Василь Быков: экзистенциальная совесть
несостоявшейся нации

  Какую долю расхожих "истин" составляют добросовестные заблужде-
ния и намеренная ложь? Лучше об этом не думать, иначе голова
пойдет кругом. Общество держится на фикциях, и если тебе кажется,
что ты наткнулся на явную неправду, то лучше помалкивать: может,
ты тоже ошибаешься, а может, плюешь против ветра. Кто-то кривит
душой, потому что избегает показаться невежливым или слишком
агрессивным, кто-то опасается ответной атаки. Иногда стесняются,
потому что еще сто дней не прошло, иногда -- потому что уже
прошло сорок. Некоторые боятся живых, некоторые -- покойников. У
какого-то римлянина даже выдрали из контекста афоризм "о мертвых
или хорошо, или ничего", только почему-то применяют его выбороч-
но: проявляют великодушие тогда, когда это выгодно. Бывает,
наконец, что людям попросту лень напрягаться. А если в результате
многие начинают говорить одно, то уже и кое-кто из сомневающихся
задумывается: а может, действительно так оно и есть?
  В качестве примера выдающегося значения фикций в жизни общества 
очень показательна история восхождения литератора Василя Быкова.
Начав с уровня заурядного войнописателя-премиеполучателя, каких
в СССР были десятки, он в какой-то момент оказался политически
востребован и постепенно вознесся до уровня "совести нации" и
почти-лауреата Нобелевской премии. В общем, чуть ли не самый
выдающийся белорус новейшего времени, у которого между строк
находят всё, чего жаждет душа народа. Сегодня говорить о нем
можно либо с нежной грустью, исполненной пиетета, либо никак.
Даже те, кто знает нехорошие детали его доподлинной биографии и
действительную цену его произведениям, предпочитают поддакивать
или хотя бы молчать.
  Можно было бы пройти мимо этой несуразицы (мало ли вздора 
вокруг!), если бы не положение в стране. Народ стремительно
деградирует: наркомания, алкоголизм, курение, СПИД, хулиганство, 
загаживание среды обитания, пренебрежение к общему делу. Но
вместо того, чтобы прививать людям здравые ценности, давать им
достойные образцы должного отношения к себе и к миру, им
подсовывают -- в качестве нравственного эталона и источника
мудрости -- какого-то унылого больного старика, который даже в
лучшие свои годы не отличался ни полетом мысли, ни бодрым духом,
ни хотя бы стилем. Ума у него хватило только на то, чтобы после
роспуска коммунистической партии стать антикоммунистом и позвать
белорусов в "объединенную Европу", как будто у нас еще мало
наркомании, СПИДа, сексуальных извращений и прочей мерзости.

                            *  *  *

  Нижеследующие заметки представляют собой фрагменты моих обсуж-
дений неимоверно выдающегося белорусского письменника с различ-
ными людьми в интернете. Это местами грубая разговорная речь, 
конечно, но -- "по мощам и елей", как сказал патриарх Тихон,
когда в котловане под мавзолей Ленина прорвало канализационную
трубу. Наверное, ходил понюхать.

                            *  *  *

01.10.2001:
  В последнее время либеральная прозападная оппозиция в моей
горячо любимой стране стала много носиться с письменником Василем
Быковым: лепить из него великого человека и "совесть нации". (...)
Я помнил, что особого восторга я от Быкова как писателя никогда
не испытывал, но для справедливости решил заглянуть в его
повестушки еще раз: может, я раньше чего-то не разглядел по
молодости. И вот вчера на сон грядущий я заставил себя открыть
книжку Быкова. Под руку попалась его повесть "В тумане". Больше
часа я добросовестно разбирался в его прозе. До проведения этого
моего исследования я считал Быкова второразрядным писателем. По
прочтении первых двадцати шести страниц я оказался перед
необходимостью сделать вывод, что он писатель не второразрядный
даже, а третьеразрядный. Итак:

 Война дураков в описании эпилептоида. 
  Начинается повесть весьма энергично:
  "Слотным ветраным днем позняй восенi на другiм годзе вайны
атрадны разведчык Бурау ехаў на станцыю Масцiшча каб застрэлiць
свайго знаемага Сушчэню. Гэты Сушчэня ... месяц назад, будучы
арыштаваны палiцыяй за дыверсiю ля Выспянскага маста, купiў
сабе жыцце тым, што выдаў саўдзельнiкаў..." 
  В общем, пока неплохо: сразу быка за рога.
  Партизаны решили Сущеню на всякий случай "замочить" -- не
спрашивая его объяснений. Это вполне в духе того времени, так что
никаких возражений с моей стороны. Мокрым, голодным, страдающим
хроническим переутомлением партизанам не до разбирательств.
  Чтобы совершить убийство, партизаны посылают своего,
по-видимому, опытного боевика Бурова, а с ним (чтоб быть на
подхвате: коня посторожить и так далее) -- некого довольно вялого
Войтика. И дальше начинается разный мелкий и крупный абсурд.
  Буров переходит речку по кладке, поскальзывается, но почему-то
удерживается на кладке, и мочит только одну ногу, и выпускает
из руки уздечку идущего рядом по воде коня. Но во-первых, людям
свойственно, если они поскальзываются, инстинктивно хвататься
за то, что может сойти за опору, так что более правдоподобно было
бы, если бы Буров повис на уздечке, а не выпустил ее. Во-вторых,
как можно было, поскользнувшись, замочить только одну ногу?!
Автор пишет: "Ён мусiў таропка пераступiць па кладцы, але тая
здрадлiва хiснулася пад нагамi, асела, ногi боўтнулi ледзь не
да дна. Ледзьве ўстрымаўся на дошцы." Итак, "боўтнулi" обе ноги,
а замочилась одна. И непонятно, как удержался: застрял задом
или зацепился чудом. Или, может, дело в кладке, потому что
вообразить ее, несмотря на эпилептоидное пристрастие автора к
малополезным деталям, я не смог: она была представлена "дзвюма
гнiлаватымi дошкамi, прытопленымi канцамi у ваду". Как это: концы
досок -- в воде? А сами доски -- нет? Это что -- дугообразные
доски?!
  Потом еще хуже: опытный боевик Буров приближается к хате Сущени
и вместо того, чтобы заглянуть сначала в окно (оно не завешено,
и в хате горит керосиновая лампа), прется сразу внутрь. Сущеня
встречает его, вполне догадывается, зачем тот пришел, и пропус-
кает вперед себя в освещенную комнату. Бурова не смущает, что
здоровый мужик изменник Родины Сущеня оказывается у него сзади.
  С Сущеней вообще непонятно. Если он не предатель, то почему не
сбежал к дальней родне или не поплелся к партизанам доказывать
свою невиновность. Если предатель, то почему сидел и ждал, когда
партизаны придут по его душу. Хоть бы окно завесил, чтобы не
застрелили через него со двора. В общем, телок безмозглый.
  Четырехлетний сынок Сущени сразу же бросается ласкаться к
Бурову, которого впервые видит:"Неяк неўпрыкмет ён абняў каленi
Бурава и ужо ласкава, як кацяня, церся аб iх." (!!!) Конечно,
автору это очень нужно для драматизации (иначе сюжет не
склеится), но деревенские дети обычно боятся чужих -- тем более
в военное время и тем более вооруженных и являющихся без доброй
улыбки на лице и кусочка сахару в закорузой ладони. Но, быть
может, у безмозглого телка Сущени и сынок -- такой же безмозглый.
  Далее Буров просит у хозяйки онучу, перематывает свою в
одиночестве замоченную ногу и после ведет ее мужа за деревню
убивать.
  На дворе поздняя осень. Про луну автор не упоминает, несмотря
на свое эпилептоидное пристрастие к деталям. Наверное, ее не
было. Значит, хоть глаз выколи. Но Сущеня желает быть похоронен-
ным на каком-то песчаном лесном пригорке, и его ведут в лес.
Сущене сбежать -- раз плюнуть. Но он не бежит. Как они вообще не
потеряли друг друга в лесу в безлунную ночь -- загадка. Аукались,
наверное. Или за руки держались.
  Итак, держась за руки, они добираются до пригорка, и Сущеня 
начинает рыть себе могилку -- по вкусу. Тут появляются полицаи 
и начинают стрельбу. Как они их отыскали безлунной ночью в лесу
-- загадка из загадок. Как они вообще решились отправиться
вдогонку за партизанами в лес? Храбрейшие люди. С нечеловеческим
чутьем и высочайшим чувством долга. Бобики, одним словом. Так их
автор и называет.
  Сущеня, наконец, сбегает -- от полицаев. Но: "Ён слухаў и 
чакау, куды яны скiруюць далей -- па ягоных слядах цi за Буравым,
будуць шукаць цi не." По следам, в лесу, в безлунную ночь! А про
собак ни слова -- только про бобиков-полицейских! Колоссально!
  Мне как читателю уже становится ясно, что Сущеню выпустили,
чтобы использовать как приманку. Вот он, крутой заворот сюжета,
но насладиться им мне уже не суждено, потому что после следующего
абзаца я в возмущении бросаю книжку:
  "И ён успомнiў тады пра Бурава, якi пабег якраз недзе тут
паблiзу, трошкi бы стараной, у той канец забалацi, -- стрэлы з
барвiнкi тады джгалi менавiта у тым кiрунку ..." Это же надо:
Сущеня по звуку определяет направление полета пуль!!! И все
это автор подносит мимоходом и с претензией на реализм. Такой
туфты даже в американских фильмах-сказках-для-взрослых не
встретишь! Бывает, там уклоняются от пули, или ловят пулю, или
сбивают ее другой пулей, но чтобы такое ...
  После этого я посчитал свое исследование законченным. И я не
удивлюсь, если Быков получит в конце концов Нобелевскую премию
по литературе: половину из тех, кто ее получил, меня не заставят
читать, даже если мне будут за это слегка приплачивать. Потому
что эта премия давно уже стала предметом какой-то закулисной
политической возни, а не выражением признания лучшим из лучших.

05.10.2001 (о писателе Василе Быкове -- продолжение):
  Псих Быков или не псих -- это вопрос о его месте на шкале
"норма-патология". Если сделать шкалу не из двух делений, то
вполне определенно можно будет сказать, что Быков, на мой взгляд,
попадает куда-то ближе к ее середине. С творческими людьми это
обычное дело. "Псих" -- не значит "плохой". Ницше был псих, но я
его обожаю. Быков же -- плохой (в моих глазах), потому что несет
(...) либеральную белиберду, тогда как при Советской власти очень
даже с этой властью дружил. И потому что своей дурацкой ролью (на
которую его вытолкала дурацкая белорусская оппозиция) он объекти-
вно способствует тому, чтобы один известный <---> еще долго
мозолил всем глаза и мучил слух.

20.05.2003:
  "Василь Быков никогда не подыгрывал и не подлизывал, как Вы 
изволили высказаться, системе. То, что он был удостоен всех
мыслимых наград, включая и Героя соцтруда, и Ленинской премии --
так это вполне закономерно. 'Сотников' и 'Знак беды' --
выдающиеся произведения..."
  Если достоинства Быкова были оценены при Советской власти пра-
вильно, значит, эта власть, которую Быков сейчас щедро поливает
грязью, была хоть в чем-то не совсем плохая. Только с Быковым
она, на мой взгляд, немного ошиблась: не рассмотрела червоточины,
двуличия. А может, наоборот, рассмотрела, но пришла к выводу, что
пока она будет сильна и сможет Быкова прикармливать, этот человек
будет вести себя требуемым образом.
  Ну, допускаю, что Советская власть прикармливала только плохих, 
а в случае с Быковым ошиблась. Но тогда эти быковские награды
вообще не имеют значения, и не надо о них напоминать. Или же мне
следует думать, что достоинства Быкова были так значительны, что
даже порочный советский режим не мог их отрицать? А вот тут уж
увольте: "плохие" режимы видят достоинства в одном, "хорошие" --
несколько в другом (иначе какая между ними разница?). К тому же 
я вообще не считаю советские награды бесспорным или хотя бы
малоспорным показателем.
  Понимаю: Вы стремитесь к тому, чтобы у белорусов всё было "как 
у людей". У других народов есть великие писатели, и вы решили
завести себе таких же. Ткнули пальцем в трех-четырех тружеников
пера и сказали себе: эти. И дальше пошел набор оборотов: от 
"народного" -- к "живому классику", от "живого классика" -- к 
"великому", от "великого" -- к "совести нации". Далее от "совести 
нации" -- подсказываю -- можно перейти к "одному из лучших пред-
ставителей всемирной литературы" или, на худой конец, к "светочу 
европейского гуманизма". "'МИФ!', -- кричит толпа. 'Дай нам МИФ!' 
Еле слышный, слабый голос хнычет среди шума толпы: 'Правду,
сделай миф правдой!'" (Шандор Лавей. "Записная книжка дьявола".)
  Если хотите знать, как должен выглядеть великий писатель,
обратите внимание, к примеру, на Достоевского. Почитайте "Бесов" 
(эта книга, кстати, замалчивалась при советской власти). А потом
еще и загляните в его биографию, написанную Юрием Селезневым. Но
поскольку мы, белорусы, конечно, нация второразрядная, недоделан-
ная, так и наши великие писатели -- того же уровня (как в части
творчества, так и в части жизненных обстоятельств). Достоевский,
правда, из белорусов, но по уровню -- не наш, это сразу бросается
в глаза.
  Моя априорная позиция: если человек сегодня болтается на Западе
и люто ругает Советскую власть, значит, у него непременно что-то
не так. И надо лишь повнимательнее к нему присмотреться. Даже
если он пишет убедительные высокоморальные вещи, я не могу
отделаться от мысли, что он местами красиво врет. В худшем случае 
он сознательно ищет личную выгоду, в лучшем -- не замечает своей
непоследовательности, страдает "утратой единства психических
процессов". Уже самой своей личностью он дискредитирует идеи, про
которые гладко (или не очень -- как Быков) строчит.
  Если человек ведет себя честно, то мне не доставляет удовольст-
вия выискивать его ошибки, тем более по нему топтаться. Но если
он "крутит", норовит ошибаться с выгодой, то с какой мне стати
его щадить? Он -- растопка для огня. О, неужели Вы думаете, что 
я верю в возможность сделать себе имя на разоблачениях Быкова? И
что же это будет за имя? (...) Впрочем, было бы неплохо, конечно,
если бы ваша "совесть нации" сгодилась сегодня какому-нибудь
хорошему человеку хотя бы на это. Я потратил на него (нее)
некоторое количество своего времени не только потому, что вы так
громко поете ему (ей) дифирамбы, что их слащавые звуки долетают
даже до уединившегося меня, но еще и потому, что это довольно
легкий случай -- не требующий глубокого копания и
сверхчеловеческой проницательности.
  Если бы это была не дутая фигура провинциального масштаба, я 
может быть, и соблазнился бы на попытку накропать что-то вроде
"Тени победы" Виктора Суворова -- с охватом всяких сопутствующих
реалий в их критическом аспекте... Но я даже на грызение здешнего 
всенародноизбранного не собираюсь тратить книгу. Они оба не
настолько для меня интересны. Обойдутся моими небольшими
заметками. Их место -- в общей пачке мимоходом мною погрызенных.

                            *  *  *

  И потом, что за дурацкое выражение -- "совесть нации"? Разве 
белорусам надо перед кем-то каяться? Ну, из недавних времен есть
разве что грех перед афганцами (я имею в виду настоящих), а то
намолотили в Афганистане (в компании с русскими и пр.) почти
миллион трупов, а всё зазря.
  Каяться в пресмыкательстве перед нынешними властями белорусам 
нет смысла, потому что эти власти -- похоже, неотъемлемая часть
неполноценной белорусской нации.
  Каяться в чем-нибудь друг перед другом? Но тогда причем здесь
"совесть нации"? "Совесть нации" -- это когда все вместе перед
кем-то посторонним. А то какой-то духовный онанизм получается.
  Не знаю, есть ли у белорусской нации совесть, а что у нее нет
чести -- это точно (но будем считать, что честь имеется, только
крепко спит).   
  И еще. Что же это такое получается: белорусской нации по сути 
ведь нету, а белорусская "совесть нации" -- есть? Когда появляет-
ся возможность поэксплуатировать слово "совесть" для раздувания
репутации Быкова, тогда находится и нация, потому что "совесть 
нации" -- это ЗВУЧИТ, а когда я говорю "мы должны стать нацией",
мне цедят в ответ: "Нацист!". Может, думают, что если "совесть
нации" уже есть, то как-нибудь можно обойтись без нации? Или
хотят чтобы нация существовала единственно в форме своей совести?
Нация с полной выкладкой -- это для них, видите ли, слишком
опасно.
  Далее, не выходит ли, что как Гитлер за всех немцев решал, так 
Быков за всех белорусов совестничает? Или только дирижирует кол-
лективным покаянием? Или пока еще лишь пишет его партитуру? Или он
как "совесть нации" проявляется, так сказать, не ретроспективно,
а перспективно -- удерживает нас от будущих грехов, то есть
где-то тоже решает за всех (ну, хотя бы номинально: почетный
духовный фюрер)? Ну до чего же дурными стилистами, поверхностными 
демагогами и слезливыми психопатами надо быть, чтобы называть 
кого бы то ни было "совестью нации"! А старичок-то ведь -- что 
вы себе думаете -- подхватил! Из "Белорусской деловой газеты"
(03.05.2003): "Поражает и его искренность -- народный писатель
Беларуси, в общественном сознании представляемый не иначе как
живой классик, констатирует: 'Я не лiдэр i не "сумленьне нацыi",
я просты, стомлены жыцьцём беларус, якi мае толькi адну мэту --
застацца сумленным. Хацелася яшчэ дажыць да свабоды...'"
  Любопытно только, в чем же здесь "поражающая искренность". Если
бы повинился хоть в каком-нибудь паскудстве, еще можно было бы
поверить.
  А до чего характерна эта странная история с подписью под откры-
тым письмом против Солженицына! Вообще говоря, есть люди, которые 
утверждают, что у Александра Исаевича рыльце довольно-таки в
пушку (см. книгу В. Бушина "Гении и прохиндеи"), а если так, то
большого греха в этом письме нет, а то и вовсе никакого (я аргу-
ментов не взвешивал). По некоторым сведениям, Александр Исаевич
в бытность в лагере даже постукивал (под псевдонимом "Ветров").
Самолично я этой версии не проверял, но я и с Магелланом вокруг
Земли не плавал. Но посмотрим, как ведет себя в связи с этим
письмом наша "совесть нации". Из той же газеты: "Писателя отвезли
в обком. Звонил один из работников ЦК КПБ -- сообщил, что в ЦК
КПСС лежит письмо известных деятелей культуры, решительно
осуждающих подрывную деятельность Сахарова и Солженицына. От
Беларуси письмо подписал Мележ. Надо, чтобы подписал и Быков.
Писатель ответил, что сделать этого не сможет, поскольку письмо
не читал. Цекист предупредил о возможных последствиях. Вечером
письмо было зачитано в программе "Время". Среди подписантов был
назван и... Быков."
  У Быкова: "Шмат гадоў пасьля адзiн адказны працаўнiк ЦК КПСС 
па шчырасьцi растлумачыў мне, што тое было зроблена дзеля майго
паратунку. Iнакш яны змушаны былi б скiраваць мяне сьледам за
Салжанiцыным..." ("Доўгая дарога дадому") И куды ж яго змушаны
былi скiраваць? Да не иначе -- на Запад, куда он сам и сбежал
лет через тридцать. Ну, и как там, на Западе? Наверное, сильно
пожалел, что в свое время не "скiравалi". Представляю, как он,
бедный, метался, когда предложили подписать: такое судьбоносное
решение! Могло ведь случиться, что ты подписать откажешься, а
тебя не вышлют... а от кормушки отодвинут... а подпишешься, так
отторгнет московская литераторская тусовка... и начнут в изда-
тельствах игнорировать и в толстых журналах критиковать... Нашла
будущая "совесть нации" соломоново решение: бегать от сборщиков
подписей. А они, разобравшись в натуре Быкова, носиться за ним 
не стали и изобразили подпись за него. Если ты такой честный,
подними шум из-за недействительной подписи. Бойкотируй ЦК и обком
(поджигать их не обязательно). Разошли обличительное письмо.
Выйди из партии, наконец. Если же ты этого не делаешь, значит
грош цена твоему несогласию: оно -- обыкновенная трусливая
белорусская хитрожопость. Я как толерантный белорус говорю:
может, оно так и надо. Только заяви об этом честно. Хотя бы
теперь. Но нет, Быкову очень хочется завершить жизнь в качестве
"совести нации": ведь это так хорошо звучит, даже несмотря на то,
что нет на самом деле ни нации, ни совести. И вообще -- время
подлецов. Впрочем, разве когда-нибудь было не их время?

                            *  *  *

  Вам хочется иметь в своей нации великих людей? Ваше желание мне 
понятно. Я даже одобряю его. Ищите. Скребите по сусекам дальше.

26.05.2003:
  О "Знаке бяды".
  Первое, что задевает в указанном произведении -- всё тот же
тяжелый стиль, всё то же эпилептоидное пристрастие к деталям.
Шизонуться можно. А я надеялся, что это у него только с возрастом 
появилось... Но хватает и просто корявостей, как будто редактор 
дурака валял -- или боялся поправить мастера. Впрочем, однажды 
мне довелось спорить с одним эпилептоидом по поводу его стиля. 
Его матерный крик до сих пор звенит иногда в моих ушах.
  Стр. 7: "... на сценах бялелi iхнiя аб'яўкi з абяцанкамi 
жорсткае кары за ўсякае аслушенства, непадпарадкаванне, тым больш 
парушэнне." Может, кто-нибудь объяснит, почему не просто "за 
усякае аслушенства" и настолько ли различаются между собой 
"аслушенства, непадпарадкаванне, тым больш парушэнне", чтобы их 
можно было так перечислять? Но можно, конечно, всё свалить на 
немцев.
  Стр. 8: "... да той жа няхiтрай справы спакваля прывучаўся 
Федзька, Феня, праўда, захацела вуцыцца i паехала ў Мiнск." Над 
этим предложением пришлось задуматься -- из-за того, что рядом 
оказались "прывучауся" и "вучыцца", да еще замутило воду какое-то 
таинственное "спакваля". Зато стало ясно, что флоберизмом 
рассматриваемый автор не страдает ни в малейшей степени.
  Стр. 8: "... пачула чалавечы голас па той бок дарогi (...)
i трывога яе згледзела, як толькi ўбачыла знаёмага рудага 
сабачку (...) i яна ўжо ведала, што гэта Янка Ганчарык, нямы 
пастушок..." Ну, и кто же там подавал "чалавечы голас" -- "руды 
сабачка" или "нямы пастушок"? Наверное, пастушок мычал по-челове-
чески. Или собачка по-человечески разговаривала.

27.05.2003:
  Стр. 9. "Хто ведае, што з'явiлася ў гэтай яго нячэсанай галаве 
пад картовай, са зламаным казырком кепкай цi ў яго наiўна 
расшыраных светлых вачах -- якiя там мроiлiся думкi." Так где 
там "мроiлiся думкi" --  в "нячэсанай галаве" или в "светлых 
вачах"? Похоже, они могли "мроiцца" попеременно то в голове, то 
в глазах.
  Там же: "Сцепанiда яму часам падкiдвала на якую гадзiну-другую
Бабоўку, калi здаралася такая патрэба. Яначка быў рупны i заўжды 
безадмоўны хлапец, i яна, вяртаючыся да каровы, кожнага разу 
старалася прыхапiць яму якi-небудзь гасцiнец -- аладку, скварку, 
жменю гароху цi хоць спелейшы яблык з сука." Сплошная ахинея,
так что делается тоскливо. Чтобы столько раз лопухнуться в паре 
предложений, иному надо еще постараться. Во-первых, сказать про 
немого "безадмоуны хлапец" -- то же, что про безногого -- 
"низкорослый". Во-вторых, не "падкiдвала" (подбрасывала), а,
может быть, "пакiдвала" (оставляла): подбрасывают младенца на
порог приюта. В-третьих, вообще непонятно, чего эта старуха
целыми днями болтается по лесам и лугам с единственной коровой
вместо того, чтобы поручать ее этому несчастному полуголодному
пастушку за постоянную небольшую приплату (а ведь при этом она
еще и пилит мужа за безделие!). И, в-четвертых, к тому же яблоки
на суках не растут: исключительно на ветках. Но, может, старуха
запасает их на суках, как белка?

27.05.2003:
  Про того же немого мальчика (стр. 10.): "А-а, э-э! -- нешта 
памкнуўся ён вымавiць и махнуў рукой." Безногий "нешта 
памкнуўся" ступить, но снова не получилось. Бедняга никак не
свыкнется с мыслью, что этого ему не дано. Немые -- клад для 
душераздирающих писателей. Там же: "Дзiва -- але ён зразумеў
-- нiбы пачуў." Похоже, для большей убогости автор решил 
сделать мальчика еще и глухим, тогда как всего лишь на 
предыдущей странице он был еще только "нямы пастушок з Выселак".
  Стр. 11: "Каровы спярша нехаця, а пасля адна за адной 
патрухалi абпал канавы назад да ўзлеску..." Ну, написал бы,
что просто "патрухалi". Что изменилось бы под солнцем кроме 
того, что этот дурацкий текст стал бы короче и содержательнее? 
Но нет -- у него "спярша нехаця": ему нужна ДЕТАЛЬ. Он без нее 
НЕ МОЖЕТ. Она для него, как водка для алкоголика. Но что за
деталь у него получается на несвежую голову?!: если бы было
"спярша нехаця, а пасля як ашпараныя" или "спярша шэрэнгай, а
пасля адна за адной", было бы столь же ненужно, но хотя бы
корректно.

                            *  *  *

  Нет, на этом я читать "Знак бяды" не бросил: я для очистки
совести еще немного позаглядывал в середину и пробежал глазами 
конец. Среди прочего, выяснил, что на этот раз Быков своего героя
(даже героиню) сжег живьем.
  Про то, что Быков любит убивать своих положительных героев, 
сказано уже давно и не мною: вылепит трогательную фигурку малень-
кого человека, а потом -- шмяк! Ладно бы убивал, скажем, из пяти
трех, а остальных оставлял на развод, так нет -- норовит уквасить
всех подчистую. Если его талантик свелся к трагедии, значит, этот
талантик ограничен не только в глубину, но и в ширь.

                            *  *  *

  Герои Быкова всё время маневрируют: то устремляются в хмызня-
чок, то в хвойничек, а, бывает, и в сосонник. Случается, их несет 
к дороге, но в следующий момент уже наоборот. Если для автора так 
важны все эти перемещения, то хотя бы карту нарисовал -- как в 
"Острове сокровищ" -- потому что без карты я быстро утрачиваю
ориентацию в пространстве, и раз за разом оказывается, что у меня
хмызнячок попадает на место хвойничка, а сосонник так и вовсе
чёрт знает куда.

                            *  *  *

  Массовое сознание народа определяется, среди прочего, тем,
какие художественные образы ему вдалбливаются. У американцев,
скажем, это Джон Рэмбо, а у белорусов -- старая толстожопая 
Степанида. Нет бы молодая изящная Стефания... Потом удивляются,
почему молодежь шарахается от родного, белорусского. Да потому
что тянется к молодому, здоровому, живучему. Уж не некрофил ли
этот "совесть нации"? И не потому ли он так привязан к теме
войны, что она позволяет мучить и убивать сравнительно неплохих
людей в большом количестве, не привлекая к себе внимания 
психиатров?

                            *  *  *

  Разве носился бы кто-нибудь с Быковым, как с писаной торбой, 
если бы тот, к примеру, заявил, что, хотя Советская власть или
власть нынешняя и представляют собой почти сплошное уродство, 
предвкушаемая "либерально-демократическая" власть будет уродством 
в еще большей степени? Я так не думаю. Скорее всего, "обществен-
ность" про него бы в этом случае просто забыла. А если бы кто-то 
стал ей о нем напоминать, на его писательство посмотрели бы 
совсем другими глазами.
  Далее, скажите честно: если бы сегодня кто-нибудь сочинил по-
вестушку вроде быковской или немного получше и тоже про ту войну
и потащил бы ее в редакцию, там взялись бы это произведение
публиковать? Не за деньги автора, я имею в виду. Да вряд ли. И не
потому, что Быков со товарищи забил эту "экологическую нишу"
своими "шедеврами" под завязку, а просто потому, что мало кто
будет это покупать. Причем не из-за того даже, что про всё ту же
войну, а всего лишь из-за того, что написано в унылом занудливом
ключе. Впрочем, и двадцать лет назад тоже мало кто приобретал бы
эту муть, если бы можно было купить книги Дюма, Верна, Рида,
Пикуля, Булгакова и т. п. Такие, как Быков, поглощали полиграфи-
ческие мощности и тем самым закрывали массам доступ к действи-
тельно великой литературе. Их печатали по сути лишь для того,
чтобы изобразить расцвет белорусской культуры и чтобы оправдать
войной отсутствие колбасы.

                            *  *  *

  Я бы не стал тратить на Быкова время, если бы не его типичность. 
О да, их там целая свора. Кстати, эта свора как раз громче всех
дифирамбы ему и поет: она якобы возносит не себя, а другого, то
есть занимается высокоморальным делом, но на самом деле она
возносит как раз себя.
  Я не соглашусь признать Быкова великим писателем, даже если вы 
пообещаете в обмен на это признать меня великим философом, 
"заскоком нации" или самым ехидным из белорусов.
  И еще: надо не почитать, а просто читать. Если простого чтения 
книжек вашего кумира окажется недостаточно для разочарования в
нем, попробуйте сопоставить его хотя бы с Валентином Пикулем.
Впрочем, эпилептоидным некрофилам с патологической ненавистью к
Советской власти Быков может быть в самый раз.

28.05.2003:
  Дорогуша, отказать (адмовiць), конечно, можно и верчением 
головы, и даже возмущенным мычанием, но соль в том, что слово
"безотказный" ("безадмоўны") -- производное от слова "сказать"
("мовiць"), а немой сказать как раз не может, поэтому говорить 
о немом "безотказный" значит издеваться над его ущербностью. Но
Вам, видно, медведь на ухо наступил, как и Вашему "великому"
писателю.

29.05.2003:
  Еще раз насчет "подбрасывания" Быковым коровы ("Сцепанiда яму 
часам падкiдвала на якую гадзiну-другую Бабоуку, калi здаралася 
такая патрэба.")
  В песчинке отражается Вселенная. В этой "подброшенной" корове
отражается почти весь Быков. И почти вся белорусская литература
в придачу. А еще почти вся общественная ситуация в Беларуси. Ну,
в фигуральном смысле, конечно.
  Я не имею возможности анализировать употребление слова 
"падкiнуць" в белорусском языке по той простой причине, что не
нахожусь в белорусскоязычной среде. А не нахожусь потому, что
такой среды в полноценной форме не существует вообще. Правда
есть островки-группки юродствующих "беларускамоуных" интеллиген-
тов -- тарашкевичствующих, сыплющих диалектизмами, полонизмами и
просторечными выражениями -- но они не образуют "критической
массы". О, такая ситуация меня вовсе не радует, но меня не тянет
солидаризоваться с этими белорусствующими западоидами --
абсурдистами и вырожденцами через одного, по сути гробящими 
белорусскую нацию.
  Поскольку даже указанные островки испытывают сильное давление 
русского языка и к тому же, по моему мнению, употребление слова 
"подбрасывать" в переносном смысле передрано белорусами ЦЕЛИКОМ
из русской речи, я считаю не лишенным оснований свой подход к
"подброшенной корове" с русской точки зрения. Что, по-вашему,
это некорректно? А я считаю, что это не только вполне корректно,
но еще и довольно надежно, а также где-то даже и творчески смело.
  Так вот, в (бело)русском языке, насколько я такие вещи понимаю, 
можно "подбросить" кому-то работу или младенца, "подбросить"
кого-то к магазину, даже оказать корове любезность, "подбросив"
ее на грузовике до райцентра, но чтобы затруднять пастушка "под-
брасыванием" ему коровы -- это нечто новое: таким образом до сих
пор не выражались. Правда, любую шероховатость или вовсе ерунду
можно объявить писательским нововведением, признаком большого 
таланта, неизбежным следствием гениальности, развитием языка и 
т. д. В крайнем случае -- "народнай гаворкай, якую аўтар сам
дзесцi чуў". По моему же мнению, Быков "подбросил" корову единст-
венно из стремления говорить вычурно (то же и в случае с яблоком
на суку -- тенденция, однако). А стремление это дурное, свиде-
тельствующее как минимум о легкой припыленности. При этом, ввиду
самоуверенности и не очень сильного чутья на язык, он не задумал-
ся о том, что всякое фигуральное выражение отчасти интерпретиру-
ется и буквально, и если пожилая женщина "подбрасывет" корову, то
у некоторых не очень доброжелательных к автору людей возникает
вопрос, не обсирается ли она слегка после этого. Но, может,
корова та была совсем маленькая и тощая? Никудышная, так сказать,
корова... Пострадавшая от большевиков... Я бы охотно признал, что
с "подброшенной" коровой он просто ошибся и что я напрасно тут
целое дело раздул, но что-то слишком часто и однообразно он
ошибается...
  Впрочем, я лезу в бутылку не по тому поводу. Думаю, мне поверят
и на слово, что вкус Быкова не совпадает с моим. Доказывать же 
мне после этого будет нужно лишь то, что быковский вкус ущербный, 
вредный для нации, а мой -- нет.

30.05.2003:
  Пра безадмоўнага нямога. Працяг.
  Пользоваться "безотказностью" немого человека -- это недостой-
но, потому что немой, ввиду своей неспособности вторгаться в
обсуждение деталей всяких обращаемых к нему предложений, бывает
вынужден соглашаться в ситуациях, в которых не-немой мог бы и
поторговаться. А также потому что он ценит отношение к нему как 
к "нормальному" и действительно склонен отказывать реже, чем
разговорчивые собратья. Но это мелочи. А вот говорить о "безот-
казности" немого точно так, как говорили бы, к примеру, о его 
беcсребности, -- значит, выдавать свое незнание вышеуказанных
обстоятельств, то есть расписываться в своей ненаблюдательности,
в своей нетонкости. Тонкость и наблюдательность сами по себе еще
не делают человека великим писателем, но без них великому писа-
телю не обойтись никак. Впрочем, великому ученому и великому
философу тоже. Разглядеть нюанс, уловить мелкий сбой ритма,
учуять едва пробивающийся странный запашок -- и упереть в них
свое внимание в слабой надежде, что через это проявляется
какая-то немаловажная сущность -- вот, возможно, главнейшее
слагаемое формулы творческого таланта. А без этого слагаемого --
только ремесленническое повторение чужих образцов. В лучшем
случае аккуратное, но не более того. (Ну, и как было можно
выразить эту идею без столь определенного намека на то, что за
примером действительно великого таланта далеко ходить не надо?
Ведь ясно же, что о таланте будет так уверенно судить либо дурак,
либо человек, который сам им обладает. Но если я не нашел другого
способа выражения данной мысли, то моего таланта, по-видимому, не
хватает даже на это... Так что получается: я -- дурак?! Да уж,
иногда бывает очень на это похоже... Но, может быть, я всего лишь
ошибаюсь, выписывая свою формулу творческого таланта. И вообще, я
же ничего не изрекаю: я только слегка озвучиваю вялое движение
своих мыслей -- скорее, для себя, чем в надежде на внимание 
доброжелательного "ближнего". Или "дальнего". А если мои мысли
кому-то не нравятся, пусть пользуется своим естественным,
неотъемлемым, святым правом удавиться. О, я, наконец, придумал
надлежащей скромности комментарий к своей придирке по поводу
"безадмоўнасцi" немого: "Человек более тонкий, чем я, наверняка
придрался бы в этом предложении еще к чему-нибудь. А потом бы
взялся и за меня." Ну, не блеск? Я почти влез в рамки приличий! 
И еще: если хочешь уразуметь, что такое способность различать
нюансы, надобно почитать Ницше. Более могучего нюансиста еще
поискать.)

                            *  *  *
  
  Люди делятся на тех, кто могут позволить себе сказать про 
немого "безадмоўны", тех, кто не могут, и тех, кто и вовсе не
замечают подобных вещей, а если пробуешь им объяснить, отказыва-
ются проникнуться такого рода нюансами. Но я могу позволить себе,
к примеру, сказать про Быкова, что он лечит в Чехии жо.., хотя 
надо бы еще и голову. Могу, потому что немой почти всегда не
виноват в своем недостатке, а больной на жо.., наоборот, почти
всегда виноват -- и даже очень. "Не можешь срать -- не мучай
жо.." -- слышал я в народе такую пословицу. И меня всегда
возмущает, когда люди, не способные справляться с проблемами даже
в собственном организме, претендуют на значительную общественную
роль, а не молчат тихо в тряпочку, чтобы -- упаси Боже! -- кто-
нибудь не обратил внимания на ущербность их самоорганизации,
которая наверняка отражается не только на их здоровье. Здоровый
дух и здоровое тело -- взаимосвязанные вещи. Конечно, старичок 
не может быть вполне здоров, да и воевал он все-таки... А когда
он писал свои основные "шедевры", он был, скорее всего, несколь-
ко менее больным... Я всё это понимаю... И тяжелое детство... И
то, что большевики мешали работать над текстом... И неважное
положение с белорусской культурой вообще... Но какого чёрта вы
суете его мне в качестве кумира?! Неужели вы думаете, что в таких
вещах приемлемо делать кому-то скидку на какие-то обстоятельства? 
Конечно, вам позарез нужен хоть какой-нибудь великий деятель в 
ваших рядах, но мне-то что до того? Не знаю, насколько человек
может быть виновен в своей эпилептоидности и некрофильности но
если его выталкивают в духовные лидеры, делают чуть ли не
моральным эталоном, символом и т. п., то великодушничать в
отношении его -- значит, совершать преступление против нации.
  Вообще, на вашей западоидской идеологии никто состояться в 
качестве великого человека, наверное, уже не сможет: ее время 
ушло. О, "раскрученных" известных сволочей, конечно, хватает, да
и смена им подрастает вполне успешно. Они настырны, благообразны,
гладки и местами даже блестящи. Визжат поклонницы, заходится в
восторге толпа праздных дегенератов. Но нет в этих псевдогероях 
глубины, перспективы, "искры Божьей". Нет самопожертвования,
служения, подвижничества. Отчаянные храбрецы не пойдут за ними
штурмовать небо. Когда случится надлом (а случиться он может хоть
завтра), и начнется "револьверный лай", ваш ничтожный великолеп-
ный "бомонд" будет сметен в несколько мгновений. Не защитят его
ни "федеральная служба безопасности", ни "профессиональная
армия". Может, время подлецов на этом не кончится, но что многим 
подлецам придет конец -- это точно. Их будут истреблять целыми 
семьями -- как в 1918-м. Страшно? Мне -- да. Потому что гибнуть 
будут не только подлецы. 
  Я чувствую себя неудачником, которому досталось место в строи-
тельном кооперативе, возводящем дом на краю пропасти. Я говорю:
там строить нельзя, надо строить в менее опасном месте, а меня не
слушают и горячо обсуждают какую-то мелочь по поводу сбора паевых
взносов и т. п. Некоторые очень уважают председателя кооператива, 
некоторые ненавидят его и прочат на его место другого. На общих
собраниях всегда обнаруживается куча желающих выступить, и каждый
уверен, что знает всё, что нужно знать. Мне бы сбежать от них, да 
некуда.

                            *  *  *

  Возможно, я несколько и перегнул палку в части требований к 
здоровью людей, выдвигаемых некоторыми в великие, но это единст-
венно из-за моего большого беспокойства о той несчастной нации, 
которой принадлежу. И вообще о загнивающем человечестве. Конечно, 
великие идеи может высказывать и человек с геморроем. Чаадаев, 
к примеру. И даже человек с эпилепсией. Тот же Достоевский. 
А эпилептоидный геморроик? Не знаю. Но буду знать, если вы 
предъявите мне его идеи.

31.05.2003:
  "Стыль нiколi ня быў самым моцным месцам Быкава, ягоныя творы 
'бяруць' сюжэтам, назiраньнямi, iдэямi. А iдэi, варта сказаць, 
даволi змрочныя амаль заўсёды. Экзыстэнцыяльныя."
  Ну вот, одну позицию я уже отвоевал: оппонент все-таки признал, 
что пишет Быков довольно негладко. Даже не верится как-то в свой
успех...
  Дурацкость его сюжетов я уже показал, когда комментировал 
"У тумане".
  Остались быковские идеи. Но где они?! Когда я читал "Бесов"
Достоевского, я помечал и помечал. Карандашом на полях, я имею 
в виду. Когда я перечитывал "Трех мушкетеров", мне и то случалось 
что-то пометить. Но куда прячет свои идеи Быков? Если Вы окажете 
мне любезность, указав места или процитировав, я смогу выразить
о них суждение. А самому перерывать ради них его "бздуру" сверх 
того, что я уже перерыл, -- значит, заниматься почти самоистяза-
нием. А я не очень большой мазохист и к тому же не собираюсь 
становиться "быковедом".
  Наверное, вам представляется, что обнаружение экзистенциалист-
ского у Быкова добавляет величия его светлому образу. Так вот, я
отношусь к экзистенциалистам очень нехорошо -- даже к тем,
которые пишут хорошим стилем. Это течение вырожденческое.

02.06.2003:
  "Не такими ли 'смелыми' и 'вольнодумными' были ленинградские 
судьи, осудившие поэта Бродского за тунеядство, под дружный гул 
аплодисментов самой здоровой 'критической массы' советского 
общества?"
  Мне на Быкове свет не сошелся: я могу и про Бродского, потому 
как его поэзия мне не нравится сама по себе. Правда, он не уор-
викообразный. Когда Бродскому сказали: "Вы знаете, а Евтушенко
выступил против колхозов.", тот ответил: "Если Евтушенко против
колхозов, тогда я -- за." Такие слова дают мне основание простить
Бродскому многое. А если бы он выражался исключительно в этом
ключе, то и прощать было бы нечего.

                            *  *  *

  И где же пресловутые быковские идеи? О которых все говорят, но 
которые никто не цитирует? А, наверное, он их не прописывает, а 
выражает общим строем своего повествования... Вытанцовывает своим
кривым текстом... Меня снова отсылают к каким-то его книжкам.
Побойтесь Бога, вы меня уже отсылали к "Знаку бяды". После этих
новых книжек вы меня еще к каким-то его книжкам отошлете, потом 
заявите, что он выражает свои идеи "всей совокупностью своего 
творчества", так что проникнуться ими можно, лишь прочитав его 
всего, а если по-прежнему не проникнешься, то ты просто дурак или 
кто-то в этом роде.

03.06.2003:
  Я вроде бы, наконец, догадываюсь: суть Быкова -- не в его 
стиле, не в сюжете и даже не в идеях, коих нет (по крайней мере,
в явном виде), а в его картинах и в его настроениях. Но что у
него за картины? Да сплошь унылые старухи, калеки, дураки,
изменники Родины, садисты, убийцы, самоубийцы и пр. Они вяло
попирают друг друга. Стоит плач и скрежет зубовный. Кое-где,
конечно, вкрапляются почти героические личности и даже пробуют 
стрелять во врага, но не они определяют общее впечатление. А
настроения? Тоскливый, почти беспросветно ущербный мирок, в
котором трудно отделаться от желания повеситься.
  Если ты можешь писать только в таком стиле -- пиши, Бога ради.
Это еще не преступление. Даже если у тебя при этом обнаруживаются
читатели -- ничего особо страшного. Пусть читают. Правда, сильно
восхищающихся, если таковые обнаружатся, надо брать на заметку:
прослеживать, чтобы они не всунулись ни в какое серьезное нужное
дело, требующее здравомыслия и бодрости. Но если тебя при этом
кто-то начинает настойчиво делать не просто образцом, а, можно
сказать, моральным эталоном для целой нации, пусть и квёлой, тут
уже молчать нельзя никак: всему свое место. Из-за подобных
моральных эталонов нация-то как раз и мучается -- и вот-вот
совсем рассыплется.
  Закос под Достоевского? Куда там! Достоевский вовсе не сводится 
к тем картинам ущербного, какие он рисует. Он ужасает, чтобы 
потом к чему-то призвать. И призыв Достоевского -- не расхожая
проповедь, которой грош цена. Достоевский -- из сильнейших 
русских мыслителей. Достоевским даже сегодня еще вполне можно
пугать либеральную сволочь. Когда у народа есть такая тяжелая
артиллерия, легко поверить, что этот народ отобьется в конце
концов от любого врага.
  А теперь о более близком. Собственных великих писателей у 
белорусов, наверное, нет. И никогда не было. Но есть писатели
добротные -- почитать которых забавно и не бесполезно. Но Быков
едва ли даже из их числа. Можно предположить, что он "раскрутил-
ся" в советское время благодаря своим московским связям. А связи
приобрел посредством легкого фрондерства в среде всяких там
окуджав. В антисоветское же время он оказался востребован, потому
был уже "раскручен" и при этом раньше других попер против КПСС. 
О, я помню, как это тогда впечатляло: основная масса еще
колебалась, на чью сторону склониться, а тут "сам Быков" вдруг
стал высказываться в том смысле, что КПСС -- это бяка. (В то 
наивное время всякий, кто хотя бы слово сказал против гнилых
последователей Ленина, даже у меня котировался как почти 
родной, будь он хоть голубовато-коричневый.) 
  Кстати, хотя писатель, побывавший на фронте, смотрится много 
лучше писателя, не побывавшего там, это еще не основание считать 
его высокоморальным или хотя бы смелым человеком. Попробуй не 
явись по повестке в военкомат. Попробуй не поднимись в атаку. 
Попробуй отступи без приказа. А сдашься в плен, так либо уморят 
в концлагере, либо отправят к власовцам, а там снова на фронт,
только уже с другой стороны. Бывает, гражданский долг выполняют
по принуждению, бывает -- по ошибке или по глупости.
  А Нобелевской премии Быкову могут и не дать: всучат ее 
какому-нибудь ливийскому, иранскому или китайскому диссиденту.
В крайнем случае кубинскому или бразильскому. Может, вспыхивает 
сейчас распря между "масонами". Кто-то кричит: "Мы его уже почти 
раздули до европейской величины, а вы тут снова со своим здравым
смыслом! Как будто кто-то и в самом деле читать его станет!
Других же наших лауреатов не читают -- и ничего! Главное -- чтоб
обложка посолиднее." Ему возражают: "Ну зачем давать премию
старичку?! Чтобы потом эксплуатировать его светлый образ?! И
разве нам на этой... как ее... Беларуси... свет клином сошелся?
Да никуда она от нас не денется! И кстати, какие олухи начали там
его 'раскручивать'? Не нация, bla, а сплошное убожество: что ни
известная личность, то с каким-то дефектом. В лучшем случае
просто серость."

04.06.2003:
  "Само искусство -- это борьба с идолами, с окаменелостями 
души, с вечным стремлением анатомировать, упрощать, помещать на
координатную ось +/-, добро/зло, дефект/здоровье. Именно в этом
искусство Быкова. Оставаясь в форме вполне советским реалистом,
Быков поставил вопросительный знак вместо идеологически
выдержанной черты, отделяющей добро от зла."
  Странно, но когда я делаю то самое, что здесь описано, но на 
примере Гитлера, все как-то бочком-бочком от меня в разные стор-
оны -- как будто и не знакомы со мною вовсе. Но я-то всего лишь 
озорничаю, а этот ведь строчит всерьез. Если его творчество и в 
самом деле воспринимается как размывающее границу между добром
и злом, то здесь уже несколько попахивает серой. Не стихийный ли
сатанист наш эпилептоид? И, может, как раз отсюда у меня такое
неприятие этой личности? Конечно, я очень интересуюсь расположе-
нием границы между добром и злом и даже пробую двигать ее
туда-сюда, но ведь я подчеркиваю исследовательский характер своих
попыток. И я не лезу в подсознание, не пишу для массы и не публи-
куюсь тиражами по 50 тысяч. Впрочем, что только ни померещится
"литературоведам" в великой фигуре, которую они же и раздули. К 
тому же некоторые вещи можно с той или иной натяжкой сказать про 
многих, а говорят только про некоторых -- про кого стало принято 
говорить -- даже если натяжка получается довольно большая. Потом 
уже просто не могут не видеть таинственной улыбки Джоконды и 
всякого такого прочего. Видят то, что увидеть настроены. Не 
факты, но фикции. Несчастные интеллигентишки топчутся в этих 
фикциях всю свою никчемную жизнь и сходят во гробы в счастливом 
пустом всеведении.

22.06.2003:
  По настоятельной рекомендации "тутэйших" быковедов (т. е. 
вовсе не шведских), я взялся читать повесть Быкова "Сотников".
(Дивлюсь собственной мелочности: сколько можно возиться с 
одним и тем же конченым человеком и перепроверять одни и те же 
выводы? Ну хоть бы зависело от этого что-нибудь важное!)
  Наш национальный деталеписец и в этом произведении был верен 
себе и порадовал меня с первого же предложения: "Яны iшлi праз 
лес глухой, замеценай снегам дарогай..." Между тем, дорога в 
лесу может быть засыпана снегом, но вряд ли заметена, потому что 
в лесу ветер дует слабо, особенно в хвойном. Правда, в быковском 
лесу "елкi ўперамежку з хмызняком", и, может, хмызняк (кустарник) 
как раз и виновен в заметенности. А если мне не доводилось видеть 
еловый лес со сколько-нибудь мощным кустарниковым подлеском, так
мало ли чего я в жизни еще не видел!
  К "хмызняку" у нашего классика вообще пристрастие особое. Чуть 
попадут его герои в естественные условия -- и начинается 
"хмызняк" за "хмызняком". Может быть, это даже не спроста, а 
из-за своеобразной ущербности кустарника по сравнению с лесом:
тянет хмызописателя на всё недоделанное. 
  "Дарога выбаўлялася праз хмызняк у поле". (Ну вот, снова 
хмызняк!) Лезу для верности в белорусско-русский словарь: "бавiць 
(время) -- затрачивать; терять; проводить; коротать", "бавiцца -- 
задерживаться; забавляться, развлекаться". Так что же там такое 
случилось в хмызняке с дорогой? А Бог ее ведает. Редакторы не 
рискуют править классика: сказал "выбаўлялася" -- значит, 
"выбаўлялася". Неологизм, значит.
  "...Дыхнула гарам -- не свежым, з дымам цi калi з агнем, а 
халодным..." Любит наш письменник детали, только не очень с ними
справляется: у огня-то запаха как раз и нет, потому как горячая
плазма это, а о присутствии огня можно узнать нюхом разве что по 
запаху дыма.
  "Плот быў на месцы, хоць i паламаны, без верхнiх жардзiн;
некалькi пар пахiлых, перавязаных лазiнаю калоў коса тырчала з
зямлi." Та же история. Я не могу на таком месте не застрять, 
потому как всегда пробую представить картину, которую живопишет
этот литературный маляр. Если там был забор типа "плетень", то
при чем тут "верхнiя жардзiны"? И даже если пренебречь этими
"жардзiнамi", то "некалькi пар калоў" это уже не "плот быў на 
месцы", а жалкий остаток "плота".
  "Сотнiкаў з гарачнаю задышлiвасцю дашкандыбаў да яго...". А
глокая кудра докудрячила бокрёнка. Я не нашел значения слова
"шкандыбаць" ни в белорусско-русском словаре, ни в польско-рус-
ском. Наверное, следовало бы еще в идиш-русский посмотреть, но 
нет его под рукой. Эту манеру "выражаться" я встречал у деревен-
ских психопатов.
  Чешем дальше. Герои десять страниц шкандыбали лесами, полями и 
хмызняками и дошкандыбали, наконец, до вершины холма. "...Нiдзе 
не было нi агеньчыка, нi руху -- змоўкла, замерла, стаiлася 
зямля." В следующем абзаце о том же самом месте-времени: "Наўкола 
свiстаў-шархацеў на снежным полi вецер, ноч ляжала нямая, як 
сон." Мне уже хочется кого-то ударить пишущей машинкой по голове:
если земля "змоўкла, замерла, стаiлася", а ночь и вовсе лежала 
немая, как сон, то какого чёрта "свiстаў-шархацеў" ветер?! Чуть 
дальше герой мается той же дурью, "услухоўваючыся ў ветраную
циш". Я как-то видел книжку, называвшуюся "Темнота света", так
ведь ее автор и добивался того, чтобы люди спотыкались на назва-
нии.
  Далее и вовсе сюрреализм: "Тады Сотнiкаў кiнуўся да скрынкi са
снарадамi сам, але яшчэ не дапоўз да яе, як ззаду ашалела грым-
нула. Ён тыцнуўся тварам у зямлю, дол рэзка подскочыў, дарога i 
зямля сталi дыбам..." Герой кинулся ползком? Иначе говоря, побе-
жал по-пластунски? Или кинулся в буквальном смысле, так что даже 
ударился о землю и к ящику со снарядами смог приблизиться уже 
только на животе? И если герой ткнулся лицом в землю, то как он
мог видеть подскакивающий "дол"? И если "грымнула" сзади, то
почему подскочило и стало на дыбы спереди? Или автор видел эту
сцену не глазами героя? Или душа героя временно кинулась прочь из
тела (на всякий случай) и рассматривала встающие на дыбы землю и
дорогу из придорожного хмызняка? И я уж -- по причине лени --
опускаю вопрос о соотношении земли и дороги.
  А вот и "флоберизм" (не можно классику без этого!): "Апасля
наўкруг СТАЛА цiха, прыйшла i аСТАЛявалася новая ўлада, не СТАЛА
нават чутно артылерыйскага гулу ўначы..."
  Но это всё злобно-мелкие придирки к стилю, поскольку напороться
на быковскую идею никак не удается. Ну, в качестве хотя бы намека
на идею тянет разве что это: "Авечкi спуджана кiдалiся з кутка ў 
куток, гэную ж (...) стары падлаўчыўся схапўць за шэрсць, i тады 
Рыбак спрытна ашчаперыў яе за шыю, адчуўшы на момант нейкую 
напаўзабытую, ледзь не дзiцячую радасць здабычы. Пасля, пакуль 
трымаў, а Пётра рэзаў ёй горла i авечка бiлася на саломе, па якой 
цёк ручаёк парнаё крывi, у ягонае пачуццё шыбанула незабыўнае з 
маленства ўражанне страхавiтая радасцi, калi гэтаксама ў канцы 
восенi бацька рэзаў адну цi аж две авечкi, i ён, падлетак, 
памагаў яму. Усё было тое самае: i пахi ў хляўку, i кiданне ў 
смяртэльным, нiбы ўсвядомленным адчаi, жывёлiны, i парнасць 
цёплай крывi на марозе." Может, этот герой садист? Отнюдь: "Ён 
не любiў чынiць людзям зло..."! Быков так страстно и даже, вроде, 
без стилистических ошибок вырисовал эту кровавую сцену, что сразу 
чувствуешь: она для него нутряная, родненькая, любимая! Надо 
сказать, у меня много врагов, и я в мыслях регулярно делаю им
шмяк-шмяк (это меня на какое-то время успокаивает), но я при этом
никогда не смакую кровавых деталей, а то и опускаю их вовсе. А
ведь это люди, то есть почти наверняка сволочи, тогда как у
Быкова -- невинные животные. Но всё равно я даже в собственных
понятиях жестокий человек, мизантроп и агрессор. А если так, то
какое же тогда чудовище скрывается ТАМ -- в глубине души этого
"совестя нации"?!!! Люди, опомнитесь и... это... как там...
будьте бдительны!

29.06.2003:
  О, эти изнурительные трудности с выявлением быковских идей! 
Как в балете люди в трико вытанцовывают различные мысли, так и
Быков неявно выражает свои: посредством маневра своих героев по
хмызнякам и хвойникам и т. д. Но я все-таки раскопал у Быкова
одну идею в довольно четком изложении (разд. 8): 
  "Усё, што Сотнiкаў перажыў на вайне, яшчэ i каторы раз, даво-
дзiла неабвержанасць не новага ўжо  меркавання, што адзiная 
реальная каштоўнасць у чалавека на свеце -- яго жыццё. Калi-не-
будзь у дасканалым людзкiм грамадстве яно стане катэгорыяй-абса-
лютам, мерай i цаною ўсяго. Кожнае такое жыццё, з'яўляючыся 
галоўным сэнсам чалавечага iснавання, зробiцца  не меньшай [чем
что?] каштоўнасцю для ўсяго грамадства наогул, сiла i гармонiя
якога будуць вызначацца шчасцем кожнага яго члена [правда, быть
подолгу счастливым вредно]. А смерць што ж -- смерцi не мiнуць
нiкому. Важна толькi пазбыцца гвалтоўных смерцяў [под колесами 
автомобилей?], дацi чалавеку магчымасць разумна i добра выкарыс-
таць i без таго не надта вялiкi свой час ў гэтым свеце. Пры ўсёй 
сваёй неверагоднай магутнасцi над прыродай [лучше бы ее было 
поменьше, а то от природы уже мало что уцелело] чалавек, напэўна,
доўга яшчэ астанецца ўсё такiм жа абмежаваным у сваiх фiзычных
магчымасцях, калi самага маленькага кавалачка [0,1 г или меньше?]
металу даволi на тое, каб назаўсёды адабраць адзiнае i такое
дарагое для кожнага жыццё."
  Надо заметить, что автору глаголить устами героя очень выгодно.
Если кому-то понравится, то автор может сказать: моё. А если не 
понравится, то можно свалить на героя. Так что я уж не знаю, к 
кому в данном случае придираться: к писателю Быкову или к его
припыленному герою.
  Приведенная выше непонятно чья идея отличается банальной интел-
лигентской глупостью. (Конечно, каждому случается писать баналь-
ные вещи -- и мне тоже -- как без этого?! Но что до меня, то я, 
по крайней мере, стараюсь при этом подпустить хоть какой-нибудь 
новый нюанс.) Эта бесхозная идея -- полнейшая чушь не только с 
коммунистической, фашистской или нацистской точки зрения, но даже 
и с христианской. Может быть, она экзистенциальная? Но тогда 
экзистенциализм -- философия припыленных однобоких умников, 
"тряпок" и предателей.
  Нормальному человеку (даже не очень хорошему) обычно не меньше 
жизни важны честь, самореализация, удовольствие. Жизнь без удо-
вольствия, без самореализации, без чести -- не жизнь, и люди идут
на бунт, на риск, даже на смерть, лишь бы почувствовать полноцен-
ность жизни. Это естественно, потому что люди существуют не каж-
дый сам по себе, а как роды, племена, нации. Погибнуть ради того,
чтобы оставить что-то хорошее другим (пусть и одну лишь репутацию
людей, готовых бороться за своё насмерть) -- это правильно и к
тому же своеобразно приятно (по крайней мере, на стадии предвку-
шения). Кроме того, человек регулярно сознательно лишает себя
ЧАСТИ жизни -- тратя время и здоровье на непосредственно не
нужные ему вещи. Личная жизнь -- не всё и не ничто, а только
что-то.
  Но, быть может, автор в дальнейшем сам опровергает указанную
глупую идею посредством "танцев" какого-то из своих героев --
того же Сотникова? Тогда он нарывается на обвинение в том, что
стремится угодить всем или запутать читателям мозги.
  Немножко из сюжета. Бравый партизан Рыбак добывает овцу у 
старосты. Старосты он не убивает. Староста верит в Бога, ведет 
себя с достоинством и то ли служит немцам, то ли прикидывается.
Сложный образ. Ну, жизнь вообще сложная штука -- это ясно. Дальше 
Рыбак тащит овцу, за ним тащится больной Сотников. Они нарываются 
на полицаев. Рыбак улепетывает с овцой, Сотников улепетывать не 
может, поэтому стреляет в полицаев и одного из них задевает. Но
и полицаи ранят его в ногу. Этот простуженный теперь еще и хрома-
ет. Оба партизана вваливаются в хату к тетке Дёмчихе. Она не
рада, но и не гонит. Я по этому поводу молчу, потому что всем
случается ошибаться. Но вдруг прибывают полицаи, и тетка прячет
партизан на чердаке. Полицаи в доме. Сотников кашляет вместо
того, чтобы зарезаться ради товарища, хозяйки и ее детишек.
Полицаи собираются обыскать чердак. Можно было бы дать им бой, 
но Сотников в состоянии только шкандыбать и переживать свою
экзистенцию. Поэтому Рыбак ждет, что Сотников спустится с
чердака, и полицаи этим ограничатся. Но "Сотнiкаў не варухнуўся".
Полицаи лезут наверх. "Сотнiкаў, падкурчыўшы босую параненую
нагу, трымаўся за комiн i кашляў <ненавижу больных!>. Цяпер ўжо
можна было не стрымлiвацца и накашляцца ўволю. Як нi дзiва, але
ён не надта спалохаўся палiцаяў, не дужа баяўся расправы <так
зарезался бы!> -- яго ашаламiла ўсведамленне ўласнай вiны, што
гэтак падвёў Рыбака, ды i Дзёмчыху, якой цяпер таксама не
паздаровiцца <мягко сказано!>. Ён вельмi шкадаваў <я тоже>, што 
не застрэлiўся, пакуль меў вiнтоўку..."
  Полицай толкает Сотникова. Наверное, тоже не любит немощных.
"- Што вы робiце, злодзеi! Ён жа ранiты, цi вы не бачыце! Людаеды 
вы! -- закрычала Дзёмчыха. Старшы палiцай важна павярнуўся да 
таго, у кубанцы.
- Стась!
  Той, вiдаць, ужо ведаў, што ад яго патрабавалася, -- дзерануў з 
вiнтоўкi шомпал i з вiскам выцянуў iм па жанчыне. 
- Ой! <интересная реакция на удар шомполом: я бы наверняка кричал 
"А-А-А-А-А!">
- Сволач ты! -- трацячы разважлiвасць, сiпата выкрыкнуў Сотнiкаў.
-- За што? Жанчыну за што?"
  Да как за что?! За оскорбления! Еще очень сдержанный полицай
попался: такой издерганный человек, как я, на его месте саданул 
бы прикладом, а не возился бы с шомполом.
  Дёмчиха, мать трех детей, невинная жертва Сотникова, -- великий 
женский образ, добавленный Быковым в белорусскую литературу. Вот 
как она уговаривает полицаев оставить ее в покое: "Праклятыя вы! 
Каб вам нядзелi не дажыць! Каб вы мацi сваiх не ўбачылi!" "На 
каго я дзяцей пакiну, гадаўё вы немiласэрнае!" "Звяры! Фашысты!"
А еще персонально: "Ах ты погань нячыстая! Ты мяне парпакаеш 
яшчэ, запраданец нямецкi! Што я зрабiла вам?" "Бандытаў хавала" -- 
сдержанно отвечает на этот словесный понос полiцай. Истеричка,
одним словом. Я таких встречал неоднократно. Пока им пасти не 
заткнешь, не успокоятся ни за что. В конце концов полицаи гуманно 
заталкивают ей в рот рукавицу. Тогда заводится недобитый правоза-
щитник Сотников: "Падлюгi!" Но полицай вместо того, чтобы выбить 
ему прикладом все зубы, отвечает: "Ты, заступнiк! Адвярнi нюхаў-
ку, а то красную юшку спушчу." Этот полицай не иначе на коммунис-
тов работает, гад.
  Сотников мне уже противен: кашляющий, полудохлый, нарвавшийся
на пулю, напрашивающийся на мордобой, подведший товарища...  Я 
хотел еще сказать "и женщину", но подумалось, что надо все-таки
очищать землю от истеричек. Может быть, даже любой ценой. Ведь
многим сотням людей такая дрянь за свою жизнь испортит настрое-
ние! А многим испортят потом они сами, заведенные психованной
глупой сучкой! И в результате на сколько лет одна единственная
истеричка сократит людям жизнь? Если суммировать все сокращения,
может набраться больше, чем на один человеческий век. Была,
кстати, в белорусском народе поговорка: не всех дурных война
убила. Но что-то давно уже войны не было, так что эта поговорка
постепенно вышла из употребления.
  Рыбаку, наконец, открылось, к чему приводит неправильно пони-
маемый гуманизм: "Рыбак ужо выразна зразумеў, што калi б не
Сотнiкаў, не яго прастуда, яны б напэўна дайшлi ўжо да лесу. Ва
ўсякiм разе палiцаi б iх не ўзялi."

                            *  *  *

  По-видимому, одна из причин успеха посредственного писателя 
Быкова -- его теплый, можно сказать, еврейский подход к "еврей-
скому вопросу". Скажем, в повести "Сотников" белорусские селяне 
прячут от немцев еврейскую девочку Басю. Еще в какой-то его 
повести, помню, был старательный, хоть и бестолковый, очкастый 
филолог Фалер, который погиб в бою не бог весть каким, но 
все-таки героем.
  Дело в том, что великих писателей (и вообще великих людей) 
последние сто лет у нас, похоже, делает преимущественно еврейская 
интеллигенция: кто ей чем-то понравится, того и продвинут, а кто 
хотя бы вызовет подозрение в наличии "черносотенного" уголка в 
своем нутре (к примеру, произнесет без шипения слово "фашист"), 
того тихо придушат неявным бойкотом. Нет, его не станут разобла-
чать: он просто будет обнаруживать себя последним в разных нужных 
списках, а то и вовсе туда не попадет. Люди вроде Быкова подсека-
ют такие вещи вовремя, а подобным мне простакам они если и откры-
ваются, то лишь тогда, когда все шансы уже профуканы. О, конечно, 
я не смогу доказать, что, к примеру, поэт Евгений Евтушенко напи-
сал свой "Бабий Яр" с потаенной мыслью. Но я ведь не следователь, 
чтобы утруждать себя доказательствами: мне достаточно и подозре-
ния. На доказательствах далеко не уедешь -- и этим как раз и 
пользуются.
  А вот и любезность Быкова по отношению к КПСС (я был уверен,
что где-нибудь на что-то подобное наткнусь!): "Праўда, за пяць 
партызанскiх месяцаў ён нешта зрабiў для свайго абавязку гра-
мадзянiна, байца i камунiста." Это про саботажника Сотникова.
(И кстати, узнаваемый быковский стиль: "зрабiў для свайго 
абавязку"! Почти по Джону Кеннеди: "Не спрашивай, ЧТО твоя обя-
занность сделала для тебя -- спроси, что ТЫ сделал для своей обя-
занности!" А может, это полонизм? Я ведь такой малокультурный...)

                            *  *  *

  К вопросу о "сложной жертвенности".
  Ну, предположим, что убить товарища ради своего спасения недо-
пустимо. А, к примеру, убить полтоварища (т. е. одного товарища
на двоих)? А избить товарища с целью самому остаться в живых? И
что делать, если в такого рода положении окажутся не два-три
бойца, а вся армия? Ведь если вся армия красиво погибнет, не
желая жертвовать одним солдатом, то кто будет защищать страну?
  Можно представить, как бы это выглядело, если бы всякий пойман-
ный партизан немедленно заявлял, что всегда хотел быть принятым
в полицию, но стеснялся об этом попросить. Партизану тут же 
предлагали бы для доказательства своей искренности убить двух 
других пойманных партизан (тоже желающих стать полицаями) или
просто двух теток, задержанных за торговлю самогоном на базаре.
Если тетки не противные, то от убийства их можно и отказаться,
мотивируя это тем, что ты за справедливость, хоть и суровую.
А партизан почему бы и не убить? Нечего им в плен сдаваться,
между прочим! А при первом удобном случае можно сбежать обратно 
к партизанам, укокошив предварительно несколько полицаев из тех,
которые не из партизан и вслух не мечтают стать партизанами. 
Если бы из каждых трех попавшихся партизан один возвращался в
строй, это было бы замечательно! Правда, немцы, заметив
тенденцию, начали бы убивать подряд всех схваченных. Но это тоже
неплохо: никакой действительный предатель не пополнил бы собой
полиции.
  Единственное настоящее предательство быковский Рыбак совершил,
когда сказал, в каком лесу скрывается партизанский отряд, хоть 
и чужой. Но это можно объяснить как вызванную волнением ошибку.
Отряд можно было поместить в любой окрестный лес -- лишь бы был 
побольше и погуще. И кстати, Рыбак не мог точно знать, где нахо-
дится в текущий момент чужой отряд. Быкову понадобилась эта при-
тянутая за уши грязная деталь, чтобы образ вышел поотрицательнее.
  А, скажем, пленных пытать -- красиво? Берут, к примеру, наши 
"языка" перед самым своим или вражеским наступлением, а "язык" --
в красивую позу: не скажу ничего, хоть режьте. Его, конечно, 
похвалят, но будут резать -- пока не скажет. Потому что цена его
информации -- тысячи жизней товарищей.
  А знаменитое "вызываю огонь на себя"? Кроет артиллерия по 
своим, поскольку чужих вокруг этих своих во много раз больше, и 
своим вряд ли выжить всё равно, да они и сами просят. Но вылезает 
потом на трибуну съезда академик Сахаров и заявляет, что наша 
армия такая сволочная, что стреляет в Афганистане по своим.
  А на подводных лодках что вытворяют? В случае течи поврежденный 
отсек борется за выживание самостоятельно, а из соседних отсеков
обычно только смотрят в окошки и сочувствуют.
  А отличный советский фильм "Вариант 'омега'"? В этом фильме 
мало того, что разведчик после своего провала имитирует сотрудни-
чество с врагом, так этот его ход еще и предусматривается в плане
операции и кодируется греческой буквой, упоминаемой в названии
фильма. Когда нацисты пытают на глазах разведчика русского воен-
нопленного и предлагают разведчику спасти тому жизнь своим при-
знанием, разведчик ЖЕРТВУЕТ несчастным военнопленным и признания 
не дает.
  Противоположный пример описан самим Быковым и даже в том же 
"Сотникове": финский снайпер подстреливает советского бойца, но 
специально не насмерть, и тот лежит и надрывно стонет. Другой 
боец -- неправильно воспитанный -- прется его вытаскивать. 
Снайпер его тоже подстреливает, и стонут уже оба. Третий боец 
рвется помочь товарищам, и вот уже трое своих нуждаются в срочной
помощи. И так пока не исчерпается контингент Сотниковых в подраз-
делении. Чем больше Сотниковых в воинской части, тем менее она 
боеспособна. Они или саморефлексируют на боевом посту, или кашля-
ют в разведке, или неделями умирают на руках у товарищей, получив 
пулю в живот после того, как высунулись без приказа. Японцы 
попробовали кое-какой способ избавления от таких личностей: 
агитировали их становиться камикадзе. Правда, толку от них было
мало и в этом случае: вместо того чтобы поточнее направлять свои
самолеты-снаряды во вражеские авианосцы, они дожевывали свои
последние соображения по поводу смысла жизни и падали куда 
попало.
  Так можно ли пожертвовать одним человеком, чтобы спасти двух 
других -- не худших, чем он? А можно ли пожертвовать жизнью деся-
ти человек, чтобы спасти одного, но превосходящего их всех вместе 
взятых? На войне это делают сплошь и рядом. Война -- это вообще 
жертвование одними ради других, причем без испрашивания разреше-
ния. Сколько стоит человеческая жизнь? Варианты ответа: 1. Столь-
ко, сколько средств на нее израсходовано необходимым образом. 
2. Столько, сколько дохода она может принести. 3. Столько, сколь-
ко убытка она может причинить, прознав про то, что ею собираются 
пожертвовать.
  Тема абсолютной ценности человеческой жизни -- для ни за что
не отвечающих любителей выставлять напоказ свои размазанные по 
физиономии гуманные сопли. Ею попросту кормятся бессовестные
интеллигенты, эксплуатирующие нормальный страх не очень умных 
людей перед смертью.
  Бережное отношение к чужой жизни -- это всего лишь любезность в 
расчете на взаимность и в надежде, что это не приведет к большим
проблемам.
  Невозможно сконструировать общество, в котором бы одни не 
решали за других, одни не притесняли других, одни не жертвовали 
другими (ради третьих или даже ради самих себя). Но можно небез-
успешно добиваться, чтобы указанное совершалось в меньшем масшта-
бе и не по абсурдным поводам.

                            *  *  *

  С чего я решил, что Рыбак, повесив Сотникова, вернулся к войне 
с нацистами? Я это допустил. А если он и не вернулся, так ведь
Быков считает, что сталинский социализм -- не намного лучше 
нацизма.
                            *  *  *

  Быков подталкивает читателя к мысли, что Сотников в итоге хоро-
ший, хоть и был всё время с дефектами, а Рыбак в итоге плохой, 
хоть и показывал себя справным бойцом. Этот парадокс, наверное, 
очень умилял советских быковедов. Поскольку сложная жертвенность 
была среднему советскому дураку непонятна, то в нем таким образом 
полагали культивировать жертвенность в упрощенном варианте: пусть 
умрет за Родину хотя бы так. Нам самом же деле культивировали 
абсурд. С моей точки зрения, которая мне, конечно же, представля-
ется более правильной, чем чья-либо другая, Рыбак был и до конца 
книжки остался хорошим (только напоследок сильно вляпался, так 
что вряд ли отмоется), а Сотников был и до конца книжки остался 
тормозом, пентюхом, балластом, путаником, никчемным человечком.
  Сотников -- интеллигентишка с опасным вздором в голове. Ему 
собственная красивая поза важнее дела, которому он, вроде бы,
вызвался служить. Когда Рыбак оказался вынужден наспех решать
сложнейшую моральную проблему, не имея для этого ни подходящего 
образования, ни жизненного опыта, интеллигентишка Сотников вместо 
того, чтобы помочь товарищу, ушел в любование своей непреклонной 
особой.
  Сотников мил интеллигентам тем, что он квёл, как они сами:
переться на бойню гордой овцой -- это лучшее, на что большинство
из них способно.
  Вот уже Сотникову повырывали ногти на допросе. "Мусiць, не 
выжыве" --  подумал Рыбак с надеждой. "Ён сам зразумеў нялюдз-
касць свайго жадання, але, колькi не думаў, вяртаўся да высновы, 
што так будзе лепш." Надо было пойти еще дальше и попросту при-
душить Сотникова. Если бы у Сотникова было благоразумие, он бы и 
сам об этом попросил: не имеешь сил (или веревки), чтобы пове-
ситься -- попроси товарища, чтобы он тебе помог. Этим ты лишишь 
врагов возможности устроить спектакль твоей публичной казни. 
Досадишь им, так сказать. Но Сотников не торопится -- как будто 
наслаждается своей стойкостью.
  Я не знаю, как бы повел себя в подобной трудной ситуации я сам:
я вовсе не стоек, о чем и предупреждаю друзей всегда, когда они 
пробуют вовлечь меня во что-нибудь слишком сомнительное (мой опыт 
общения с зубоврачебным креслом убеждает меня в том, что я плохо 
переношу боль, а моя тщательная забота о своем здоровье выдает во 
мне большую любовь к жизни и расчетливость). Может, я ползал бы 
на коленях перед следователем и молил о возможности собственно-
ручно придушить еврейскую девочку. Я говорю здесь всего лишь о 
том, какие действия НАДО представлять в художественном произве-
дении как правильные и неправильные. Конечно, люди нередко посту-
пают и абсурдно, но если ты суешь этот абсурд публике таким 
образом, что можно понять его как рекомендуемый тобой образец для 
подражания, то ты мерзкий абсурдист.
  Сам-то Быков, скорее, всю жизнь выкручивался, как Рыбак, а не
выпендривался, как Сотников: вступил в коммунистическую партию, 
не без поддержки этой партии стал секретарем Гродненской област-
ной писательской организации, попал в депутаты Верховного совета 
БССР и т. д. Но нам он как бы предлагает брать пример с Сотни-
кова.
  Сотников -- не герой, поскольку в его действиях нет элемента
самопожертвования (скорее, этот человек жертвует другими ради
возможности полюбоваться собой в красивой позе). Ну, разве что
он немного жертвует собой ради Рыбака, когда сам лезет в петлю.
В этакой белорусской манере. Все же прочие его действия -- почти 
сплошное создание проблем Рыбаку, выполняющему важное задание. 
В конце концов Сотников добивается в этом деле полного успеха. 
Упаси меня Боже когда-нибудь оказаться в паре с подобным ЧМОМ. 
Рыбак -- вот человек, с которым не пропадешь. А если все-таки во 
что-то влипнешь, то быстро сговоришься с ним о том, как выкру-
титься. А если он выкрутится за счет тебя, то порадуешься за 
такого справного товарища. Ради подобного человека и жертвовать 
собой не противно: знаешь, что спасаешь борца, а не тряпку.
  Ну зачем в самом деле жертвовать собой ради таких вздорных 
людишек, как Сотников или ради таких тяжелых истерических
психопаток, как Дёмчиха? Чтобы Сотников и дальше губил боевых
товарищей, а Дёмчиха терроризировала население? Для этого надо
быть совсем уже отчаянным идеалистом -- не меньшим, наверное, чем
Иисус Христос. Ради девочки Баси -- еще куда ни шло. Но вдруг и
из нее вырастет кто-то вроде Клары Цеткин?!
  В ответ на мои неоднократные замечания по поводу дефицита идей 
у Быкова мне указали на неправильное понимание мною художествен-
ной литературы: она не излагает идеи в четких формулировках, а
выражает их образами. А образы уж трактуй, как хочешь. Если
трактонешь хорошо, это будет заслуга автора, а если плохо, это
будет твоя собственная ошибка. А если и вовсе никаких идей не
разглядишь, тогда ты просто дурак, братец. В общем, тебе
подсовывают "Черный квадрат" Малевича, а остальная работа уже
твоя.
  А еще мне говорили: полезность, а может, и величие "Сотникова" 
уже в том, что эта повесть подтолкнула твою околофилософскую 
мысль. Позвольте, отвечаю я: так можно договориться до того, что 
все мои глубокие и бесценные замечания насчет "сложной жертвен-
ности" и выживания на войне -- это и есть те самые идеи, которые 
Быков стремился до всех донести. К тому же, сама по себе эта по-
весть ни к чему бы меня не подтолкнула. Меня подтолкнула раздутая 
репутация Быкова. А моя мысль была направлена на борьбу с быков-
ским "творческим продуктом". И аналогично можно было бы, скажем, 
ставить в заслугу Гитлеру возникновение Организации объединенных 
наций.
  Впрочем, некоторые настолько изощряются в разгадывании худо-
жеств, что умудряются разглядеть великое даже в "Черном квадрате"
Малевича. В общем, повесть Быкова "Сотников" -- подрывное
произведение, и только. Очень похожее на мелкую идеологическую
диверсию. Одна такая вещь, конечно, большой гадости не делает,
даже если много о ней трындеть, но если значительным количеством
подобной литературы пичкать молодые мозги в стране в течение
нескольких десятков лет, то очень трудно не потерять потом
государство.
  В общем, великий писателишка ущербной нации.

                            *  *  *

  Эх, разве не удручает, что во всей... ну, скажем, не популяр-
ной, а выпячиваемой белорусской литературе, похоже, не отыщется
ни одного писателя, который тянул бы на "властителя дум"? Я не
употребил слова "популярной", потому что на моей памяти были
только два случая, когда белорусские произведения вызвали стихий-
ный народный интерес. Один из этих случаев назывался "Дикая охота 
короля Стаха", а другой -- "Черный замок ольшанский" (да и то 
оба в русском переводе). Светлая память Короткевичу. Без него был
бы и вовсе позор. Чехи не многочисленнее нас, но у них есть Гашек
и Чапек. Венгров тоже совсем мало, но они могут указать на Мора
Йокаи, и Енё Рейто, а может, и на кого-то еще. Совсем немного и
болгар, но я могу назвать хотя бы Богомила Райнова. О, конечно
же, я в состоянии высказать какие-то соображения насчет такой
белорусской странности, но меня и без них что-то вовсе не
торопятся публиковать.

30.06.2003:
  "Быков как бы проводит необычную для советских времен мысль, 
что евреи тоже люди..."
  Крыся, представления о советском антисемитизме у советских 
евреев отличались сгущенными красками. В любом государстве все 
или почти все социальные группы (и не только этнические!) в той 
или иной форме притесняются. Точнее, загоняются в какие-то фор-
мальные или неформальные рамки, которые не совпадают с рамками 
других социальных групп. Поэтому, к примеру, некоторые не без 
оснований говорят и о советском антибелорусизме, и даже о совет-
ском антирусизме. Да еще как пылко и убедительно говорят. Но дело
в том, каждой социальной группе притеснения, которым подвергается 
она, кажутся наиболее значительными и наиболее несправедливыми.
  Далее, утверждать о том, что еврей не присутствовал "на общих 
правах" в советской литературе -- неверно. Вот некоторые примеры: 
у Шолохова в "Тихом Доне" -- Штокман, у Толстого в "Хождении по 
мукам" -- Лёва Задов, у Симонова в "Живых и мертвых" -- фотограф 
Миша. Я специально привожу примеры из РУССКИХ писателей, а не из 
русскоязычных еврейских, вроде Юрия Германа, Бориса Васильева, 
Юрия Бондарева, Василия Аксенова и др.
  Кого действительно игнорировали в советской литературе и 
унижали в советском фольклоре, так это чукчу.

02.07.2003:
  Поборники Быкова могут заявить, что не возражают против моей 
защиты Рыбака, моего неприятия Сотникова и даже моей теории 
"сложной жертвенности", но во всей этой рыбацко-сотниковской 
коллизии видят лишь быковскую антивоенную пропаганду: мол, война
так отвратительна, что как ни поверни -- плохо. Но у меня и на 
это есть что возразить. Я вижу у Быкова не пропаганду против 
войны (как своеобразного проявления жизни), а пропаганду против 
жизни вообще: неявное подталкивание читателей к самоубийству.
Ничто иное у меня при восприятии быковских художеств не напраши-
вается. Вряд ли кто будет отрицать, что человеку, начитавшемуся 
Быкова, желание повеситься придет скорее, чем человеку, начитав-
шемуся, скажем, Дюма. А если оно не придет или придет не очень
сильное, то все равно влияние Быкова проявится в какой-нибудь 
разрушительной дурости: например, в пристрастии к табаку или к 
выпивке. (Что же касается моих мизантропических произведений, то 
от них должно приходить желание кого-нибудь повесить. А хоть бы 
и автора.)
  Быков против войны? Бога ради: я войны не хочу. Особенно войны 
дураков, как у Быкова. Но почему он не выступает, к примеру, про-
тив автомобилей? Война бывает редко, а автомобили повсюду и каж-
дый день. Чтобы какие-то говнюки могли хвастаться своим железом 
на колесах, любить быструю езду и т. д., я вынужден дышать пылью 
и выхлопными газами (из-за чего сокращается моя жизнь, то есть 
имеет место частичное убийство меня), и к тому же рискую и вовсе 
быть раздавленным. И ведь автомобильщики жертвуют мною даже не 
ради собственного выживания, а ради блажи. Но Быковы понимают, 
что обличать войну -- это безопасно и выгодно, а если будешь
обличать автомобили (или что-то подобное), то можешь быстро
свернуть себе шею в наше неспокойное мирное время. Я вот никак 
не решусь на это дело и ищу Сотниковых, готовых сунуть голову в
петлю вместо меня. А что? Для них это была бы очень красивая
поза! Мне-то на позу чихать -- лишь бы автомобилей стало меньше.
  Есть люди здравомыслящие: они сознают, что общество не может 
существовать без того, чтобы жертвовать одними ради других; без
того, чтобы кто-то за кого-то решал, не испрашивая у того
согласия. Эти люди обеспечивают существование общества. И, среди
прочего, делают возможным существование людей вздорных --
Сотниковых и Быковых -- своеобразных паразитов, которые не могут
создать жизнеспособное общество на своих утопических принципах,
но красиво и безответственно болтают про абсолютную ценность
человеческой жизни и про недопустимость того, чтобы одни решали 
за других, кем и ради чего жертвовать.

                            *  *  *

  Дорогая Крыся!
  В многонациональном государстве всякий этнос хотя бы чуть-чуть 
притесняется, но у евреев принято поднимать по этому поводу наи-
больший хай. С запасом. Чтоб неповадно было даже и пробовать. По-
этому в советской литературе, да и в русской после 1850-х, еврей
-- персонаж почти исключительно положительный, если присутствует
вообще (от греха подальше!). Последний значительный писатель, ко-
торый рискнул показать неположительного еврея, -- это, наверное,
Гоголь со своим "Тарасом Бульбой". Ну, были еще Булгаков (со
Швондером) и Ильф-Петров (с Кислярским), так их ведь и не
публиковали особенно. А с чего бы?
  Я понимаю, что Вы всего лишь бездумно повторяете расхожий миф
своей среды. Потому что если подумаете (а делать это Вы умеете),
то наверняка придете к выводу, что я не совсем неправ. И что тема
"Быков и еврейский вопрос" -- хоть и маленькая, но примечательная 
своей типичностью.
  И еще. Учитывайте, что русские живут с евреями "двести лет 
вместе", а мы, белорусы, -- много больше. Так что у нас "еврей-
ский вопрос" проработан, можно сказать, уже на генетическом 
уровне, и простенькие хохмы, вроде быковских, -- вполне эффектные
для какой-нибудь Москвы или Швеции -- здесь иногда не проходят.
  Национальное самосознание, национальная идея, национальная 
философия -- вещи довольно тонкие и уязвимые, особенно если нации
этой не набирается и десяток миллионов. Чтобы затормозить или
даже разрушить процесс их становления, нужно совсем немного 
усилий: добавишь проблем десятку местных припыленных гениев --
и достаточно. Бывает, и тормозишь-то не сознательно, а всего лишь
непониманием и прохладцей.
  Так вот, причина неразвитости белорусского самосознания, по 
моему мнению, -- в большой доле евреев в среде местной интелли-
генции. Надо учесть, что до революции евреи составляли 8% насе-
ления Беларуси, то есть по относительной численности их было 
здесь чуть ли не больше, чем еще где-либо в мире. Половина насе-
ления белорусских городов таскалась в синагогу, а не в церковь.
Сразу после революции еврейская молодежь ринулась в институты и 
университеты, из-за чего большая часть студентов говорила на
идише лучше, чем на белорусском. Далее, ввиду особенностей нацио-
нального психического склада, еврей охотно тянулся в искусство, в
преподавательскую деятельность, в журналистику, поэтому белорус-
ский Стась везде получал в качестве учителя, редактора и цензора
еврейского Ёсю с его еврейским мировосприятием. В итоге уникаль-
ная возможность становления белорусскости в 1920-е была профука-
на. (Кстати, курьезный факт: в школе, которую я когда-то осчаст-
ливливал своими посещениями, курс белорусского языка вели две
еврейки: сначала одна, потом другая, но обе бездарно преподавав-
шие и противные. Наверное, это одна из причин того, что я до сих
пор не могу себя заставить заговорить на белорусском.) Сегодня
почти то же самое. Только вдобавок взросло поколение еврейскомыс-
лящих белорусов... Я в принципе не возражаю против еврейского
мышления: Бога ради, всему отыщется подходящее место. Но дайте же
мне возможность думать и жить по-белорусски. Без спуда еврейских
"общечеловеческих" ценностей.

                             *  *  *

  Очередное возражение быковедов на мою критику их кумира было 
такое: я прочел не всего Быкова, а следовательно, сужу о том,
чего не знаю. Ну что на это можно ответить? Я сужу о вещах, какие
прочел. Если эти вещи -- только "части целого", которые сами по
себе мало что значат, то он пишет, я бы сказал, несколько разма-
шисто, иными словами, опять-таки плохо. Кстати, я не читал и
"всего Достоевского". Но из того, что прочел, половина мне понра-
вилась. Может, повезло. Аналогично я не нашел времени осилить
"всего Анатоля Франса", но из того, что прочел, понравилось много
больше половины. Я не прочел даже "всего Ницше", а из прочитан-
ного понравилось только 10 процентов, но зато понравилось очень
сильно. Я вообще не охватил никого (и ничего!) "всего", так что,
наверное, по большому счету ни о ком (и ни о чем!) судить не
вправе. А ведь приходится. Потому что жить без суждений об окру-
жающем мире как бы немножко неудобно.
  Прочитавшим "всего Быкова", конечно, было бы очень неприятно 
признать, что потратили время зря. Впрочем, наверняка есть люди,
которым Быков в самый раз. Меня к таким людям не тянет, даже если
они другого пола и в приятном возрасте.
  Редактор отдела критики в журнале, в который я пробовал при-
строить свои заметки о Быкове, отверг их под тем предлогом, что 
я не изучил "критических" работ советских быкововедов и особенно 
некого Бугаёва. Ну вот, оказывается, мало даже изучить "всего 
Быкова". А любопытно: газетные дифирамбы "совести нации" пишутся 
исключительно людьми, изучившими "всего Быкова", а также "всего
Бугаёва" и всех прочих "критиков"?

                            *  *  *

  Один поклонник Быкова страстно уверял меня, что тот -- не 
меньше, чем пророк. Я оказался настолько ошарашен открытием у
Быкова еще одной ипостаси, что не сподобился попросить своего
оппонента предъявить мне хоть какие-нибудь пророчества
белорусского Нострадамуса -- не обязательно сбывшиеся. Так жаль:
ведь можно было насладиться тем, как этот адепт мучит себя
тщетными поисками.

                            *  *  *

  Почему я не держу при себе своего мнения о Быкове, так раздра-
жающего некоторых? Да потому что надо бороться за спасение согра-
ждан от охмуряющего воздействия всяких быкововедов и быковолюбов. 
Мне ведь потом с этими людьми жить! А мне хватает проблем и от 
тех дураков, абсурдистов и нравственных уродов, какие уже есть.
Ну, в самом деле, скажите честно: чему хорошему могут научить
книги Быкова? Патриотизму? Но Родина у него ужасна, особенно ее
люди. Любви к белорусскому языку? Нет, не с его стилем. Может,
оптимистичному взгляду на мир? Не похоже... Неужели стремлению к
правде?!


Приложение
  (Добавлено 22.10.2014) 
  По поводу того, как евреи мешали белорусским писменникам кро-
пать их шедевры. Нашлось вот такое -- в дневнике у Кузьмы
Чорного:
  21 жнiвеня 1944 г.:
  "...мадам Дадзiёмава, цяперашнi цэнзар над усiм друкам БССР. Да
вайны яна з году ў год была ў такiм чыне: 'намеснiк начальнiка
ўпраўлення справаў мастацтваў пры Саўнаркоме БССР'. Самай важнай
адзнакай гэтай установы была тая, што ў ёй нiколi, за год дзе-
сяць, не было сказана нiводнага беларускага слова. А беларускае
мастацтва было тым пунктам, навокал якога збiралiся сотнi прай-
дзiсветаў ваяваць за медалi i ордэны. Такiм парадкам iшло спусто-
шанне мастацтва i з яго выветрывалася душа народа. Дадзiёмава не
з гэтага вядомая асоба. Яна вядомая з iншага. Гэта хiтрая i
спекулянцiстая местачковая жыдоўка, якая дасягнула немалое пасады
ў рэспублiцы. Яна сябра партыi. Але яна плюе на ўсё. У партыйнас-
цi яна бачыць не iдэю, а i кар'еру. У iншых умовах яна ўладала б
мануфактурным магазiнам. Яна некультурная i нават непiсьменная
(па-беларуску яна чытае дрэнна i зусiм не ўмее пiсаць). Яна адцу-
ралася свае нацыянальнае жыдоўскае культуры i асiмiлiравалася.
Куды? Вядома, як i кожны паразiт, яна iшла на гатовае. Працэс
асiмiляцыi iшоў у гатовую ўжо вялiкую расейскую культуру. Але яе
прырода не дазваляе так адразу асiмiлявацца. Яна гаворыць па-ра-
сейску так, што трэба смяяцца. Да якой жа культуры яна належыць?
Да жыдоўскай? Не. Да расейскай? Не. Да беларускай? Не. Яна вырак-
лася жыдоўскай культуры, iмкнецца i не дайшла да расейскай i ста-
раецца мець высокую пасаду пры беларускай. Навадняючы беларускiя
ўстановы, Дадзiёмава выгнала з iх беларускую мову. А цяпер,
бачачы, што як бы дзьме беларускi вецер, яна, цэнзар, калечыць
сваiм алавiком мову беларускай лiтаратуры, думаючы гэтым паказаць
начальству, што яна i ведае беларускую мову i займаецца ёю."
  5 кастрычнiка:
  "Нiчога не пiсаў. Няма дзе падзецца i прыткнуцца з пяром. Чала-
век з паўсотнi за дзень перавярнулася. Мала ўсяго, дык прыехала
яшчэ i ўлезла ў мой кут, дзе я жыву на голай падлозе, нейкая
Найдус з хлапчуком, якi адразу пачаў рваць мяне за камызэльку.
Гэтая жыдоўка лiчыць сябе польскай пiсьменнiцай i прыехала жыць у
Менску. У Беларусi асталося сем пiсьменнiкаў беларускiх, а сябраў
саюза пiсьменнiкаў у Беларусi звыш сотнi. Лупсякоў ужо дванаццаць
год пiша, вучыўся ў унiвэрсiтэце i яшчэ ўсё не ведае граматыкi.
Каб усе яны пакiнулi пiсаць сваю халтуру, а сталi будаўнiкамi,
краўцамi, кавал[ям]i, земляробамi або падвучылiся i сталi
настаўнiкамi, яны маглi б даць карысць рэспублiцы. Беларускай
iнтэлiгенцыi бадай што ўжо няма, а гэтыя носяць яе iмя i сцiраюць
з нашага жыцця беларускi характар.
  Гэтая Найдус напусцiла на ўсе два паверхi дому пiсьменнiка 
такога смроду, што Максiма Лужанiна цягне ванiтаваць. Найдусяня
мочыцца ў порткi, i яго мацi, якая прыехала ў Менск узбагачаць
польскую культуру на Лагойскай расейскай мове, нават i не
парупiцца памыць сваё абасцанае стварэнне. Дагэтуль я нiколi яе
не бачыў i не чуў, што яна ёсць на свеце. З першага спаткання яна
пачала мне мiласцiва ўсмiхацца, звысоку i ведаючы сваё вялiкае
дастоiнства. З усiмi яна адразу запанiбрата, усiх навучае i ўсюды
ўсаджвае свой нос. Пестрака яна называе сваiм таварышам, 'з iм я
была ў Заходняй Беларусi ў падполлi'. Яна высокая, як жэрдка, у
акулярах i без сцёгнаў. У сiняй спаднiцы да кален, i на панчохах
рагi нейкага бруду. Спаднiца ледзь закрывае каленi i фалдаю
ўцiснулася ў зад. Але затое яна адзета 'па-эўрапейску' - голыя
каленi i вузенькая спаднiчка. Гэтая саранча бесперапынна
загаджвае ўсё вялiкае i добрае. Яна ж не хоча быць на сваiм
месцы: прадаваць у кааперацыi або - чорт яе ведае, якую ёй даць
льга было б работу, чыстую работу яна загадзiць i на горшую
лянуецца. Гэтая плойма ацiраецца каля iнтэлiгенцыi i ўсё з
прэтэнзiямi. Яна аблiзвае языком словы: лiтаратура, навука,
сацыялiзм, камунiзм, паэзiя, драма, чалавецтва, Беларусь, народ,
чалавечае шчасце, будучыня, патрыятызм, нацыя... Цяперашнiм часам
iх лексiкон узбагацiўся словамi: 'усиленный паёк, улучшенное
питание, американские подарки через Красный Крест...' Гэта
Дастаеўскага Лямшын за раялем. Прыжывальшчыкi i хлебаеды. Так
Бэнда лез у беларускую крытыку, Клiмковiч у беларускую
лiтаратуру, Александровiч у культуру i грамадскую дзейнасць (сабе
на кар'еру), Дадзiёмава ў мастацтва i цэнзуру i Модаль усюды,
куды толькi льга лезцi.)
  Да уж, топором теперь этого не вырубишь. Заметим, что не все из 
"приживальщиков", упомянутых Кузьмой Чорным, -- евреи, так что
особой внимательностью к "еврейскому вопросу" он вряд ли страдал.
Дарэчы, жонку Кузьмы Чорнага... эээ... Мiкалая Раманоўскага звалi
Рэвекай Iзраiлеўнай Свераноўскай.