Стендаль (Анри Мари Бейль, 1783-1842) симпатичен мне своей
неудачливостью и вряд ли чем-то ещё. Из очерка "Стендаль"
Б. Реизова в собрании сочинений 1978 года издания: Стендаль
"...при жизни не пользовался ни признанием у критиков, ни успехом
у широкого читателя. Почти все его многочисленные произведения
художественного, исторического и критического характера прошли
незамеченными, лишь изредка вызывая рецензии, далеко не всегда
благоприятные."
Будучи современником Наполеона и прослужив лет десять во фран-
цузской армии, он умудрился, похоже, ни разу не побывать в бою.
Жениться у него не получилось, наверное, потому, что он обращал
внимание только на красивых женщин, но сам не мог предложить им
ничего привлекательного: простенький внешне, незнаменитый и с
ничтожныи заработком, он мог пленять их разве что разговорами об
искусстве.
Среди прочего, его угораздило подцепить в 1808 году сифилис (так
утверждается во французской Википедии: "Un medecin lui confirme
sa syphilis. Il doit suivre un traitement rigoureux.")
Из биографии Стендаля (тот же Реизов):
"Стендаль был зачислен сублейтенантом драгунский полк и отпра-
вился к месту службы в Италию. В армии он прослужил больше двух
лет, однако ему не пришлось участвовать ни в одном сражении. Затем
он подал в отставку и в 1802 году вернулся в Париж с тайным наме-
рением стать писателем."
"Почти три года Стендаль прожил в Париже, упорно изучая филосо-
фию, литературу и английский язык."
"Между тем приходилось думать о заработке. Множество начатых
Стендалем комедий остались незаконченными, и он решил добывать
средства к существованию коммерцией. Прослужив около года в
каком-то торговом предприятии в Марселе и почувствовав навсегда
отвращение к торговле, он решил вернуться на военную службу. В
1805 году опять начались непрерывные войны с европейской коали-
цией, и Стендаль был зачислен в интендантство. С этого времени он
непрерывно разъезжает по Европе вслед за армией Наполеона. В 1806
году он вступает вместе с французскими войсками в Берлин, в
1809-м -- в Вену. В 1811 году он проводит отпуск в Италии, где
задумывает свою книгу 'История живописи в Италии'. В 1812 году по
собственному желанию Стендаль отравляется в армию, уже вторгшуюся
в Россию, вступает в Москву, видит пожар древней русской столицы
и затем бежит вместе с остатками войска во Францию, надолго
сохранив воспоминания о героическом сопротивлении русских войск и
доблести русского народа. В 1814 году он присутутствует при
занятии русскими войсками Парижа и, получив отставку, уезжает в
Италию..."
"28 июля 1830 года, в день Июльской революции, Стендаль с вос-
торгом увидел на улицах Парижа трехцветное знамя. В истории Фран-
ции наступила новая эра: к власти пришла крупная финансовая бур-
жуазия. Начался период 'мещанской монархии'. Стендаль быстро
разгадал в новом короле Луи-Филиппе обманщика и душителя свободы,
а прежних либералов, примкнувших к Июльской монархии, считал ре-
негатами. Тем не менее он стал хлопотать о государственной службе
и получил ее. вскоре после революции он был назначен французским
консулом в Италию, сперва в Триест, а затем в Чивита-Веккию, мор-
ской порт поблизости от Рима. В этой должности Стендаль оставался
вплоть до своей смерти. Большую часть года он проводил в Риме и
часто уезжал в длительный отпуск в Париж."
"В 1836 году Стендаль писал свой первый роман -- 'Арманс'
(1827). Роман изображает современную Францию, ее 'высший свет',
праздную, ограниченную в своих интересах, думающую только о своих
выгодах аристократию. Однако и это произведение Стендаля, несмотря
на свои художественные достоинства, не привлекло внимания читате-
лей."
В СССР он почему-то попал в обойму "прогрессивных", то есть
печатаемых писателей, хотя по взглядам он не более чем мелкобур-
жуазный либерал и только вскользь иногда упоминал о тяжёлом
положении рабочего класса и трудового крестьянства. Может быть,
сказалась местами выраженная у Стендаля "критика буржуазных
нравов", а может, сыграло роль уважительное отношение к нему
Пушкина и Толстого.
Стендаля в СССР вдобавок почему-то представляли врагом религии,
хотя, скажем, отношение к католицизму у него вполне спокойное, а
к некоторым римским папам (Льву X, например) даже тёплое.
Так или иначе, яростным обличителем назвать Стендаля нельзя.
Он -- эстетствующий интеллектуал, который положительно относился
к революционерам, но не более того. Неагрессивный, с вялым поло-
вым влечением, с лишним весом, курильщик, салонист, кафешник,
любитель потрепаться в кругу друзей.
Как аналитик он слаб. В своих, так сказать, исследовательских
и описательных работах он более остроумен, чем глубок. У него
трудно отыскивать идею: чаще всего оказываешься с какой-то
мелочью, а то и вовсе ни с чем, потому что автору просто нравится
говорить на некоторые темы и он ищет читателей, которым нравится
просто читать на те же темы, не задаваясь никакой существенной
целью.
Вот типичный отрывок из "Истории живописи в Италии":
"Винчи, закончив свою великую 'Вечерю' и свой трактат о живо-
писи, весь отдался изучению физики и механики; впрочем, до паде-
ния Лодовико он написал ещё один раз прекрасную Чечилию Галлерани,
портрет драгоценный, если действительно можно из него заключить,
что грандиозная 'Вечеря' окончательно излечила Леонардо от сухой
манеры Верроккьо, и если в самом деле нельзя уже тут больше
отыскать мелочного и тем самым немного холодного стиля, который
господствует в его первых вещах." (гл. LIV)
Если утверждать про стиль, что он "сухой", "мелочный", "холод-
ный", не давая объяснения (а его у Стендаля нет!), это просто
болтовня, создающая у читателей ложное ощущение информированнос-
ти.
Когда было нужно для презентабельности текста, Стендаль запрос-
то мог приврать, а это огорчительно и лишает доверия. Б. Реизов
выражается об этом в своём комментарии к "Истории живописи в
Италии" так:
"Чтобы придать живость изложению, Стендаль часто сообщает, что
то или иное художественное впечатление было пережито им самим и
что он сам был свидетелем того или иного события. К этим сообще-
ниям следует относиться осторожно."
Стендаль -- созерцатель, а не деятель. И он не мой писатель.
Мои писатели -- Эрнест Ренан, Александр Дюма, Анатоль Франс.
* * *
Кстати, по мнению Стендаля знаменитая "Тайная Вечеря" Леонардо
да Винчи давно утрачена, а то, что находится на её месте, --
результат многократных, иногда не очень добросовестных переписы-
ваний под видом реставрации. У Стендаля ("История живописи...):
"Когда король Франциск I, любивший искусство как итальянец,
победоносно вступил в Милан (1515) (...) 'Тайная Вечеря' была
тогда во всем своем блеске; но уже в 1540 году Арменини сообщает,
что она наполовину погибла, Ломаццо п 1560 году уверяет, что
краски исчезли быстро и что, поскольку оставались лишь контуры,
любоваться можно только рисунком."
"В 1624 году почти уже не на что было смотреть на этой фреске,
говорит картезианский монах Санезе. В 1652 году отцы доминиканцы,
находя неудобным вход в трапезную, не постеснялись отрезать ноги
у Спасителя и сидящих около него апостолов, чтобы расширить
входную дверь в это столь почтенное место. Можно себе представить
действие ударов молотка на штукатурку, и без того уже везде
отставшую от стены."
"В 1726 году они приняли роковое решение привести в порядок
картину при помощи некоего Беллотти, жалкого пачкуна, утверждав-
шего, что он знает секрет. Он показал его нескольким уполномо-
ченным на это монахам, без труда обманул их и наконец разбил себе
перед 'Тайной Вечерей' крытый шалаш. Спрятавшись за его парусиной,
он осмелился переписать заново всю картину Винчи; он открыл ее
затем тупоумным монахам, которые пришли в восторг от могуществен-
ного способа оживлять краски." (гл. LI)
"Во время своих путешествий я видел приблизительно сорок копий
'Тайной Вечери' Леонардно." "Копия в Мюнхенской галерее, прибли-
зительно 1659 год. (...) Поза св. Матфея изменена, так же, как
и позы некоторых других апостолов." "Знаменитая копия в Лугано,
сделанная Луни. Восемь фигур выдуманы им самим..." И т. д.
(примечание к гл. LIII)
"...из трёх его крупнейших произведений: 'Вечеря', гигантский
конь и картон с изображением битвы при Ангьяри -- ни одно не
сохранилось, чтобы свидетельствовать о нём потомству." (гл. LVII)
Так что рассуждать о скрытом смысле "Тайной Вечери" и о "коде
да Винчи" -- дело довольно сомнительное. Я не думаю, что в наше
славное время были изучены все сохранившиеся ранние копии картины
и на их основе был по возможности восстановлен её изначальный
вид.
Французский романист Александр Дюма -- это великое чудо: вряд
ли меньшее, чем собор Парижской Богоматери. Впрочем, во Франции
подобных чудес много, и потому к ним не относятся как к чудесам.
Да и вообще, людям не свойственно видеть чудо в привычном: чтобы
они пораскрывали от удивления свои неутомимо жующие рты, надо
подсунуть им непременно какую-нибудь чепуху, вроде нетленных
мощей или выступившего на иконе мира.
В советском литературоведении Александр Дюма не котировался:
он был заклеймён как автор РАЗВЛЕКАТЕЛЬНЫХ романов, и его терпели
как источник дохода для издательств -- неблаговидный, но в не-
больших количествах приемлемый. Да уж, Дюма старался писать для
всех, а получилось только для лучших, а остальным он -- всего
лишь занимательный автор псевдоисторических произведений, в кото-
рых ради колоритности и старомодного сюжета делались слишком
многочисленные отступления от фактов.
А ведь романы Александра Дюма хороши уже тем, что там нет жар-
ких постельных сцен с упоминанием умопомрачительных деталей! А
ещё там заклятые враги, выясняя устно отношения, не грозят отор-
вать один другому это самое, а произносят что-нибудь, вроде:
"Милостивый государь, не сблаговолите ли явиться поутру на пус-
тырь за таким-то монастырём, чтобы я смог удовлетворить своё
любопытство в отношении Вашей способности обращаться со шпагой?".
Умение сдерживать проявление своих эмоций перед лицом противника
там считается более важным качеством личности, чем умение фигурно
послать кого-то подальше.
И меня совершенно не беспокоят отступления великого романиста
от "исторической правды", потому что сама эта "правда" наверняка
ещё не раз может быть переписана. К тому же он старался предста-
вить читателям историю не такой, какой она была, а такой какой он
хотел видеть и эту историю, и современную ему жизнь: наполненную
яркими энергичными личностями, которые ЖИВУТ, а не коротают
время.
А ещё я не сильно огорчаюсь тем обстоятельством, что этот чрез-
вычайно плодовитый автор отчасти обязан своей производительностью
и, может быть, даже качеством тем "литературным неграм", которых
он иногда использовал: творческую работу организовывал всё-таки
он и за качество отвечал в конечном счёте тоже он, а качество
получалось отменное. На всей продукции литературной фирмы "Дюма и
компания" -- отпечаток его могучей творческой личности. "Дюма" --
это знак высшего литературного качества.
Книги Дюма представляют собой занимательную ненавязчивую пропо-
ведь жизнерадостности, здравомыслия, великодушия и героизма. Это
вызов всем порнографам, экзистенциальным нытикам, абсурдистам,
бытописателям, деревенщикам, мастерам "потока сознания", исследо-
вателям запретного, сквернословам, садистам и прочим литературным
дегенератам нашей гнилой современности.
* * *
К рецептам романов Дюма (впрочем, не только его): там обяза-
тельно есть два-три благородных красавца-мужчины (на них сосредо-
точивается внимание читательниц) и два-три "ангельских создания"
(на них сосредоточивается внимание читателей.) А для привлечения
таких нестандартных, как я, туда помещаются два-три вполне симпа-
тичных мне чудовища, вроде кардинала Ришелье или графа Монсоро.
* * *
Итак, доподлинная классика: бессмертный роман Александра Дюма
"Графиня де Монсоро".
В самом начале романа раненный граф де Бюсси, отбиваясь от
напавших на него вваливается через незапертую дверь в чей-то дом
и, теряя сознание, едва успевает запереть эту дверь. В полубреду
он видит, как над ним что-то делают под руководством прекрасной
дамы, а утром оказывается на краю рва приснопамятной Бастилии:
"- Тут не было никакого лекаря, наш бедный, добрый молодой
человек, -- запричитала старуха. Вы лежали здесь один-одинёшенек
и холодный, как покойничек. Гляньте, вокруг вас всё снежком запо-
рошило, а под вами земля чёрная."
О том, чтобы под него что-то подстелили или что его чем-то
укутали, -- ни слова. Я очень сомневаюсь, что даже человек, не
терявший уймы крови, выдержит в обычной одежде хотя бы час на
припорошенной снегом земле, не отморозив рук-ног и не схватив
добавочно воспаления лёгких. Сам автор, описывая несколькими
страницами ранее группу дворян, поджидавших де Бюсси в темноте,
не жалеет слов для изображения их страданий от холода: "А вот у
меня из губ кровь сочится и на усах сосульки растут!" "Могу
держать пари -- пальцы уже отмёрзли."
Но раненный супермен де Бюсси не только обходится без воспа-
ления лёгких, но даже чувствует зарождающуюся в нём любовь к
таинственной даме, выбросившей его беспомощным на снег, и --
более того -- уже к вечеру того же дня едет в Лувр шутить над
королём Франции.
Помимо медицинских случаев, также не вполне даются автору в
этом романе некоторые батальные сцены: герои со шпагами как-то
уж очень странно мечутся, хотя и попадают иногда друг в друга.
О том бое, в котором Бюсси был так необычно ранен:
"...Бюсси воспрянул духом и, понимая, что наступает решающий
миг, собрал последние остатки сил. Он так стремительно и с такой
яростью атаковал своих противников, что они либо опустили шпаги,
либо отвели их в сторону."
Наверное, это было сделано для того чтобы Бюсси не отнял у них
шпаг и не поломал их, причём поскольку упомянутый манёвр выполни-
ли все четверо напавших на Бюсси дворян, опытных фехтовальщиков,
становится ясно, что это -- не случайное лишь бы что, а особен-
ность французской школы фехтования: опускать или уводить в сторо-
ну свою шпагу, когда противник тебя яростно атакует. Наверное,
противник от этого на миг замирает от удивления, и тут ты его
"укладываешь" -- ударом кулака по голове...
* * *
Не менее примечательна в отношении французской тактики индиви-
дуального и мелкогруппового боя также последняя стычка Бюсси.
Вот героические подробности:
"Трижды слышал он, как скрипела, расходясь под его клинком,
кожа ремней и курток, и трижды струя тёплой крови по бороздке
клинка стекала на его пальцы."
Наверное, Бюсси был без кожаных перчаток, обычных для фехто-
вальщиков его времени, либо перчатки совсем изодрались в частых
поединках. Но даже сквозь изодранные перчатки кровь попала бы ему
на руки лишь при условии, что он держал бы шпагу вертикально
вверх (или с наклоном, но бороздкой кверху), а не махал ею (от
чего кровь, наоборот, стремилась бы к концу шпаги). Да и не так
уж много этой крови оставалось на вынутой из тела шпаге -- просу-
нутой через кожу "ремней и курток" -- чтобы струйкой течь.
* * *
Ещё кое-что из того страшного последнего боя Бюсси:
"Увидев, что двое упали, а третий вышел из боя, убийцы изменили
свою тактику. Они отказались от шпаг: одни пустили в ход приклады
мушкетов [наверное, забыли прихватить с собой мушкетные пули --
А. Б.], другие стали стрелять в Бюсси из до сих пор бездейство-
вавших пистолетов, от пуль которых он ловко уклонялся, то броса-
ясь в сторону, то нагибаясь."
Надо заметить, бой происходил не в тронном зале, а в комнате
небольшого дома, так что странно даже не то, что в Бюсси не попа-
ли из пистолетов, а то, что эти люди (девять нападающих и Бюсси)
вообще умудрялись махать там шпагами и прикладами мушкетов, не
задевая друг друга. Нет, наверное, всё-таки задевали -- и в этом
секрет первоначального успеха Бюсси.
* * *
О последнем подвиге отважного дворянина Ливаро в бою трёх
любимчиков короля против трёх любимчиков герцога Анжуйского:
"И в эту минуту, когда никто уже о нём не думал, страшный, весь
в крови и грязи, он поднялся на колени и вонзил свой кинжал между
лопатками Можирона, который рухнул бездыханный..."
Между тем, Можирон до этого время вместе с Келюсом атаковал
оставшегося в одиночестве Антрагэ, так что двигался, скорее,
лицом вперёд, чем спиной назад. Наверное, он перешагнул, через
лежавшего ничком Ливаро, а тот поднялся, как пехотинец с бутылкой
зажигательной смеси позади проехавшего над ним танка, и оказался
как раз напротив лопаток Можирона, так что не понадобилось даже
совершать львиные прыжки и вепревые перебежки, стоя на коленях.
Я думаю, кинорежиссёры очень мучаются, когда стараются снять
подобные сцены, не отступая от буквы классика. Впрочем, у них и
собственной чепухи хватает, так что исправляя одно, они обычно
портят другое.
* * *
Граф Монсоро -- наверное, один из самых трагических образов
французской литературы: умный, смелый, способный, не лишённый
чувства благодарности (а именно оно в основном составляет чест-
ность), он прошёл по жизни, никем не любимый, и погиб, преданный
своей женой и человеком, которого считал своим единственным
другом.
Способность к дружбе -- это качество редких, лучших людей,
и Монсоро обладал им. Вот отрывок, заставляющий так думать:
- ...У вас такой умелый лекарь.
И принц поднялся со стула.
- Что и говорить, -- сказал Монсоро, -- милый Реми прекрасно
лечил меня.
- Реми? Но ведь так зовут лекаря Бюсси?
- Да, верно, это граф ссудил его мне, монсеньер.
- Значит, вы очень дружны с Бюсси?
- Он мой лучший и следовало бы даже сказать: мой единственный
друг, -- холодно ответил Монсоро."
...............................................................
...............................................................
Крупнейший русский философ XIX века (а может, и последующих
веков, потому что я не в счёт) -- Владимир Соловьев (1853-1900).
Из предисловия А. В. Гулыги к двухтомнику Соловьёва:
"Вл. Соловьев был 'бездомный' человек, без семьи, без опреде-
лённых занятий. Человек он был экспансивный, восторженный, поры-
вистый и (...) живал большей частью в имениях своих друзей или за
границей. К концу 90-х годов здоровье его стало заметно ухудшать-
ся, он стал чувствовать неимоверную физическую слабость. (...)
Кончина Вл. Соловьева произошла (...) вследствие артериосклероза,
болезни почек и общего истощения организма."
Вот до чего может довести человека неправильная философская
позиция. Особенно неправильной она была, по-моему, в отношении
стыдливости. Соловьёв накрепко вцепился в стыдливость, потому
что, как ему представлялась, он-таки нашёл в ней факт, подтверж-
дающий его идеологему о разрыве человека с его животным прошлым
и об устремлении в светлое космическое будущее.
У Соловьева:
"Наши меньшие братья хотя лишены настоящего разумения, но
чутьем душевным, несомненно, обладают, -- и вот в силу этого
чутья они хотя и не могут с ясным осуждением стыдиться своей
природы и ее дурного смертного пути, однако явно этим тяготятся,
явно тоскуют по чем-то лучшем, чего они не ведают, но чуют. Эта
истина, некогда с высшею силой высказанная Апостолом Павлом
(Римл. VIII 19-23) и потом менее сильно повторенная Шопенгауэром,
может быть подтверждена всяким наблюдателем. Никогда не увидишь
на лице человеческом того выражения глубокой безвыходной тоски,
которая иногда безо всякого видимого повода глядит на пас через
какую-нибудь зоологическую физиономию." (Из предисловия ко
второму изданию "Оправдания добра")
Как в случае христианства воскрешение Христа является доказа-
тельством его божественной сути и краеугольным камнем всей
христианской религии, так и в случае соловьевской философии
стыдливость является краеугольным камнем "оправдания добра".
"Есть одно чувство, которое не служит никакой общественной
пользе, совершенно отсутствует у самых высших животных и, однако
же, ясно обнаруживается у самых низших человеческих рас. В силу
этого чувства самый дикий и неразвитый человек стыдится, т. е.
признает недолжным и скрывает такой физиологический акт, который
не только удовлетворяет его собственному влечению и потребности.
но сверх того полезен и необходим для поддержания рода. В прямой
связи с этим находится и нежелание оставаться в природной наготе,
побуждающее к изобретению одежды и таких дикарей, которые по кли-
мату и простоте быта в ней вовсе не нуждаются. Этот нравственный
факт резче всего отличает человека ото всех других животных, у
которых мы не находим ни малейшего намека на что-нибудь подобное.
Сам Дарвин, рассуждающий о религиозности собак и т. п., не
пытался искать у какого бы то ни было животного каких-нибудь
зачатков стыдливости. И действительно, не говоря уже о более
низких тварях, и высокоодаренные и многовоспитанные домашние
животные не составляют исключения. Благородный в других
отношениях конь дал библейскому пророку подходящий образ для
характеристики бесстыдных юношей из развратной иерусалимской
знати; доблестный пес издавна и справедливо почитается типичным
представителем полнейшего бесстыдства; а (между дикими животными)
у существа, еще более развитого в известных отношениях, -- у
обезьяны, именно вследствие ее наружного сходства с человеком, а
также ее до крайности живого ума и страстного характера ничем не
ограниченный цинизм выступает с особенной яркостью. Не имея
никакой возможности утверждать стыдливость у животных,
натуралисты известного направления принуждены отрицать ее у
человека. Не найдя стыдливых животных, Дарвин говорит о
бесстыдстве диких народов. И т. д." (Ч. I, гл. I, разд. I.)
Вообще говоря, животные тоже кое в чём скрытничают, а именно:
они скрывают местоположение своего убежища, своих детёнышей,
своих пищевых запасов. Поскольку они при этом наверняка движимы
какими-то инстинктами, проявляющимися, среди прочего, через
эмоции, то почему не считать, что это те самые эмоции, которые
у человека называются чувством стыдливости?
Стыдиться -- значит испытывать дискомфорт от того, что кто-то
может узнать твои слабые места или застать тебя в положении,
когда ты менее способен себя защищать.
Человек, пристроившийся, чтобы выпустить из себя отходы жизне-
деятельности, оказывается более уязвимым, поэтому и скрывается.
Кроме того, другим людям очень нежелательно, чтобы он выпускал
свои отходы жизнедеятельности поблизости от них и таким образом
пачкал их среду обитания, поэтому у них есть соблазн пнуть его
в этот момент ногой сзади, а ему этого не хочется.
Что касается приятного акта, ведущего иногда к размножению,
люди склонны скрывать его по нескольким причинам.
Во-первых, чтобы качеством своих телес и уровнем своей половой
мощи не вызывать зависти или, наоборот, презрения и таким образом
не вредить своему положению в обществе.
Во-вторых, чтобы не сносить насмешек и не выслушивать советов
и предложений помощи. Животные не могут встревать в чужой процесс
со своими устными замечаниями, а люди могут и -- хуже того --
любят (из стремления сделать добро, конечно).
В-третьих, чтобы не лишиться кошелька и одежды в то время,
когда ты очень занят.
Стыдливость в этом деле появилась потому, что появились
1) речь, 2) одежда, 3) деньги, 4) возможность уединяться.
Далее, половой контакт не всегда имеет место с теми, с кем
положено. Если к примеру, петух потопчет чужую курицу, то другие
куры, ставшие случайными свидетельницами этой возмутительной
сцены, не смогут ничего рассказать "мужу" потоптанной, а люди в
аналогичной ситуации почти наверняка расскажут.
Кстати, люди обычно почему-то не стыдятся есть, пить и дышать,
хотя это тоже от их животного начала.
В общем, стыдливость не есть особенность, отличающая человека
от животных. И стыдятся своей животности только люди с интеллек-
туальным вывихом, а остальные с огромным удовольствием едят,
спят, чешутся, удовлетворяют похоть, писают, какают, чихают
и т. д, только, как правило, заботятся о том, чтобы не слишком
досаждать своими радостями окружающим. Правда, всё больше таких,
которые об этом уже не заботятся, но это как раз самые "прогрес-
сивные", наиболее далеко ушедшие от животных, почти богочеловеки.
Я имею в виду разболтанных западоидов.
* * *
Соловьев по поводу Ницше:
"Прежде чем с такой яростью проповедовать против равенства,
следовало бы упразднить главную уравнительницу -- смерть."
(Из предисловия ко второму изданию "Оправдания добра")
На самом деле люди очень даже не равны в смерти. Одни умирают
героями, другие -- подлецами. Одни оставляют множество хорошо
пристроенных потомков, другие уносят с собой свои гены. Одни
помнятся в тысячелетиях, другие растворяются без следа. Суть
смерти у всех одинаковая, но на эту суть (основу) накладываются
детали, значительно разнообразящие набор вариантов. "Конец у всех
один" -- говорят себе в утешение те, у кого хороший конец не
предвидится. Индивид -- не сам по себе, а часть рода, и старается
не только для себя, но и для своих.
* * *
О нелюбви Владимира Соловьёва к Льву Толстому. Если сравнивать
их двоих по формальным критериям, то к Толстому доверия больше:
Лев Толстой -- боевой офицер, отец кучи детей, прожил 82 года, а
Владимир Соловьёв -- преподаватель, бессемейный, помер в 47 лет.
* * *
Соловьев меня не потряс: я не люблю абзацев на две страницы,
философического треска, христианскости и т. п. Да, он отнюдь не
"раскрученная" дешёвка, а очень даже гений, хоть и сильно
припыленный. Он не лгал, не рисовался и не подстраивался, а
честно заблуждался. Трудился не ради заработка, а из чувства
подвижничества. Он -- таки глыба, но глыба специфической формы,
поэтому на неё особо не обопрёшься. У него можно брать много
хороших частностей, но как целое он вреден.
* * *
Владимир Соловьев -- далеко не единственная жертва философии:
он просто одна из наиболее известных жертв, к тому же отравившая
сама себя.
Когда я говорю о вредности философов, я делаю это отнюдь не
потому, что завидую их мудрости, славе, общественному положению и
влиянию, а потому что вижу в них косвенную причину вымирания
русского народа. Впрочем, такую ли уж косвенную? Непосредственная
причина вымирания народов -- мусор в головах, мешающий людям
адекватно оценивать вещи, а мусор в головах -- это как раз по
ведомству философии.
Я понимаю современный российский монархизм как ни к чему не
обязывающую эффектную позу. На таком же уровне здравости можно
выступать за передачу власти гуманным инопланетянам или Великим
Посвящённым. Как женщины красятся, чтобы быть "интереснее", так
мужчины, чтобы быть "интереснее", выставляют себя монархистами,
анархистами, фашистами, экологистами, антиглобалистами и пр. и
далее занимаются ни к чему не обязующей болтовнёй, свидетельст-
вующей об их смелости, оригинальности, эрудированности и глубине.
Если обрушить "Народную монархию" на неподготовленный, но
алчущий познания ум, эффект будет ошеломляющий. Важнейшая
особенность "Народной монархии" -- то, что эта книга искренняя.
Её вполне можно назвать русским "Майн кампфом". Нет, она даже
мощнее "Майн кампфа" и качественнее в литературном отношении.
Только лень, косность, анархизм и безбожие русского народа
помешали реализации этого гигантского проекта.
Солоневич правильно утверждает, что навязываемая народу соци-
альная конструкция должна соответствовать национальным особеннос-
тям "человеческого материала", иначе она развалится, но Солоневич
не учитывает того, что сам "человеческий материал" вполне подвер-
жен изменениям в довольно больших пределах, причём на некоторые
изменения большинство людей идут очень охотно (а именно на то,
что связано с вредными удовольствиями).
Иван Солоневич -- жертва насильственной русификации белорусов:
своей истинной Родины (Литвы) он не видит в упор; для него это
только западные русские земли, временно оказавшиеся под властью
отвратительных поляков. Вот его трактовка белорусскости: "Край -
сравнительно недавно присоединенный к Империи и населенный
русским мужиком. Кроме мужика русского там не было почти ничего.
Наше белорусское дворянство очень легко продало и веру своих
отцов, и язык своего народа, и интересы России. Тышкевичи,
Мицкевичи и Сенкевичи - они все примерно такие белорусы, как и я.
Но они продались."
* * *
Сегодня Иван Солоневич -- один из виднейших идеологов русского
империализма и один из главных культиваторов мифа об удивительных
качествах русского человека. Он настолько русский патриот, что
дальше уже некуда. Я не удивлюсь, если однажды выяснится, что
Солоневич сам делал себе квас и дома пользовался лаптями вместо
тапочек. Против империализма у меня принципиальных возражений
нет, но есть возражения против выстраивания империалистической
идеологии на мифе об удивительных качествах имперского народа:
чрезмерно высокое самомнение имперцев имеет своей обратной
стороной их чрезмерное пренебрежение к интересам и национальным
особенностям включённых в империю народов и в конечном счёте
ведёт к их стремлению выйти из империии во что бы то ни стало.
* * *
О биографии идеолога русского империализма с человеческим
лицом. При первом ознакомлении она впечатляет своей героичностью,
при пятом начинаешь обращать внимание на мелкие неудобные детали.
Несмотря на то, что родился Иван Солоневич в 1891 году и был
выдающимся спортсменом, ему как-то не довелось напрямую повоевать
ни за царя-батюшку, ни против Советов. В одной его биографии об
этом сказано так:
"Солоневич был призван в Лейб-гвардии Кексгольмский полк, но на
фронт его не послали, ибо был близорук и носил очки. В школу
прапорщиков не пустили, потому как 'был слишком косноязычен', по
его собственным словам."
"С приходом большевиков к власти, с началом гражданской войны
братья Иван и Борис Солоневичи ушли из красного Петрограда на
белый юг, в Киев. Они работали на белых, добывали секретную
информацию, ежедневно рискуя жизнью. (Как узнал позже Иван
Солоневич, эту информацию в белых штабах никто не читал.)"
Короче, всю Гражданскую войну человек провалял дурака в Киеве,
выдавая себя за разведчика.
Правда, из-под пера другого биографа читаем уже следующее:
"В 1920 году в одесской ЧК он получил от советской власти
первый смертный приговор (всего их было три). Друзья сумели
выкрасть уличающие документы, и Солоневича освободили." Но если
верить либеральным историкам революции, в 1920 г. чекистов
вряд ли остановила бы такая мелочь, как вдруг исчезнувшие
документы, которые они до этого видели собственными глазами, по
поводу чего могли дать честное партийное слово. Далее, если
приговор вынесен, то пропажа улик уже не имеет значения.
В 1933 г., не выдержав перебоев в снабжении селёдкой и пр.,
сотрясавших молодую Советскую Республику (см. книгу "Диктатура
импотентов"), Солоневич принял решение бежать за границу. Оказав-
шись за попытку побега в тюремном лагере, он пошёл на открытое
сотрудничество с администрацией, так что его вскоре перевели
на... спортивную работу: "Он предложил руководству организовать
всесоюзную олимпиаду с привлечением западных журналистов для
показа всему миру успехов лагерной педагогики." В 1934 г. он
бежал из лагеря... всей семьёй.
Сначала он перебрался в Финляндию. "Солоневич рвался в бой с
коммунистами, хотел издавать газету. Но в Финляндии это было не-
возможно -- экономически (лесной экспорт) и территориально она
была связана с СССР. Финские власти не разрешили издание." (Может
быть, это говорит об их порядочности.) Обратим здесь внимание на
то, что боевой порыв у семипудового богатыря Солоневича обычно
сводился к писанине в глубоких белогвардейских тылах, хотя при
его сложении можно было душить большевиков голыми руками, пусть и
в очках или наощупь.
Вторую Мировую войну Солоневич пересидел не где-нибудь, а в
нацистской Германии. В глухой провинции, где наверняка даже не
бомбили. Правда, он якобы бурчал там, что не следовало нападать
на русских.
Об истоках публицистической силы Ивана Солоневича. Большую
часть жизни Иван Солоневич зарабатывал на пропитание в таких
производственных и способствующих развитию здравомыслия и
способности убеждать профессиях, как спортсмен, профсоюзный
чиновник и журналист: "В 1923 году он служил спортивным инструк-
тором в Одесском продовольственном губернском комитете. В 1926
году, переехав в Москву, И. Л. Солоневич снова в профсоюзах."
И т. д.
* * *
Такое поразительное непопадание Солоневича на фронт в эпоху,
почти сплошь заполненную боевыми действиями за Россию и против
большевиков, можно объяснить только фантастическим невезением,
либо нежеланием воевать (которое, возможно, происходило не из
отвращения к портянкам, строевой подготовке, пришиванию
подворотничков и пр., а из сознания собственной великой миссии
теоретика народного монархизма), либо тем, что человека не просто
так выпустили из ЧК.
Можно сравнить Солоневича с другим патриотом, очкариком и
антикоммунистом -- Генрихом Гиммлером. Гиммлер на 9 лет моложе
Солоневича, но РВАЛСЯ на фронт и если не успел попасть на войну,
то хотя бы активно поучаствовал в "пивном путче", причём даже
нёс знамя.
Близорукость -- не оправдание закоса от военной службы, потому
что в воюющей армии хватает работы, для которой острота зрения не
нужна, а возможность получить свою пулю в голову всё равно есть,
хоть и маленькая: санитар, повар, штабной писарь и пр.
Кстати, Фридрих Ницше -- тоже близорукий -- таки поучаствовал
добровольцем в Франко-Прусской войне 1870-1871 г. в качестве
санитара.
* * *
Народно-монархической идиллии, какую рисует Иван Солоневич, в
Московии на самом деле никогда не было. Если Солоневич в своих
умопостроениях опирается на авторитетного историка Ключевского,
то я обопрусь на не менее авторитетного историка С. Соловьёва,
("История России с древнейших времён" / "Россия перед эпохою
преобразования"). Соловьёв цитирует серба Юрия Крижанича, в XVII
веке обитавшего в Московии и написавшего книгу "Политические
думы". У Крижанича:
"Русский человек сам ничего не выдумает, если ему не укажут;
книг у него никаких нет ни о земледелии, ни о других промыслах;
он ленив, не промышлен, сам себе не хочет добра сделать, если
силою не будет принужден; язык его беден, беднее всех главных
европейских языков, потому неудивительно, что и разумы наши тупы
и коосны; чего не можем словом сказать, того не можем и думою
замыслить; истории русский человек не знает, никаких политических
разговоров вести не может и потому иностранцы его презирают. В
покрое платья высказывается разум народа: русское платье
некрасиво и неудобно, за него иностранцы зовут нас варварами,
особенно нерасчесанные волосы и борода, остриженная голова делают
нас мерзкими, смешными, какими-то лесовиками. Едим мы нечисто,
деньги прячем в рот; мужик держит полную братину и пальцы в ней
окунуты, так и гостю подает; квас продается погано, посуда не
моется. Датский король сказал о наших послах: 'Если эти люди еще
ко мне придут, то должен буду построить им свиной хлев: потому
что, где они постоят, там полгода никто не может жить от
смрада'. Неуменье изъясняться, лень, пьянство и расточительность
-- главные наши природные свойства; от расточительности
происходит жестокость относительно подчиненных. У нас нет
пририродной бодрости, благородной гордости, одушевления, не умеем
держать себя с достоинством. Турки и татары, хотя и побегут, не
дадут себя даром убить, но обороняются до последнего издыхания. А
наши ратные люди когда побегут, то уже не оборотятся, но дают
себя сечь, как мертвые. Великое наше народное несчастие -- эта
неумеренность во власти: не умеют наши люди ни в чем меры
держать, не могут средним путем ходить, но все по окраинам и
пропастям блуждают. То то у нас правительство вконец распущено,
господствует своеволие, безнарядье, то уже чересчур твердо,
строго и свирепо. Во всем свете нет такого безнарядного и
распутного государства, как Польское, и нет такого крутого
правительства, как в России, Расплодились в русском народе
премерзкие нравы, так что пред другими народами русские являются
обманчивыми, неверными, склонными к воровству, убийству,
неучтивыми в беседе, нечистоплотными. А отчего все это
происходит? Оттого, что всякое место наполнено кабаками,
заставами, откупщиками, целовальниками, выемщиками, тайными
доносчиками: люди отовсюду и везде связаны, ничего не могут
свободно делать, трудом рук своих не могут свободно пользоваться.
Все должны делать и торговать тайком, в молчанку, со страхом и
трепетом, укрываться от такой огромной толпы правителей или
палачей. А сами эти целовальники и притеснители народа, не
получая достаточного жалованья, не могут как должно исполнять
своих обязанностей, нужда заставляет их искать корысти и брать
подарки от воров. Таким образом, люди, привыкши все делать
тайком, как воры, со страхом, с обманом забывают всякую честь,
становятся трусливы на войне, делаются склонны ко всякой
нелюдскости, нескромности и нечистоте; не умеют они ценить чести,
не умеют делать различия между людьми. Первый вопрос, с которым
обращаются к незнакомом человеку: 'Есть ли у тебя жена?' Второй:
'Сколько поучаешь царского жалованья? Сколько у тебя имения?' Не
стыдятся купаться перед всем народом. Если они в ком-нибудь
нуждаются, то не знают меры унижению. Итальянцы, испанцы, турки
бережливы и трезвы; немцы бережливы, но большие пьяницы; все
славяне расточительны и любят попировать; однако ни у немцев, ни
у остальных славян, нигде на свете, кроме одной русской державы,
не видно такого гнусного пьянства: по улицам в грязи валяются
мужчины и женщины, миряне и духовные, и многие от пьянства
умирают, У турок нам должно учиться трезвости, стыдливости и
правосудию. Эти неверные не менее нас грешат противуестественным
грехом, но они соблюдают стыдливость: никто у них не промолвится
об этом грехе, не станет им хвастаться, ни упрекать другого. Если
кто проговорится, то не останется без наказания, а у западных
народов сожигают таких преступников. В России же этот гнусный
грех считают шуткою. Публично, в шутливых разговорах, один
хвастает грехом, иной упрекает другого, третий приглашает к
греху, недостает только, чтоб при всем народе совершали
преступление. Необходимо в этом государстве употребить
какие-нибудь средства, чтоб поднять стыдливость против содомии,
общественную трезвость против гнусного пьянства, правосудие
против чиновников, о которых говорит Исайя: 'Начальники твои --
сообщники воров'."
Комментарий Соловьёва:
"Такую-то печальную картину народного банкротства в экономи-
ческом и нравственном отношении начертывает нам славянский
патриот, которого нельзя заподозрить в равнодушии или злорадстве
относительно язв Древней России..."
Самое печальное в этой картине то, что с XVII века она в
некоторых своих частях не сильно изменилась...
Впрочем, Солоневича не устраивает и Ключевский -- за то, что
пишет:
"Царская власть была властью с неопределенным, то есть,
неограниченным пространством действия и с нерешенным вопросом об
отношении к собственным органам".
"Собор не был постоянным учреждением, не имел для власти ни
обязательного авторитета, ни определенной законом компетенции
и поэтому не обеспечивал ни прав, ни интересов ни всего народа,
ни отдельных его классов".
Солоневич жалуется:
"Старой Москве Ключевский больше двойки поставить не хочет.
Милюков не даёт даже и двойки. Пушкин -- из других, чисто
сословных, соображений -- ставит старой Москве просто кол:
Москва привела Россию к БЕЗДНЕ..."
"Интересы 'всего народа' были в Москве обеспечены так, как
после Москвы не были обеспечены никогда, и как во время Москвы
не были обеспечены нигде."
"А ключевские не могут признать, что жизнь, органическая,
неписаная московская конституция была безмерно выше десятков и
сотен философских, схоластических, юридически сформулированных --
но мертвых конституций..." (ч. 4, гл. "Государственный строй")
Короче, все -- заблуждающиеся говнюки, особенно Пушкин, один
лишь Солоневич зрячий. Мне это сильно напоминает собственное
бодание по поводу вредности автомобилей и пр., но я ведь далеко
не одинок и я опираюсь на факты везде, где только можно их найти.
Ключевский, будучи историком, основывается на документах, а
Солоневич, будучи идеологом, видит российской истории только то,
что настроен видеть, даже если на самом деле там ничего нет.
У С. Соловьева про московскую "демократию" читаем следующее:
"Все эти выборы, на которые у нас теперь готовы смотреть как
на признак крепости общественного союза, как на признак сильного
развития общественной деятельности, общественного духа, как на
важные права, на деле не давали крестьянам возможности усилить
свои промыслы, увеличить результаты своего труда и чрез то без
тягости удовлетворять требованиям казны; права эти не спасали
крестьянина от воеводы, подьячего, от посадских людей и своего
брата крестьянина, пропившегося и занявшегося легким промыслом
разбойника. Тяжкая подать, воевода, подьячий, земский староста,
разбойник выживали крестьянина, заставляли его уходить дальше за
Камень, в Сибирь, В Москву пришла весть, что Устюжский уезд
пустеет, и, когда приехали оттуда мирские челобитчики, их стали
расспрашивать, отчего у них крестьяне бегут? 'Крестьяне бегут, --
был ответ, -- от больших податей, от воеводских налогов и посулов
х от солдатских выборов (наборов), потому что сверх всяких
податей воеводы князь Гаврила Мышецкий и Яков Змеев брали с нас
с 240 сошек деньгами на год с лишком по 2 рубли, да хлеба по
осьмине ржи, да по осьмине овса и т. д."
"Архивы наполнены делами о беглых крестьянах, в Уложении целая
глава из 34 статей посвящена этому предмету."
Крестьянство -- а это более 90% населения -- НИКОГДА не было
представлено на созывавшихся царями Соборах. Соловьёв рассказы-
вает об этом так:
"Из крестьян выборных не было; иногда не вызывались и горожане
из областей, призывались только московские гости из гостинной и
суконой сотни старосты, из черных сотен сотские."
(Ну, это ещё не ТЕ черные сотни..)
Русская традиция самозабвенно врать про Россию с праведной
верой в собственную ахинею -- одна из самых вредных мерзостей
на русских просторах, оборачивающаяся в конечном счёте большой
кровью, но обычно не кровью врунов, потому что те отсиживаются
в тылах: берегут себя для Родины -- как Солоневич. Надо бы всю
московскую (и минскую) имперскую сволоту погнать хоть разок в
атаку -- где-нибудь в Чечне, к примеру. А сзади -- заградительный
отряд с пулемётами.
* * *
На самом же деле закрепощение основной массы народа зашло в
XVII веке довольно далеко ещё до петровских реформ.
* * *
О менее значительных ошибках Солоневича. К примеру, он пишет
в своём обычном экстремистском стиле:
"Из почтенного племени грамматиков, риторов и словесников
русская поэзия не получила ни одного поэта и русская литература
ни одного писателя." (ч. 4, гл. "Государственный строй")
На самом деле считается, что поэзия -- часть литературы, а в
литературе что не поэзия, то проза, и было бы лучше сказать, что
русская литература не получила ни поэта, ни писателя из этих
самых, но прирождённый литератор и историк Солоневич такой
мелочью головы себе не забивает. Далее, русская поэзия таки
заимела по крайней мере одного поэта из ущербного племени
грамматиков, риторов и словесников. Контрастную солоневичскую
картину испортил не кто иной, как Александр Блок: "...осенью
1901 года, он совершит окончательный выбор и перейдёт на
славяно-русское отделение филологического факультета." (из книги
А. Туркова "Александр Блок") Кстати, Блок ещё и отличную прозу
писал. Правда, работал он не ритором, а литератором.
Если бы Солоневич сказал "русская поэзия не получила, НАВЕРНОЕ,
ни одного ЗНАЧИТЕЛЬНОГО поэта и т. д.", можно было бы даже про-
стить ему неаккуратность в соотношении части и целого (поэзии и
литературы). Но он категоричен, потому что всякие "наверное"
снижают накал текста, мешают впечатлять. "Наверное" говорят
исследователи, а агитаторы должны говорить только да-да и нет-нет
(ибо прочее -- от Лукавого!). Печальное здесь в том, что человек,
настроенный мыслить и выражаться в ТАКОМ ключе, может рожать
великие идеи только случайно.
Когда такие вещи происходят изредка, можно считать их неизбеж-
ными мелкими неточностями, но когда на них выстраивается чуть ли
не вся авторская позиция надо выносить заключение, что имеешь
дело со звонарём (свистуном, идеологом, агитатором и пр.), но
никак не с исследователем и не с мыслителем. Солоневич -- не
великий (бело)русский мыслитель, а великий (бело)русский
мифотворец (или, грубо говоря, свистун).
* * *
Сергей Соловьёв о лучших в мире солдатах, строителях величайшей
в мире империи:
"Хорошо, если кто от природы храбр, любит подраться; но с
течением времени служилое сословие превратилось в касту; сыновья
служилого человека, храбры они или нет, чтоб не потерять своего
значения и средств пропитания, получивши поместья, должны являться
по первому призыву на службу. Таким образом, испомещение служилых
людей уничтожило характер древней дружины: вместо постоянного
войска, каким была дружина, с военным духом, с сознанием военных
обязанностей, с побуждениями воинской чести оно создало класс
мирных граждан, хозяев, которые только случайно на время воины
несли уже тяжкую для них службу."
"Вспомним о совершенной неприготовленности русского служилого
человека к ратному делу, о неуменье владеть оружием, которое к
тому же было очень плохо, -- и не удивимся свидетельству совре-
менника, русского же человека, который сравнивает полк служилых
людей с стадом: 'У пехоты ружье было плохо и владеть им не
умели, только боронились ручным боем, копьями и бердышами, и то
тупыми, и на боях меняли своих голов по три. по четыре и больше
на одну неприятельскую голову. На конницу смотреть стыдно: лошади
негодные, сабли тупые, сами скудны, безодежны, ружьем владеть не
умеют; иной дворянин и зарядить пищали не умеет, не только что
выстрелить в цель; убьют двоих или троих татар и дивятся, ставят
большим успехом, а своих хотя сотню положили -- ничего! Нет
попечения о том, чтоб неприятеля убить, одна забота -- как бы
домой поскорей. Молятся; дай, боже, рану нажить легкую, чтоб
немного от нее поболеть и от великого государя получить за нее
пожалование. Во время бою того и смотрят, где бы за кустом
спрятаться; иные целыми ротами прячутся в лесу или в долине,
выжидают, как пойдут ратные люди с бою, и они с ними, будто
также с бою едут в стан. Многие говорили: дай. бог, великому
государю служить, а саблю из ножен не вынимать!' Отсюда понятно,
почему мы видим в служилых русских людях XVII века стремление
отбывать от Службы, отговариваться от выступления в поход
болезнию, приписываться как-нибудь к гражданским делам,
задаривать воевод и сыщиков, чтоб только оставили в покое,
прятаться от них; во время службы опять задаривать воевод и
сотенных голов, чтоб отпустили домой, наконец, побег из полков."
("История России с древнейших времён" / "Россия перед эпохою
преобразования")
* * *
Я думаю, что одна из причин огромности Российской империи
состоит в следующем: в "старых" её областях социальные условия
были настолько неблагоприятны, что люди разбегались во все
стороны, на окраины, организовывали там вооружённые сообщества
и теснили местное население. Но потом царская власть добиралась
и до них, и приходилось двигаться ещё дальше. Государство росло
не благодаря своим достоинствам, а благодаря своим порокам.
Наверное, эта мысль посещала и С. Соловьёва, потому что он пишет:
"Гоньба за человеком, за рабочею, промышленною силою в обшир-
ном, но бедном и пустынном государстве делается существенным
занятием правительства; ушел -- поймать его и прикрепить к месту,
чтоб работал, промышлял и платил. Легко понять, какие долженство-
вали быть следствия. Если правительство гонялось за человеком и
старалось прикрепить его к одному месту, чтоб заставить платить
подати и служить безвозмездные службы, но сопряженные с тяжелою
ответственностью, то у человека, разоряемого податями и службами,
господствующим желанием было отбыть во что бы то ни стало от
податей и служб. Первым средством был уход, укрывательство; уйти
было легко, всюду простор, и без того малонаселенная страна
постоянно истощалась от этого ухода; народонаселение все более и
более расплывалось по северо-восточной Европе и потом по северной
Азии." ("История России с древнейших времён" / "Россия перед
эпохою преобразования")
* * *
Показательно, как в "Диктатуре импотентов" Солоневич из своих
сложностей с приобретением селёдки делает вывод об экономической
несостоятельности социализма.
"Гражданин Яковлев справлялся со своим вполне удовлетворительно.
Но если бы мы все обнаружили, что гражданин Яковлев является
вредителем, саботажником, лодырем, растратчиком, головотяпом и
т.п., то ни я, ни сапожник, ни врач никаких общих собраний
устраивать не стали бы, никуда с доносами не побежали бы и никому
не предложили бы посадить гражданина Яковлева в тюрьму или в
концентрационный лагерь. Наш вердикт был бы молчалив, индивидуа-
лен и безапелляционен: мы бы пошли покупать селедку к гражданину
Сидорову. Только и всего. И этого немого приговора было бы
достаточно, чтобы гражданин Яковлев без всякого бюрократизма и
показательных процессов так же тихо и мирно вылетел в трубу.
Причем ни я, ни сапожник, ни врач даже и спрашивать не стали бы:
почему у гражданина Яковлева на десяток яиц оказалось одно
гнилое.
"Еще так недавно Яковлев встречал меня радостно словами: 'Вот
только что получил беломорские селедки -- первый сорт!' Теперь
его оптимизм как-то стал выдыхаться: "Вот опять нету селедок, уж
Бог его знает, что оно творится". Я понимал: если уж у Яковлева
селедок нет, то, значит, с селедками что-то действительно тво-
рится. Но, как это ни страшно, самая простая мысль о том, что
где-то стали социализировать и селедки, мне в голову не приходи-
ла. Это человека легко социализировать -- ему деваться некуда.
Рыбам морским и птицам небесным на социализацию, конечно,
наплевать: они все живут без паспортов и границ, без плана и даже
без науки. Но все-таки постепенно стали исчезать томаты и селед-
ки, сосиски и прочее. И потом сразу, неожиданно, скоропостижно
исчез и сам Яковлев."
Для патологических антисоветчиков, добывающих пропитание у жены
в холодильнике, это звучит, наверное, убедительно, но даже
небольшой опыт общения с частными торговцами позволяет выстроить
несколько иную картину. А именно следующую:
1. Даже если селёдка не первый сорт, Яковлев будет уверять
покупателей, что она как раз первый, только особенный или с
какой-то необычной приправой, к которой надо привыкнуть.
2. Для того, чтобы селёдка выглядела как первый сорт, а то и
высший, Яковлев пропитает её ароматизаторами и красителями
сомнительной полезности для здоровья.
3. Чтобы селёдка подольше сохраняла первый сорт или похожий
на первый, Яковлев насуёт туда вдобавок консервантов -- не
менее "полезных" для здоровья, чем ароматизаторы и красители.
4. Если появится генетически модифицированная селёдка, Яковлев
непременно пустит её в продажу (причём как натуральную),
потому что у неё более товарный вид и запах.
5. Если в государственный магазин всё-таки завезут приличную
и вдобавок дешёвую селёдку, Яковлев вступит в преступный
сговор с его заведующим, и селёдка перекочует в лавочку
Яковлева и будет продаваться там уже не по государственной
цене.
6. Яковлев развернёт назойливую рекламу своей селёдки: испачкает
несколько фасадов, насуёт всем листовок в почтовые ящики, а
то ещё добьётся, чтобы в автобусах по динамику талдычило всю
дорогу о прелестях селёдки. В результате одни обожрутся
селёдкой сверх меры, другие возненавидят капитализм.
7. Если покупатели, тем не менее, начнут уходить к Сидорову,
Яковлев ночью подожжёт лавочку Сидорова или хотя бы напишет
на Сидорова донос в налоговую инспекцию, санитарную инспекцию,
пожарную инспекцию, отдел по борьбе с экономическими
преступлениями и т. п.
8. Яковлев постарается выстроить свою "торговую империю": при-
брать к рукам все лавочки в округе, чтобы люди были вынуждены
покупать такую селёдку, какую он предложит, и за такую цену,
какую он назовёт.
Короче, у каждой экономической системы свои сложности, свои
недостатки, и надо подправлять её, а не ломать.
Кстати, Солоневич по сути противоречит сам себе, потому что в
"Народной монархии" он утверждает, что государственная экономи-
ческая деятельность вполне может быть эффективнее частной (он
даже цифру называет: в три раза):
"Был казенный Тульский оружейный завод, который работал в нес-
колько раз лучше современных ему частных иностранных заводов.
Были такие явления, так сказать, административно-хозяйственного
порядка, как интендантство, которое в Русско-Японскую войну было
по существу преступным сообществом воров и грабителей, а к 1914
году было поставлено на исключительную высоту: в 1912 году был
проект передачи интендантству снабжения хлебом и мясом городского
населения таких гарнизонных городов, как Ковель, Гродно, Сувалки
и другие, -- интендантские цены были в три раза ниже частных."
"Если бы наша политическая экономия занималась нашей действи-
тельностью, а не чужими цитатами, то она обнаружила бы тот факт
-- сейчас кое-как подтверждаемый и нашей левой прессой, -- что
Царская Россия была... самым социалистическим государством мира."
("Народная монархия", ч. 1, гл. "Гарантии свободы")
* * *
Солоневич пишет: "Факт чрезвычайной экономической отсталости
России по сравнению остальным культурным миром не подлежит ника-
кому сомнению." И далее он приводит страшные цифры сравнения
объёмов производства на душу населения в России, США, Германии
и т. д.
Так вот, сомнение как раз есть, и Солоневич снова садится в
лужу со своей категоричностью, хотя и почётно: в редком для него
приступе самокритики. Меньший объём производства на душу населе-
ния сам по себе не есть признак экономической отсталости: люди
живут не для того, чтобы производить, и если их экономика даёт
им столько, сколько им объективно нужно, то наращивать её просто
незачем. Изобилие ведёт к комфорту, а комфорт снижает способность
к выживанию. К тому же бурное производство зачастую плохо сказы-
вается на состоянии окружающей среды. Что же касается повышения
производительности труда с целью получать те же проблемы с мень-
шими усилиями, то зачастую это повышение является абсурдным: к
примеру, человек заменяет себя в работе машинами, потом начинает
страдать от недостатка мускульной нагрузки и оказывается вынужден
производить с помощью этих машин лекарства от своих новых болез-
ней, спортивные принадлежности, чтобы нагружать мускулы, и
автомобили, чтобы выезжать а природу, которая раньше (до прихода
машин) окружала его со всех сторон. В результате он, производя
больше, имеет столько же первичных благ, сколько и раньше, а то и
меньше.
Применять без предварительного анализа указанных обстоятельств
слово "отсталость" как характеристику российской экономики зна-
чит расписываться в своём поверхностном цивилизационизме. Россия
если в чём-то и отставала наверняка, то лишь в движении к "закату
Европы" и к глобальной катастрофе природопользования. Для автора
середины XX века пренебрегать этим нюансом уже не очень-то и
простительно.
* * *
Итак, для Солоневича одной из причин "отсталости" страны явля-
ется "географическая обездоленность России". (ч. 1, гл. "Обездо-
ленность") Именно ОБЕЗДОЛЕННОСТЬ: не отдельные неблагоприятные
обстоятельства, а полный, понимаешь, географический бздепец!
Бедствия русских людей в родной стране колоссальны: земля не
родит, границы открыты, руда и уголь чёрт знает где, а главное
-- три-шесть месяцев в году корабли не плывут, телеги не едут,
мужики мёрзнут. Короче, предки нас крупно подставили. Хуже
некуда.
О географических страданиях русского народа Солоневич сообщает
следующее:
"Территория САСШ охраняется от всякого нашествия двумя океана-
ми. Она представляет собою опрокинутый треугольник Миссисипи-
Миссури со всеми его притоками. (...) Россия ни от каких нашест-
вий не охранена ничем. Её реки упираются или в Ледовитый океан,
или в Каспийский тупик, или в днепровские пороги. Россия не
имеет, собственно ни одной незамерзающей гавани -- единственное
государство мира, отрезанное от морей не только географией и
историей, но и климатом."
"Золото, нефть, уголь и руда разбросаны по окраинам страны. В
её центре нет, собственно, НИЧЕГО. В Германии, Англии и САСШ всё
это расположено и в центрах, и рядом."
"Чернозём страдает от засухи, достаточное количество влаги
получает только северный суглинок."
"В России и небо, и земля, и климат, и география, и история, и
политика как будто сговорились, чтобы поставить народ в казалось
бы совершенно безвыходное положение: а ну-ка, попробуй!" И т. д.
(ч. 1, гл. "Два полюса")
А удивительный народ русские в этих адских условиях вместо
того, чтобы развиться в законченных скупердяев, готовых удавить
из-за кривого гвоздя или ржаного сухарика, выработал необыкновен-
ную широту души, так что если транжирит ресурсы, то уж держись!
"Географическая обездоленность России" является вторым -- после
имманентного русского монархизма -- великим открытием Солоневича.
На мой взгляд, говорить о "географической обездоленности
России" значит пытаться купить читателей на дешёвый парадокс. То
есть, это очень похоже не на отчаянную попытку прорыва к истине,
а на обыкновенный публицистический трюк. На самом деле русские не
хуже, а много лучше большинства других народов обеспечены
природными богатствами, но -- по-своему. В отношении природных
ресурсов Россия полностью самодостаточна (правда были одно время
проблемы с натуральным каучуком).
Солоневич замечает, что, в отличие от США, Россия не защищена
от нашествий океанами, но ведь как раз половина русской границы
защищена океаном, причем океаном со льдом. А где нет океана, там
горы, пустыни, болота и пр. Кошмарные русские зимы и расстояния
защищали в некоторой степени не только от вражеских нашествий,
но также от эпидемий чумы, холеры и пр.
Если имеются трудности с транспортировкой грузов зимой, надо
попросту транспортировать их летом (или наоборот) и создавать
запасы. Или устраивать жизнь так, чтобы было меньше потребности в
транспортировке.
Значительные издержки на отопление -- это в основном следствие
нерационального строительства, отчасти из дурного подражания
Западу: если европейские и американские принципы градо- и домо-
строения переносить на русскую почву, как это делается сплошь и
рядом, действительно получаются большие затраты на отопление. Ну
так вы не переносите!
Если бы наших предков не устраивали географические условия
России, они бы завоевали какую-то другую территорию. А если не
завоевали, значит, либо условия устраивали, либо кишка оказалась
тонка, либо не хватило ума оценить ситуацию. На мой взгляд,
первое объяснение достаточно.
По Солоневичу, "географическая обездоленность России" и тле-
творное влияние Запада объясняют все или почти все ужасы русской
жизни, а собственная народная глупость ни при чём. Вместо "работы
над ошибками" русские должны петь "Боже, царя храни!", бодаться с
Западом и оправдываться тяжкой "географической долей".
Кстати, миф о "географической обездоленности России" подхвачен
Андреем Паршевым в книге "Почему Россия не Америка": там дополни-
тельными затратами на отопление оправдывается неконкурентоспособ-
ность российской экономики. Товарищи, за 1000 лет пора бы уже
привыкнуть к холоду и научиться от него защищаться дешёвыми
способами. Правда, для этого должна быть поведенческая установка
на обучение, а с этим проблема. Я пишу, что нужны:
1) деавтомобилизация,
2) компактный город,
3) минимальное жилище,
а на меня смотрят, как на интеллектуального урода, не способного
понять простых очевидных вещей: "географической обездоленности"
и пр.
На самом деле "географически обездолены" разве что голландцы,
евреи, палестинцы и чукчи. А по большому счёту "географическая
обездоленость" -- это чушь: народ приспосабливается к условиям,
в которых существует, и они перестают быть для него тяжелыми.
Надо всего лишь выбирать такой образ жизни и такие формы хозяй-
ствования, которые наиболее соответствуют особенностям занимаемой
территории, а не бездумно копировать чужие. "Географически
обездоленные" арабы и монголы создали великие континентальные
империи (арабы -- даже собственную цивилизацию), голландцы --
колониальную империю, а евреи и вовсе "захватили" полмира,
включая Россию, Голландию и США.
Почти у всякого блага есть оборотная сторона. Если территория
особо благоприятна для жизни, то находится много желающих её
завоевать. Если дожди обильно орошают почву, то они же являются
причиной наводнений. Если океаны защищают от нашествий, то они
в такой же степени препятствуют внешней торговле. И. т. д.
* * *
Иногда Солоневич ошибается совсем уж по-крупному. Фундаменталь-
но, можно сказать, ошибается. Пётр I, которого он выставляет ос-
новным виновником двухсотлетних (а для нас -- уже почти трёхсот-
летних) бедствий России и обличение разрушительной деятельности
которого есть важная часть народно-монархического учения, пришёл
к власти как раз в силу так старательно реабилитируемого Солоне-
вичем принципа наследования.
Был ли Пётр I гением? Да, был, хотя Солоневич уверяет всех в
обратном. Только гений мог в силу своей припыленности и огромной
энергии наворочать столько чудовищной чепухи. Но даже если согла-
ситься с Солоневичем в том, что Пётр I не был гением, всё равно
останется факт, что Пётр I получил власть по наследству и в силу
того общественного порядка, какой существовал в идеализированной
Солоневичем в Московской Руси.
Вот в каких выражениях Солоневич уговаривает нас согласиться
с наследованием власти:
"Я исхожу из той аксиомы, что гений в политике это хуже чумы.
Ибо гений это тот человек, который выдумывает нечто принципиально
новое. Выдумав нечто принципиально новое, он вторгается в органи-
ческую жизнь страны и калечит ее, как искалечили ее Наполеон и
Сталин, и Гитлер, нельзя же все-таки отрицать черты гениальности
-- в разной степени -- у всех трех. Шансов на появление 'гения'
на престоле нет почти никаких: простая статистика. Один 'гений'
приходится на десять или двадцать миллионов рождений. Нет
никаких шансов, чтобы один гениальный 'избранник' -- из десяти
или двенадцати миллионов -- оказался бы и 'избранником судьбы на
престоле."
"Власть царя есть власть среднего, среднеразумного человека над
двумястами миллионами средних и среднеразумных людей. Это не
власть истерика, каким был Гитлер, полупомешанного, каким был
Робеспьер, изувера, каким был Ленин, честолюбца, каким был
Наполеон, или модернизированного Чингиз-хана, каким являлся
Сталин."
"Да избавит нас Господь Бог от глада, мора, труса и гения у
власти. Ибо, вместе с гением к власти обязательно придут и глад,
и мор, и трус, и война." (ч. 1, гл. "Идея монархии")
Пусть Пётр I, не гений, а просто выродок, но восшествие чело-
века такого склада на престол не является чрезвычайно маловеро-
ятным событием, как уверяет Солоневич. Наоборот, такое событие
очень даже вероятное, потому что августейшие семьи -- это семьи
в значительной степени вырожденческие.
* * *
А вот что пишет этот недобитый монархист по поводу выдающейся
образованности Николая II Романова:
"Человеческий индивидуум, случайно родившийся наследником
престола, ставится в такие условия, которые обеспечивают ему
наилучшую профессиональную подготовку, какая только возможна
технически. Государь Император Николай Александрович был, веро-
ятно, одним из самых образованных людей своего времени. Лучшие
профессора России преподавали ему и право, и стратегию, и
историю, и литературу. Он совершенно свободно говорил на трех
иностранных языках. Его знания не были односторонними, как зна-
ния любого эрудита, и Его знания были, если так можно выразить-
ся, ЖИВЫМИ ЗНАНИЯМИ. И т. д."
Для сравнения. У В. П. Обнинского, не охмурявшегося монархи-
ческой идеей, есть по тому же поводу следующее:
"Все это было бы мило, если б параллельно с простотой режима
шло хорошее образование, к чему, казалось, были все средства. Но
здесь-то и поджидало Николая невежество, оставившее его навсегда
на уровне гвардейского офицера, с его замашками, неосведомлен-
ностью и наклонностью судить обо всем под углом зрения человека
в аксельбантах. Состав преподавателей был на редкость плох, а те,
что готовы были бы поразвязать свои языки на уроках, стеснялись
и своего общего руководителя Победоносцева, и присутствовавшего
всегда генерала Даниловича, тупого, мало знавшего человека, не
имевшего и отдаленного представления о важности и существе
выпавшей на его долю задачи."
"Не лучше шли и военные предметы: сколько-нибудь талантливые
люди держались военным министром Ванновским в черном, что называ-
ется, теле, а бездарности из главного штаба давали еще меньше,
нежели бездарности из университетов. Надо всем доминировали попы,
церковные церемонии и обряды, маневры, формы одежды войск и тому
подобные вещи и дела, способные только принизить интеллект буду-
щего монарха. По странной иронии судьбы, воспитание и образование
русских царей подвергалось словно преднамеренной деградации, шед-
шей в обратном направлении с ростом и усложнением государственной
жизни..."
"Итак, если от юноши скрывали даже научную правду, то что же
ожидало во дворце печальную правду самой жизни?" ("Последний
самодержец", гл. 3)
Ущербность полученного Николаем I образования -- не дело
случая, а проявление закономерности: семейства, находящиеся в
особо привилегированных условиях, настолько отрываются от реаль-
ности в своих представлениях о жизни общества, что даже когда
стремятся дать своим детям блестящее образование, оно оказывается
блестящим только в их собственных глазах и в глазах разных абсур-
дистов, в том числе ослеплённых величием народно-монархической
идеи. Привилегированное положение само по себе уродует людей в
моральном и мировоззренческом отношениях, даже если это не
монархи, а "просто" очень богатые люди или большие начальники.
Потом эти изуродованные люди, даже если стремятся делать добро,
делают в основном абсурдное и вредное. Полезное у них получается
обычно в качестве случайного попадания в цель, о расположении
которой они имеют очень приблизительное понятие. Если монархам
что-то удаётся, то в основном потому, что они перепоручают свою
власть другим, прошедшим "естественный отбор в борьбе за место у
трона": герцогам Ришелье, Бисмаркам и пр.
Если привилегированнную молодёжь изолировать от общества, она
не получает адекватного представления о нём, а если не изолиро-
вать, она попадает под дурное влияние тех, кто стремится через
неё устроить свои дела. (Кстати, то же происходит с юными заме-
ченными талантами: с ними без меры носятся, и это ведёт к уродо-
ванию мировосприятия. Таланты начинают нести вздор, заниматься
ерундою и заканчивают жизнь чем-нибудь вроде передозировки
наркотиков.)
Наследственные монархи всегда ВЫРОЖДАЮТСЯ: Меровинги, Валуа,
Рюриковичи, испанские Габсбурги, Романовы и пр. -- все они со
временем сходят на нет, несмотря на свои привилегии, а точнее,
благодаря им. Романовы закончились на Петре III: В Павле I уже
вряд ли была хоть капля романовской крови. Остался только "дом
Романовых", населённый дураками, полусумасшедшими, алкоголиками
и гомосексуалистами.
* * *
По-моему, разумному человеку, не лишённому здоровых амбиций,
претит сама мысль о том, что кто-то может быть над ним не в силу
личных достоинств, или временных обстоятельств, или исправимой
ошибки, а в силу непреложного вечного правила. Идея "народной
монархии" (пожизненных президентов и т. п.) приемлема только для
людей с рабским складом ума: для тех, кто настроен подчиняться, а
не отстаивать суверенитет своей личности. Культивировать такую
идею хотя бы в качестве принципиальной возможности -- значит
поощрять в людях рабское, примитивное, ущербное, иррациональное:
очень удобное для властей, но в конечном счёте уничтожающее
нацию.
* * *
Об оправданиях.
Если в сталинской России, в околовластных интеллигентских кру-
гах, слегка мусолили образ Ивана Грозного, чтобы косвенно оправ-
дать репрессии, то в Беларуси, в околовластных интеллигентских
кругах, слегка мусолят "Народную монархию" Ивана Солоневича,
чтобы косвенно оправдать бесконечный президентский срок.
Если великий русский путаник Владимир Соловьёв в основном
занимался "оправданием добра", то великий русский путаник Иван
Солоневич посвятил свою жизнь оправданию России. Оказывается,
прискорбное состояние России обусловлено главным образом внешними
по отношению к русскому народу факторами, а если какая-то его
собственная вина и присутствует, то сводится она в основном к
тому, что он позволил увести себя с пути "народной монархии".
"Народный монархизм" Ивана Солоневича -- это русский аналог
сионизма. У сионистов -- Израиль, у народных монархистов --
Московская Русь. И в сионизме, и в народном монархизме "свои"
народы представлены невинными страдальцами, идущими путём почти-
праведников. В отношении склада ума ближайшая к Солоневичу
фигура -- основатель и теоретик сионизма Теодор Герцль.
* * *
Что делать с эмоциональными придурками, озабоченными спасением
Родины? Хорошо, если они трусливы и только вякают из подворотни
тебе в спину или строчат черносотенные статейки в "Русский вест-
ник". Но если они торопятся проявить себя в деле, то тут уж
держись. Надеяться можно только на то, что их посадят или прибьют
немного раньше, чем они обратят на тебя своё гневное внимание.
Спасение родин в современных условиях -- дело очень тонкое,
требующее критического и изворотливого ума, расчёта, выдержки,
а также определённых познаний, почерпнутых не из проповедей бла-
гонамеренных путаников. А когда есть лишь агрессивность и
желание совершить подвиг, а здравое руководство отсутствует, то
лучше уж вообще ничего.
* * *
Прекрасное у Солоневича:
"Профессор Бердяев начал свою общественную карьеру проповедью
марксизма и революции. Потом он -- еще в 1910 году -- 'сменил
вехи' и стал чем-то вроде буржуазного либерала. Потом он сбежал
заграницу и стал там 'черной сотней'. Потом из 'черной сотни'
перешел в богоискательство. Потом из богоискательства --
перекочевал на сталинский патриотизм. Я не знаю, куда успеет он
перекочевать завтра. И об какую ступеньку он ахнется своей
убеленною хроническим катаром головой. Трагедия заключается в
том, что все эти бердяевы, многоликие и многотомные, только
повторяют свои старые, привычные пути: накидываются на любую
цитату, лишь бы она была новой, или казалась новой, глотают ее не
пережевывая и извергают непереваренной, остаются вечно голодными
и со всех ног скачут по философским пастбищам Европы, подбирая
каждый репейник и кувыркаясь через каждый ухаб."
"Совершенно ясно: бердяевы никогда и ничего не понимали, ибо
всегда их вчерашнее понимание на завтра оказывалось вздором даже
и для них самих. А завтрашнее окажется вздором послезавтра.
Совершенно ясно, что ни вчера, ни сегодня у всех них не было за
душой ни копейки своего, личного, органического, крепкого: все
это были дыры в пустоту, кое-как заткнутые пестрыми тряпками из
первой попавшейся сорной кучи. Они, правда, хитренькие: они зовут
людей возвращаться в СССР -- но сами туда не едут. И из всех
политических течений современности они избирают то, какое в
данный момент платит максимальные гонорары. Так действовала и
старая русская интеллигенция вообще: была, конечно, великомучени-
цей, но получала самые крупные гонорары во всем тогдашнем мире.
Призывала к жертвам, но отдавала в жертву молодежь, 'безусых
энтузиастов'."
"Эта интеллигенция -- книжная, философствующая и блудливая,
слава Богу, почти истреблена. Но, к сожалению, истреблена не вся.
Она отравляла наше сознание сто лет подряд, продолжает отравлять
и сейчас. Она ничего не понимала сто лет назад, ничего не
понимает и сейчас. Она есть исторический результат полного
разрыва между образованным слоем нации и народной массой. И
полной потери какого бы то ни было исторического чутья. Она, эта
интеллигенция, почти истреблена. Но 'дело ее еще живо', как
принято говорить в таких исторических случаях: гной ее мышления
еще будет отравлять мозги и будущих поколений. И ее конвульсивные
прыжки от Маркса к Христу и от Христа снова к Сталину -- будут
еще вызывать подражание в тех юных профессорах, которые идут на
смену повешенным и повесившимся. Сифилис заразителен. Но точно
также была заразительна пляска Св. Витта: начинает дергаться одна
истеричка и за ней дергаются тысячи. Начинает 'менять вехи' один
Бердяй Булгакович, за ним извиваются и остальные. Со всем этим мы
покончим еще очень нескоро. Ибо, если ничему не научила даже и
Чрезвычайка, то что еще может научить людей, вся духовная мощь
которых сконцентрирована в их органах усидчивости?"(ч. 2, гл.
"Без лица")
Это к вопросу о "цвете нации", якобы уничтоженном большевиками.
Правда, с той поры уже сложился (свалялся) новый интеллигентский
"цвет нации", и сегодняшние патриотические профессора Бердяи
Булгаковичи поднимают на щит уже Солоневича.
* * *
Ещё замечательное у Солоневича -- о трепетном отношении к
конституции:
"И писаные законы и конституции люди соблюдают только до тех
пор, пока у них не хватает сил, чтобы их НЕ соблюдать."
("Народная монархия" / ч. 1., гл. "Демократия и конституция")
"Конституция, как известно, может быть писаной и неписаной."
"Сталинская 'конституция' предоставляет каждому гражданину
страны свободу голосовать против Сталина -- однако никто не
голосует. По этой конституции никакой власти для Сталина не
предусмотрено. По конституции 1905 года Государь не имел права
своей властью изменять основные законы страны, -- однако Он их
изменил. В современной Англии никакой писаной конституции нет,
однако власть монарха превращена в чистую символику: монарх
превратился в заводную куклу, устами которой вчера говорила одна
партия, сегодня говорит другая, завтра будет говорить третья. А
'основных законов' нет вовсе." (там же, ч. 1., гл. "Демократия и
конституция")
Конституция "работает" только при том условии, что у всех
декларированных в ней субъектов есть достаточно силы, чтобы
добиваться реализации своих прав и добиваться от других субъектов
выполнения их обязанностей. А если конституция такова, что она не
обеспечивает указанной силы субъектам, она -- фикция (причём
фикция глупая, потому что становится фикцией вследствие непредус-
мотренности в конституции надёжного порядка защиты её самой). К
примеру, фикцией является конституция Беларуси. Конституция
соблюдается, когда её НЕ ДАЮТ нарушить: не только государственые
органы, заинтересованные в её соблюдении, но и негосударственные
субъекты. Конституция -- не фикция, если она отражает равновесный
порядок, установившийся в обществе. Если такой порядок есть, то
не нужна и конституция. Даже если этот порядок многих не
устраивает, у них не будет силы его изменить. У Беларуси есть
НЕПИСАНАЯ конституция, и она мне не нравится (как и писаная), но
я ничего не могу поделать. Превратить эту неписаную белорусскую
конституцию в писаную не торопятся, потому что нет необходимости.
Но зато понемногу укрепляют её идеологическую основу посредством
пропаганды творчества солоневичей, а вот здесь у меня открывается
возможность немного повредничать.
Вообще, законы принимаются не всегда для того, чтобы они соблю-
дались: нередко они имеют скорее пропагандистскую функцию. Или
отвлекают внимание масс от какой-нибудь гадости со стороны власть
имущих.
Чтобы некоторый закон соблюдался, в обществе должны быть люди,
заинтересованные в его соблюдении, и эти люди должны быть доста-
точно сильны, чтобы обеспечивать реализацию своего интереса.
В не очень правильном, то есть во вполне обычном государстве
органы правопорядка заинтересованы не в исполнении законов, а
только в том, чтобы законы существовали: если законов нет или они
не нарушаются, то на органы правопорядка нет спроса ; а если
законы есть, то можно безнаказанно нарушать их, если "делиться" с
органами правопорядка. Чем больше законов и их нарушений, тем
востребованнее люди с юридическим образованием.
Каждая профессиональная группа тянет на себя общественное
одеяло и стремится переделать общество "под себя". Разве что
дворники и уборщики не заинтересованы в увеличении мусора. А
может, и они туда же... (то есть заинтересованы в том, чтобы люди
побольше нуждались в таких, как они, и побольше платили, но чтобы
у них лично работы было поменьше).
Радикальная агитация "в лоб" отпугивает и вдобавок чревата
неприятностями со стороны государства. Воздействовать на
менталитет надо косвенно. Поэтому я и утверждаю, что самый нужный
писатель в сегодняшней Беларуси -- не Иван Солоневич, а Григорий
Климов. А евреи, гомосексуалисты и честные психи должны немного
его потерпеть -- ради "светлого будущего" для белорусского
народа.
* * *
О "пятой колонне" российских олигархов в Беларуси: некто
Н. Сергеев, ведущий случайно увиденной мною в воскресенье
телепередачи "Мужской характер" на Первом белорусском телеканале,
радостно пережёвывал то, как лихо "суворовские орлы" разбили наше
ополчение под Кобрином в сентябре 1795 г. Наверное, и в самом
деле было очень здорово: картечью по косинерам. Как будто мало
тем для дурацкого телевидения!
Подумалось следующее. Если придёт сюда Россия (а она таки
идёт!), то задавать всему интеллектуальный тон будут не
Достоевский с Толстым (и даже не Солоневич, который худо-бедно
человек думающий), а ретивые образованные дураки, которые
кормятся русским патриотизмом ввиду неспособности кормиться
чем-то другим.
Вряд ли патриотизм является "последним прибежищем подлецов":
у них нет проблем с прибежищами, хотя невозможно отрицать тот
факт, что в "патриотических рядах" всегда очень много мрази.
Патриотизм скорее является прибежищем дураков профессорского
типа, не способных реализовать себя ни в чём более сложном.
Дураков профессорского типа привлекают в "патриотической
работе" четыре вещи: 1) безответственность, 2) посильность (надо
всего лишь молоть языком и демонстрировать эрудицию, а этого
говна у них с избытком), 3) моральная приемлемость (заискивание
перед имеющими власть и деньги -- это у них в порядке вещей),
4) возможность хоть чем-то проявить себя (в науке, технике и пр.
не у всех получается). Поэтому, наверное, НИ ОДНА СТРАНА МИРА не
имеет приличной национальной идеологии, а только навороченную
лживую муть: всякая трезвая и честная патриотическая мысль тонет
в словесном поносе продажной профессорской своры.
Выход может состоять разве что в ликвидации профессионального
преподавания в высшей школе и профессионального занятия "общест-
венными науками": преподавание и занятие "общественными науками"
должны существовать только как приработок при условии, что
основным занятием является работа в таких областях, в которых
глупость, абсурдизм и некомпетентность более легко обнаружива-
ются.
Пока мы не найдём, что делать с "интеллектуалами", не желаю-
щими просто таскаться каждодневно на инженерную, бухгалтерскую
и т. п. работу, здорового общества не построить. Всё толковое
будет увязать в этом "социальном слое", как в грязи. Пока мы не
отодвинем их подальше со всеми их благими намерениями, эрудицией,
бородками, очками, учёными степенями и пр., никакие радикальные
изменения к лучшему не получатся.
* * *
Солоневич в "Народной монархии" -- НЕ АНТИСЕМИТ. Для такого
страстного патриота России это настолько необычно, что заставило
некоторых даже делать предположение о еврейских корнях великого
белоруса. В самом деле, еврейскую тему Солоневич затрагивает лишь
изредка и очень мягко.
Вот некоторые его высказывания по еврейскому вопросу:
"...в стране м-ра Эттли в августе 1947 года происходили еврей-
ские погромы, так же как в стране Николая Второго в 1907 году. В
обоих случаях подонки городов громили консервативное еврейство за
преступления еврейских подонков -- Бунда в России и Иргун Цво
Леуми в Палестине." ("Диктатура импотентов" / гл. "Волки и овцы")
"При Николае Первом еврейство было лояльным по адресу Империи,
при последних царствованиях -- оно перешло на сторону революции,
чтобы в этой революции потерять еще больше чем потеряли другие
народы России. Ибо Гитлер был тоже последствием русской
революции."
"Объективный ход хозяйственно-политического развития России
снимал с очереди и еврейский вопрос, но никакое 'развитие',
конечно, не ликвидирует и не может ликвидировать антисемитизма,
как известного общественного настроения: он был при египетских
фараонах и он есть при американских президентах. Но все это не
касается русской монархии, которая не была ни просемитской, ни
антисемитской: русская монархия рассматривала каждый национальный
вопрос в зависимости от каждого индивидуального случая."
(там же, ч. 1, гл. "национальный вопрос")
"Примерно так же проходит через нашу эпоху и нашу культуру
еврейство -- сохраняя те же навыки и ту же форму носа, которые
записаны и зарисованы в египетских иероглифах. Они не смешиваются
с народами, среди которых живут у же столетиями и тысячелетиями,
и считают себя, -- даже самые коммунистические из них, --
носителями иудейской религиозной идеи: построения окончательного
царства Божия на земле. За все столетия своего рассеяния,
несмотря на все притеснения со стороны народов-хозяев, они ни
разу не сделали даже и попытки организовать собственную
государственность. За те столетия и тысячелетия, в течение
которых сотни народов смешались с другими сотнями народов,
создали новые расы, например, русскую и англосаксонскую, евреи
остались в стороне и во внутренней изоляции. Почему?" (там же,
ч. 2 , гл. "Бытие и сознание")
"...среди нас уже веками живут две нации совершенно своеобраз-
ного склада: цыгане и евреи. Цыгане не интересуются вовсе ни
республикой, ни монархией, ни социализмом, ни капитализмом. (...)
Еврейский народ за все время своего рассеяния не сделал ни одной
попытки заселить, 'освоить', колонизовать, тогда в изобилии пус-
товавшие земли. При 'еврее королей' Ротшильде, как и при короле
евреев Соломоне, он остается все тем же: народом-посредником.
(...) Было бы откровенно глупо: убеждать цыган в преимуществах
'функциональной собственности' и евреев в желательности стройки
Еврейской Империи." ("Народная монархия", ч. 2, гл. "Схема нашей
истории").
Слабое проявление Солоневичем интереса к "еврейскому вопросу"
в рассматриваемой книге -- это, может быть, какой-то тактический
ход, поскольку в некоторых других своих текстах Лукьянович не
стесняется (хотя и не вульгарничает). К сожалению, это облегчает
использование его "Народной монархии" в качестве косвенного
средства агитации за пожизненное президентство. Эх, лучше бы он
был погромщиком!
* * *
Иван Солоневич сегодня довольно востребован, потому что его
"народная монархия" вполне устраивает власть имущих России и
Беларуси в качестве темы околополитической болтовни. Никаких
принципиальных возражений против "народной монархии" у них быть
не может, потому что она дозволяет и пожизненное президентство,
и обогащение кучки моральных уродов за счёт нации, и борьбу с
"веяниями Запада", вроде социал-демократии, коммунизма и пр.
Враг народа, великий путаник Солоневич провёл жизнь в мире
своих вздорных монархических фантазий. Он занимался по большей
части тем, что сбивал честных людей с толку. Сегодня он всё ещё
остаётся мощным средством возбуждающего и абсурдизирующего
воздействия на неопытные умы и используется для их мобилизации
(или для их нейтрализации) теми, кто вольно или невольно ведёт
Россию к катастрофе.
Чтобы защитить Россию, надо избавиться от идеологического
давления солоневичей и перейти от самолюбования на фоне всемирной
истории к трудному делу исправления своих исконных недостатков:
глупости, иррациональности, лживости, подлости и т. п.
Солоневич потому и ярок, что вся сила ушла у него на обеспечение
яркости, а не на копание вглубь. Он великолепен в частностях, но
этим не компенсируется его ущербность в главном. Он запустил в
оборот ещё один миф, но ничуть не продвинул русских людей в
осмыслении самих себя и мира: к примеру, в понимании механизма
функционирования мифов в обществе. Он идеолог, пропагандист, но
он не мыслитель. Он подкупает своим "один против всех", но гордая
поза -- ещё не гарантия правоты. Те, кто тыкает образованцев в
книги Солоневича, -- благонамеренные дураки либо политиканствую-
щие.
По белорусским масштабам Солоневич, конечно, великая личность:
не более кривая, чем большинство других великих личностей (а
идеальных людей, идеальных учений вообще не бывает). Кстати,
показательно, что И ЭТОТ СБЕЖАЛ: для людей, выламывающихся из
общего ряда, здесь стало очень неуютно уже давно.
Солоневич, конечно же, заслуживает заметного места в культуре
-- правда, не такого, на каком его сейчас держат политиканствую-
щие русские патриоты. Его книга "Народная монархия" -- это для
первого класса патриотической школы. Это вроде сказки об
Иване-царевиче и семи богатырях (русских): от детишек надо ведь
до поры скрывать, в каком сложном и грязном мире предстоит им
жить. Но уже, наверное, во втором классе надо рассказывать людям
о том, что яркие и убедительные проповедники зачастую вещают
неправду, хотя сами могут и не отдавать себе в этом отчёта, и что
замена адекватных представлений захватывающими мифами, хотя и
бывает при некоторых условиях эффективной, но при некоторых
других условиях ведёт к краху.
Ложь во спасение -- это дурная политическая привычка, чреватая
мордобоем, но обычно сходящая с рук. Люди, активничающие в
политике, настолько привыкают манипулировать, что теряют
способность к искренности. Они всегда хотя бы немного лгут
(впрочем, то же характерно для менеджеров, торговцев, юристов).
Если врёт глава государства и врёт телевидение, да ещё и реклама
(а они таки ВРУТ!), то вся моральная атмосфера в стране
пропитывается враньём. И вообще подлостью, потому что подлость --
разновидность вранья, а если подличаешь в чём-то одном, то
исчезает моральный барьер перед подличанием вообще. Мы живём в
подленьком обществе, которое не способно на что-то значительное,
требующее холодного мужества и напряжения мозгов, и которое не
гибнет под натиском извне только потому, что соседние общества --
такие же или почти такие же подленькие.
Истинная любовь -- жёсткая: без потакания слабостям, без закры-
вания глаз на недостатки и без сладкой лжи (потому что только так
можно вернее поспособствовать выживанию того, кого любишь). Вся-
кая прочая любовь -- это удушающие объятия. Надо разжать пальцы
Солоневича на горле России. Не должно быть никакой "уникальной
империи" удивительного народа, никакой "народной монархии", а
только война с собственными недостатками: глупостью, стадностью,
неряшливостью, беспечностью, нетребовательностью к себе.
Победи себя -- и ты победишь всех!
За свою жизнь я прочёл "Танкер 'Дербент'" Юрия Крымова три раза
и надеюсь, что доведётся прочесть и в четвёртый. В первый раз мне
подсунули её, когда мне было лет десять. Частично отсюда, навер-
ное, мой несовременный взгляд на жизнь. В дурацкую "перестройку"
мне ненадолго открыли глаза: я узнал, что Алексей Стаханов был
имитатор, позёр, лжец и сволочь, а Юрий Крымов -- сталинский
лизоблюд, хоть и еврей. Но не в коня оказался корм, и теперь я
снова вернулся на круги своя, выше которых мне уже не прыгнуть.
Повесть "Танкер 'Дербент'" примечательна хотя бы тем, что её
героями являются не художники-газетчики-путешественники-жулики-
разведчики и т. п., а перемазанные машинным маслом работяги. А
Стаханов примечателен тем, что выбился в герои, будучи пролета-
рием. А сталинский режим примечателен тем, что делал героями не
только спортсменов, балетмейстеров и режиссёров, но и этих -- с
чумазыми мордами и грязными полосками под ногтями. В подлых
эксплуататорских целях, конечно.
Если пролетарий в условиях тогдашней экономики наращивал произ-
водительность труда, он давал стране больше дефицитного продукта
и всего лишь ПОЗОРИЛ коллег. А если интеллектуал в тех же услови-
ях наращивал производительность СВОЕГО, труда, он, как правило,
ДЕЛАЛ НЕНУЖНЫМИ своих коллег. Отсюда неприязнь образованного слоя
к движению "снизу", поддержанному партией.
Коммунистический треск Крымова не назойлив и без подхалимских
интонаций, поэтому не раздражает. Коммунистическая модель соци-
альных отношений вполне тянула на то, чтобы в то время верили в
её силу и перспективность. Она бы и сейчас ещё тянула, если бы в
ней подправили некоторые детали. Гниение общества -- это свойство
общества, а не его коммунистической модели.
Крымов симпатичен мне, среди прочего, тем, что погиб в бою в
1941 году. Принял свой черёд, как положено честным людям: не
прячась за чужие спины. Такое располагает к доверию. Его "Танкер
'Дербент'" -- часть того небольшого мира, который я для себя
выстроил из вещей, попадавших под руку. Я к привык к этому миру
и уже не буду в нём ничего существенно менять, если только не
начнёт всё вокруг рушиться.
* * *
Фамилии двоих самых отрицательных героев повести -- капитана
Кутасова и штурмана Касацкого -- наверняка не случайно начинаются
с буквы "К". Это довольно контрреволюционная буква: Каледин,
Керенский, Колчак, Корнилов, Краснов, Кутепов, Курлов. А такие
деятли, как Каменев, Киров и Куйбышев, хоть и не были контррево-
люционерами, но доставляли неприятности товарищу Сталину. В
общем, буква примечательная. Правда, и "Крымов" -- тоже с "К"
(этому факту я ещё не нашёл объяснения).
* * *
Главная сволочь повести -- штурман Касацкий. Фигура сложная.
Интеллектуал с трудной судьбой. Огромная удача автора. В моло-
дости был связан с революционерами и чуть не оказался вовлечён-
ным в кронштадтский мятеж в 1906 году, но вовремя отдался клас-
совому чувству и, кажется, кого-то предал. Не отдаться классо-
вому чувству в его положении было трудно, потому что "товарищи"
обменивались при нём такими вот репликами: "В Свеаборге на кораб-
лях восстание. Офицеров утопили, андреевский флаг на портянки
пустили..." Это русский флаг-то!
Капитан размышляет:
"Касацкий знает много такого, чего не знают другие штурманы,
но почему-то не любит обнаруживать свои знания и даже газеты
читает в одиночестве, запершись у себя в каюте." (гл. "Остров
Чечен", I)
Касацкому принадлежат самые интересные монологи повести:
"Техника, -- сказал он, -- как она изменяет лицо, дух профес-
сии. Возьмите хоть мою профессию моряка. Парус изобрели люди
бронзового века. По-видимому, это была козья шкура, натянутая на
деревянную крестовину. Эти люди были смелыми моряками. Их ремесло
было невероятно трудным и, наверное, казалось им увлекательным.
Парусное судоходство развивалось не одну тысячу лет, и это был
все тот же парус, который всецело зависел от воли ветра. Люди
боролись со стихией, и море было для них таинственным грозным
существом. Оно кормило, выбрасывало па берег сокровища, иногда
убивало. Жизнь моряка всегда была окутана дымкой романтических
приключении. Но вот английский механик Фультон поставил на
парусную шхуну паровой двигатель. Суда стали двигаться против
ветра. Они были еще неповоротливы и двигались, как черепахи.
Гребной винт напоминал штопор. предполагалось, что такая длинная
штука будет лучше ввинчиваться в толщу воды и тянуть судно.
Однажды случилась авария, и от винта откололись куски нарезки.
Это случилось в открытом море, и чинить было невозможно. Работать
пришлось на остатке винта, и... судно увеличило скорость почти
вдвое. Так появились лопастные винты. Море начало сдавать позиции
одну за другой. С появлением радиосвязи исчезли тайны кораблекру-
шений. Стоит посмотреть сейчас на наши танкеры. Называть их
кораблями как-то не поворачивается язык. Скорее фабрики скорости,
транспортные средства. Чтобы потопить их, нужен не шторм и не
ураган, а целая метеорологическая катастрофа. И плавающий состав
на них -- не матросы, капитаны, штурманы, а рабочие, техники,
инженеры. Со времени Фултона не прошло и ста лет, а море потеряло
власть над людьми. Каково!"(гл. "Командиры", II)
В другом месте:
"Скажите, не кажется ли вам иногда, что вы старый-престарый?
Не дряхлый, нет. Именно старый, такой как мшистый камень персидс-
кой стены в нашем городе. На ваших глазах жили и умерли десятки
поколений, и вы переживали с ними каждую их ошибку, каждую глу-
пость. Открывали материки, строили пирамиды, издавали законы. И
вот уже заселены и возделаны материки, скучающие туристы глазеют
на разбитые статуи. На месте древних кладбищ и битв построены
скотобойни и общественные сортиры. Люди торопятся жить, как будто
им предстоит совершить что-то невиданное. Попробуйте их разубе-
дить. Они столкнут вас с дороги и пойдут вперед, не оглядываясь.
Но не в них дело. Вы-то, вы, каково ваше положение? Вы стары, и
вам давно надоело все. Что тут поделать? Сбежать в тайгу; где вас
непременно сожрут волки? Или притвориться, что вы поверили солнцу
сегодняшнего дня, и идти вместе с теми, кто заново переделывает
жизнь? Вам дадут место в строю, всеобщее уважение и хлеб с мас-
лом. Но это очень тяжело, очень утомительно, а главное -- люди
вокруг вас дерутся не на игрушечных саблях. Они ведут войну
насмерть и павших чествуют, как героев. Чтобы не выдать себя,
вам приходится лезть в огонь. Но ведь вы и притворяетесь только
для того, чтобы сохранить свою жизнь, которая, черт знает почему,
вам все-таки дороже всего. И вот вы ломаете комедию, вы багрове-
ете от натуги и кряхтите, как клоун, поднимающий бутафорские
гири. Рано или поздно обнаружится, что ваши гири из бумаги, и вас
с позором вышвырнут со сцены, а заодно лишат вас и хлеба с мас-
лом, из-за которого все и пошло. Игра не стоит свеч, как говорит-
ся." (гл. "Стахановский рейс", III)
* * *
У классово чуждого (но старающегося участвовать в жизни коллек-
тива) второго штурмана расхлябанная фамилия Алявдин. Он -- тоже
большая удача автора. Стахановское движение -- пролетарское, а
тут -- образованный человек с капитанского мостика. Он МОЖЕТ и
ХОЧЕТ привнести своё в трудовой порыв коллектива, но люди с палу-
бы воспринимают его как чужого, и он сам чувствует себя чужим. Он
не стар, как капитан Кутасов или первый штурман Касацкий, не
осколок прежнего режима; он сформировался как личность уже при
Советской власти, но власть -- пролетарская не только на словах:
она действительно опирается политически на пролетариат, а людям
типа Алявдина всего лишь позволяет жить, потому что они нужны.
Они по необходимости находятся на капитанском мостике, но к ним
приставлен комиссар -- прокуренный Бредис. И Крымов слегка
НАТРАВЛИВАЕТ пролетариев на "спецов": "Помощник Алявдин развалил-
ся на стуле со своим обычным пренебрежительным, скучающим видом,
откинув назад голову и щурясь от дыма." Заметим: наверняка
ЧУЖОГО дыма. Коммунист Басов выражается по поводу ещё ничем себя
не запятнавшего Алявдина следующим образом: "Никто не вправе
мешать ему принять участие в работе коллектива. Когда он будет
пакостить, мы скрутим его или вышвырнем вон! Сейчас он хочет
помочь нам, и оттолкнуть его -- значит навредить себе."
Кстати, элементы пролетаризма в устройстве советского общества
продержались аж до 1980-х. К примеру, работяге пролезть в КПСС
было много легче, чем инженеру. И зарплата у работяги обычно
была существенно выше, чем у образованного. Конечно, образованец
образованцу рознь, но когда государство зашаталось, люди культур-
ные припомнили ему даже то, чего не было: очень уж наболело.
* * *
Гл. "Командиры", I:
"Служба была спокойная и шестичасовый рабочий день уютно
укладывался между длинными ящиками карточек..."
Как же так?! Шесть часов в день -- это даже при рабочих
субботах получается только тридцать шесть часов в неделю. А у
меня теперь целых сорок. Где же прогресс? За что боролись?!
* * *
Вот очень хорошее:
"Порой то, что на первый взгляд выглядело простым и случайным,
оказывалось продуманным до мелочей. Приёмы создавались годами,
и всякая попытка изменить их наталкивалась на затруднения."
(гл. "Командиры", III)
"Чтобы убедить людей в своей правоте, нужно много упорства,
убеждённости и равнодушия к собственной судьбе." (гл. "Коман-
диры", V)
"Вялые, бессильные люди нарочно выдумывают пределы достижений,
чтобы скрыть своё бессилие. Для этого они пользуются старыми,
отслужившими нормами и фальшивой наукой. Они объединяются, кричат
о мнимых опасностях и остервенело защищают свой покой."(гл.
"Командиры", VI)
* * *
А вот родное:
"Меня испугало, что ты такой... особенный, и это было так дико
тогда -- один против всех со своими затеями... Какой-то мечта-
тель, прожектёр... Знаешь, есть люди, от которых за версту пахнет
неудачником." (Гл. "Необходимость", II)
* * *
А вот странное:
"Аккумуляторы были большие и очень тяжёлые, они едва уместились
на полу в узкой рубке, и, когда судно валилось набок, из их от-
верстий брызгала кислота, разливаясь по полу". (Гл. "Ветер", III)
Здесь непонятно, почему у аккумуляторов отверстия не закрыты
пробочками и почему из отверстий всё ещё брызгает кислота, хотя
шторм начался не только что. Ну, может, до переноса в радиорубку
аккумуляторы располагались ВДОЛЬ судна, а после переноса --
ПОПЕРЁК. Так надо было и в рубке поставить их вдоль. Тоже мне --
стахановцы...
Там же: "Он вязал гирлянды из бутылок..." Это для того, чтобы
натянуть новую антенну так, чтобы она была электрически изолиро-
вана в местах крепления. Изолятор должен оставаться сухим под
дождём. Для этого надо отбивать у бутылок донышко и нанизывать их
на верёвку так, чтобы все смотрели широкой частью в одну сторону.
Но про отбивание донышка -- ни слова.
* * *
Некоторые "Флоберизмы" от знаменитого автора:
"СКОРЕЕ фабрики СКОРОСТИ, транспортные средства."
"...на первый ВЗГЛЯД ВЫГЛЯДЕЛО..."
"...и он не чувствовал больше, как УХОДЯТ минуты. Иногда
ПРИХОДИЛИ гости."
"...осматривал СМАЗОЧНЫЙ насос. Он только приоткрыл крышку,
ИЗМАЗАЛ пальцы..."
"И тут НЕОЖИДАННО произошло важное событие, которого смутно
ОЖИДАЛ Гусейн."
"...поверили солнцу СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ..."
* * *
В повести еврейского писателя, как водится, не может обойтись
без евреев. Лично я насчитал четырёх. Правда, один из них -- не
совсем положительный главный инженер Яков Нейман, не дурак выпить
("Нейман медленно выпивал рюмку..."), и один -- чахоточный
Герман Бредис, не дурак покурить, помполит на танкере, то есть
лицо, кормящееся политзанятиями. Давать политруководителю фамилию
Бредис -- это смело, но Крымову сошло с рук. Слово "еврей" в
повести не встречается, кажется, ни разу, зато есть слово
"еврейский": "Я не повезу, -- медленно произносит механик Греве,
бледнея. -- Убьют! Пусть! Их побили -- и они мстят еврейским
женщинам, грязные свиньи." Это про эвакуацию компании Василия
Шульгина из Одессы в 1920 г. Четвёртый еврей -- ничего, только
тоже любит поддать: "Конструкторы Бейзас и Медведев затеяли
брудершафт и громко кричали." Вообще, у Крымова герои много пьют
и курят. Неправильно это...
Из представителей прочих национальностей в повести: один азер-
байджанец, один татарин, один армянин, один хохол, остальные
русские. Все нерусские -- хорошие, все негодяи -- с русскими
фамилиями. Такой вот расклад.
* * *
А теперь о спасательском пафосе повести. Несомненно, к пожару
на танкере "Агамали" причастно много вредителей, врагов народа:
те, кто проектировал это судно; те, кто направил его на перевозку
лёгкой нефти, для которой нужны бензовозы, то есть суда с более
высоким уровнем защиты от пожара; те, кто допустил его к рейсу,
несмотря на запах нефти на палубе; наконец, многочисленные
курильщики из экипажа этого танкера, а также роняльщики гаечных
ключей на палубу. Поскольку позиция автора отнюдь не антикуриль-
щицкая, он сам -- из тех, кто косвенно виноват в пожарах подобно-
го рода. Решение же капитана и первого помощника немедленно плыть
прочь от горящего танкера -- отнюдь не подлое, а всего лишь один
из возможных и вполне разумных вариантов действия в той ситуации,
поскольку риск потерять собственный танкер и экипаж в случае
возвращения к горящему судну был, наверное, довольно велик даже
при условии приближения с поддуваемой стороны: ветер мог внезапно
переменить направление, и тогда вместо одного горящего танкера
было бы два. Жертвовать частью ради спасения остального -- это
нормальный образ действия в чрезвычайных обстоятельствах. Но если
люди ненавидят начальство, то какое бы решение оно ни приняло,
другие варианты представляются более правильными. И, кстати,
рубить буксирный трос надо было так или иначе.
* * *
Некоторые теоретические соображения по поводу стаханизма, наве-
янные повестью Крымова.
К повышению производительности труда в общем случае ведут
следующие пути:
1) усовершенствование материалов, преобразуемых в процессе труда;
2) усовершенствование средств воздействия на материалы
(инструментов, оборудования);
3) интенсификация труда;
4) рационализация труда (более эффективное сочетание элементов
трудового процесса).
Интенсификация труда означает большее напряжение, а люди сущес-
твенно различаются способностью переносить его. Чрезмерное напря-
жение означает износ организма, поэтому для большинства путь
интенсификации непривлекателен или даже физически невозможен.
Рационализация труда означает большее напряжение интеллекта --
не только для реорганизации трудового процесса, но также отчасти
и для поддержания нового уровня его организации. Если она сводит-
ся к выполнению некоторых правил, она предполагает высокий уров-
ень самодисциплины, а многим это тягостно или вовсе не свойствен-
но (особенно курильщикам).
Если интенсификация труда -- это только "дурной пример", то
рационализация -- это выработка решений, которые хотя бы некото-
рым коллегам можно заимствовать без больших затрат, иначе говоря,
это шаг вперёд в развитии общества.
Каждый объективно заинтересован в повышении производительности
труда всех, кроме своих коллег-конкурентов. Делиться с коллегами
рецептами своих достижений -- это великодушно, но окупается толь-
ко при условии, что обеспечивает прорыв к славе и сопутствующим
ей благам. У коллег же после такого прорыва страдает репутация.
Вдобавок не все из них достаточно способные, чтобы использовать
предложенные рецепты.
Получается, повышение производительности труда посредством
рационализации -- дело общественно-полезное, но доступное лишь
для людей более высокого качества, к тому же готовых идти на
конфликт с коллегами, интересы которых они неизбежно заденут. То
есть, это ПУТЬ ГЕРОЕВ. Путь, на котором люди воюют без оружия:
рискуют не только ради себя, но и ради общества, страдают, несут
потери, но имеют шанс приобрести славу, материальные ценности и,
может быть, даже кусочек власти.
Усовершенствование материалов, инструментов, оборудования --
обычно менее конфликтный путь повышения производительности труда,
если захватывает одновременно группу конкурирующих между собой
работников и не предполагает более высоких требований к их личным
качествам или сокращения числа работников.
* * *
Из статей об Алексее Стаханове:
"Когда подсчитали результат, все ахнули: Стаханов нарубил 102
тонны, выполнив 14 норм..."
"Через 10 дней он дал за смену 175 тонны угля. Еще через декаду
этот показатель был перекрыт на 52 тонны, а 4 марта 1936 года
Стаханов добыл за смену 324 тонны."
"Газеты к датам писали о стахановском движении, стахановских
вахтах. О самом человеке, о судьбе человека, давшего имя вахтам,
молчали. Не так давно о нем говорили, как о национальном герое
страны Советов, а к концу 50-х годов просто-напросто вычеркнули
из памяти."
"'Для новичка угольный пласт -- черная стена, не больше, а мы,
опытные шахтеры, как на ладони видим: жилки, прожилки, трещинки.
Видим кливаж. Так вот, найдешь кливаж -- пойдет уголь. Не
найдешь... Так и в жизни. А раз и навсегда кливаж не найдешь:
спустился в шахту -- снова ищи. И так каждый день, каждую смену',
-- говорил Стаханов, обучая молодых горняков."
"Только в 1970 году, когда Стаханову А.Г. исполнилось 65 лет.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 сентября 1970 г.
ему было присвоено звание Героя социалистического труда, спустя
35 лет после установления мирового рекорда."
От злопыхателей:
"Алексей Стаханов устроился работать землекопом в Тамбове. Ра-
бота буквально горела в его руках. Уже тогда он проявлял склон-
ность к ударному труду и давал в работе рекордные показатели, вы-
полняя за смену несколько норм. И вот итог -- косо стали смотреть
в сторону Алексея однобригадники, а после и открыто проявляли не-
довольство, вызванное рвением товарища, который, по их понятиям,
не давал нормально жить остальным рабочим. Поговаривают, что один
раз землекопы даже поколотили Стаханова, чтобы не портил своим
ударничеством общей картины."
"В сентябре 1935 года легендарному шахтеру выделили в Кадиевке
полдома. Для рабочего-горняка тех времен это были просто-таки
царские апартаменты. Сразу же после первого установленного им
рекорда по решению партийного комитета Алексею установили
телефон, выделили два постоянных места в первом ряду кинотеатра,
дали семейную путевку на курорт."
"В Промышленной академии, куда Стаханов был направлен в конце
30-х, он так и не доучился, потому что началась война. Сталин
отклонил прошение знаменитого шахтера направить его на фронт.
Алексея послали в Караганду начальником одной из шахт..."
"С приходом Хрущева к руководству страной судьба Стаханова
складывалась драматически. Став своеобразным символом, герой-
ударник был забыт как человек. Фактически он стал, как теперь
говорят, отработанным материалом. Да и отсутствие у него
образования таки сказалось -- Стаханова вскоре перевели в
наградной отдел министерства."
"В то время СССР часто посещали видные политические деятели.
Однажды страну почтил своим визитом лидер французских коммунистов
Морис Торез. Беседуя с Хрущевым, он поинтересовался судьбой
знаменитого горняка. Советский лидер даже не знал, что Стаханов
уже давно живет в Москве. Поэтому ответил: "Да жив-здоров наш
герой. И продолжает трудиться на шахте". Пока Торез осматривал
достопримечательности Москвы, советский лидер дал подчиненным
задание найти Стаханова. Когда ему сказали, что герой труда в
Москве, Хрущев дал приказ немедленно перевести его на Донбасс.
Торез пожелал с ним встретиться, а Никита Сергеевич не мог
допустить, чтобы у товарища по партии, да еще из капстраны,
возникла мысль о том, что лидер КПСС не ведает, где живут его
герои. Вопрос был особой политической важности."
"Семья Стаханова отказалась уезжать из столицы. В угольный край
ему пришлось ехать самому. Но на Донбассе его никто не ждал, и
Стаханову места на Луганщине не нашлось. Тогда он уехал в город
Чистяков Донецкой области на шахту "Красная звезда", где его
взяли на должность помощника главного инженера шахтоуправления.
Но разрыв с семьей дал свой горький плод. Он все чаще и чаще стал
прикладываться к бутылке. Из-за увлечения спиртным легендарного
героя труда в народе стали величать Стакановым. Не ладилось и в
самой семье. Жена не хотела переезжать в провинцию, а он не мог
ехать в Москву. К тому моменту было уже негласное указание
Суслова: 'Стаханова в Москву не пускать'."
"Семейная жизнь Алексея Стаханова всегда была покрыта тайной.
Известно, что у него были две жены. Первая жена -- цыганка
Евдокия -- умерла своей смертью еще в 30-х годах. Хотя поговари-
вали, что ее арестовали и просто убрали от Алексея за то, что она
препятствовала делу рекорда и вообще портила всю картину своей
необразованностью."
"Галина Ивановна Бондаренко, вторая жена Алексея Стаханова..."
"Даже разница в возрасте, которая составляла 17 лет, не стала
для Алексея и Галины помехой. "
"Они жили в шикарной квартире в Доме правительства. Алексей был
вхож в кабинеты высоких начальников. В их распоряжение были
отданы две служебные машины. На вечерах в Кремле за руку со
Стахановым здоровался сам Сталин."
Вывод: Стаханов был настоящим героем, а сталинистское общество
было обществом, в котором настоящим героям находилось далеко не
последнее место.
Кстати, общество без героев -- это общество, паразитирующее на
собственном прошлом: растрачивающее приобретения предков. Оно
может быть внешне благополучным, но оно недолговечно. Оно сущест-
вует, пока не израсходуется импульс, заданный предыдущими, герои-
ческими поколениями.
В России было немало великих писателей, но Валентин Пикуль из
них, наверное, самый великий. И как водится, его успешно маргина-
лизировали, чтобы не дай Бог не стал "властителем дум".
Резко критическое отношение Пикуля к еврейской истории прояви-
лось (прорвалось) во всю ширь в его романе "Нечистая сила". В
этом романе что ни еврей, то зараза. Разумеется, антисемитизм --
идеология хоть и захватывающая, но довольно вздорная и основыва-
ющаяся в основном на иллюзии, которая возникает от слишком
пристального смотрения на один и тот же любимый объект ненависти.
Но что написано у Пикуля, то уже написано. Но ему простительно,
потому что во времена, когда он творил свой потрясающий роман,
"правда о евреях" представлялась могучим тайным знанием, и даже
я только через очень много лет допёр (и поведал миру, а мир, как
обычно, не услышал), что дело всего-то в слишком пристальном
смотрении на один и тот же объект, в интеллектуальных поветриях
и в неспособности большинства людей к критическому мышлению.
* * *
Еврейская тема у Пикуля:
"- Вашоль-Филипп, -- продолжал Рачковский, -- выдает себя за
француза... Это неправда! Он является активным членом тайного
'Гранд-Альянс-Иэраэлит' -- центра международной организации
сионистов, финансовые щупальца которых уже охватили весь мир.
С его помощью сионизм проник туда. куда невхожи даже вы...
- К чему вы клоните? -- спросил министр.
(...)
Финал истории был таков: Рачковского выперли со службы -- без
пенсии! Презрев своего агента, Николай II, напротив, решил возвы-
сить Филиппа, который обрел такую силу, что уже начинал вмеши-
ваться в дела управления государством. 'Ваша супруга права, --
внушал он царю, -- русская нация способна понимать только кнут.
Секите же этих cкотов!'" (стр. 69)
"Вашоль-Филипп уже не вернулся, но прислал в Петербург своего
ученика, хитрого еврея Папюса (настоящая фамилия -- Анкосс), ко-
торый вовлек царя в беседу с духами умерших самодержцев. Царицу
угнетал гипнозом сомнительный профессор Шенк из Вены, а тибетский
знахарь Джамсаран Бадмаев подкармливал Николая II возбуждающими
травками..." (стр. 70)
Столыпин о евреях:
"- Ваше величество, вы напрасно изволили столь легкомысленно
заметить генералу Драчевскому, что при погроме в Ростове-на-Дону
мало убито евреев. Драчевский -- это вам не Спиноза, сами знаете,
и он понял вас так, что не сумел добить до желаемого вами процен-
та. Кстати, обращаю ваше высочайшее внимание: 'Россия' и 'Москов-
ские Ведомости', эти главные органы национализма, призывающие
'бить жидов -- спасать Россию', имеют своими главными редактора-
ми... двух евреев! Позволительно ли это с точки зрения моральной
этики в государстве ?
- Вот пусть жиды сами и разбираются..." (стр. 169)
Евреи и Распутин:
"Распутин Саблера всегда называл Цаблером (не догадываясь, что
это и есть его настоящая фамилия):
- Цаблер ходит ко мне, нудит. Я ему говорю: как же ты, нехристь,
в Синоде-то сядешь? А он говорит -- тока посади...
- Сажай его! -- отвечал Даманский. -- Знаешь, у Иоанна
Кронштадтского секретарем еврей был. Сейчас живет -- кум королю,
большой мастер по устройству купеческих свадеб с генералами.
- Вот загвоздка! Посади я Цаблера, так меня газеты в лохмы
истреплют. Скажут -- ух нахал какой, нашел пса...
- Ефимыч, какого великого человека не ругали?" (стр. 322)
И т. д. ещё в очень многих местах. Если это не антисемитизм, то
я, наконец, соглашусь подвергнуться ритуалу обрезания.
* * *
Пикантно читать, как описывает Валентин Пикуль последнего рус-
ского царя Николая II Романова -- будущего "святого".
О военной службе Николая:
"Пребывание в лейб-гусарах, которыми командовал 'дядя Николаша'
(великий князь Николай Николаевич), увлекло наследника. Повальное
пьянство здесь начиналось с утра, а к вечеру уже наблюдали зеле-
ных чертей. Иногда гусарам казалось, что они совсем не люди, а...
волки. Они раздевались донага и выбегали на улицу, залитую лунным
светом. Голые, вставали на четвереньки, терлись носами и куса-
лись. Задрав к небу безумные лица, громко и жалобно завывали. На
крыльцо вытаскивали громадное корыто, которое дополна наливали
водкой или шампанским. Лейб-гусарская стая лакала вино языками,
визжала и грызлась... Очевидец таких сцен пишет: 'Никто, быть
может, не обращал внимания, что организм Николая уже начинал
отравляться алкоголем: тон лица желтел, глаза нехорошо блестели,
под ними образовывалась припухлость, свойственная привычным
алкоголикам." (стр. 28)
О попытке Николая убить собственного брата во время плавания
на яхте:
"Опьянев, они заводили на палубе бесовские игры (...) Георгий
стоял в это время спиною к открытому люку. Николай со страшной
злобой пихнул Жоржа от себя -- и тот залетел прямо в трюм. Из
глубин корабля послышался сочный шлепок тела, столь отчетливо
прозвучавший, будто на железный прилавок шмякнули кусок сырого
мяса... Чахотка, недавно залеченная, после падения в трюм дала
яркую вспышку. В Бомбее был созван консилиум врачей -- русских
и колониальных, которые сообща решили, что влажный воздух
тропиков лишь ускорит развитие туберкулеза." (стр. 36)
О восшествии Николая на престол:
"Надо было присягать НИКОЛАЮ ВТОРОМУ, но Мария Федоровна отка-
залась дать клятву. В дворцовой церкви духота от множества пыла-
вших свечей. Теснотища от наплыва великих князей и княгинь вели-
ких. Обращаясь ко всем Романовым, вдовая царица вдруг заявила:
- Мой сын неспособен править Россией! Он слаб. И умом и духом.
Еще вчера, когда умирал отец, он залез на крышу и кидался шишками
в прохожих на улице. И это -- царь? Нет, это не царь! Мы все
погибнем с таким императором. Послушайтесь меня: я же ведь мать
Ники..." (стр. 45)
О контактах Николая с юродивым Митькой:
"Митька причащал царскую чету своеобразно: пожует 'святые
дары', а жвачку выплевывает в раскрытый рот Николаю II и его
супруге." (стр. 75)
И т. д.
* * *
Пикуль о том, как появился на Руси ещё один "святой" --
пресловутый Серафим Саровский:
"Победоносцев неожиданно был приглашен к завтраку.
- Константин Петрович, -- сказал Николай II, -- мы вот тут поду-
мали и сообща решили, что преподобного Серафима Саровского надо
бы причислить к лику святых земли русской.
- Простите, государь, а... с кем вы подумали?
Император заискивающе глянул на свою ненаглядную.
- У меня немало друзей, -- отвечал загадочно.
Синеватые пальцы обер-прокурора святейшего Синода сплюснулись
на ручке чашки; Победоносцев даже помертвел.
- Для этого необходимо, -- заговорил жестко, -- чтобы Серафима
чли верующие. Чтобы в народе сохранились предания о его подвигах
во имя Христа. Чтобы его мощи оказались нетленными... Я не могу
сделать его святым по указу царя! -- заключил твердо.
- Зато царь ВСЕ может, -- вмешалась императрица...
Скоро в Саровскую пустынь выехала особая комиссия, которая --
увы! -- никаких мощей старца не обнаружила. В гробу валялись,
перемешанные с клочьями савана, несколько затхлых костей, нашли
истлевшие волосы и черные зубы. В протоколе осмотра так и записа-
ли, что нетленных мощей не сыскано. Строптивую комиссию, не
сумевшую понять желаний царя, разогнали -- создали другую, более
сговорчивую. Серафим Саровский был признан в святости, а 'все-
честные останки его -- святыми мощами'! Николай II на этом докла-
де отметил: 'Прочел с чувством истинной радости и умиления'.
Летом 1903 года высшее духовенство империи (кстати, были они
блестящие режиссеры!) организовало сцены 'народного ликования'
в Саровской обители. Втайне ловко сфабриковали чудесные исцеления
возле источника Серафима; жандармские сейфы, взломанные революци-
ей, раскрыли секрет чудес. Вот фотографии филера Незаможного:
здесь он слепой, а здесь уже зрячий. Вот видный чиновник Воево-
дин: здесь он паломничает, несчастный, с котомкою и на костылях,
а вот костыли заброшены в крапиву -- Воеводин уже пляшет...
Машина святости, подмазанная госбанком, работала хорошо!"
(стр. 82)
* * *
А вот как пишет Валентин Пикуль о ЛЮДЯХ на фоне всей этой
российской грязи (о них в этом романе тоже местами есть):
"Настал страшный день на Руси -- день 9 января...
(...) когда во дворец проникли отзвуки возмущения народа,
царица сказала:
- Мы же еще и виноваты остались!
(...)
Сестра ее Элла (Елизавета Федоровна) проживала в Москве с мужем
Сергием Александровичем, дядей царя. На лице этого сатрапа лежала
печать содомских пороков: он окружал себя красавцами-адъютантами,
а когда жена вознамерилась прочесть 'Анну Каренину', то роман
полетел в печку: 'Это безнравственная книга', -- заявил он. 4 фе-
враля бомба эсера Каляева в клочья разнесла великого князя. Моз-
гами 'дяди Сережи' была щедро забрызгана мостовая, и москвичи
говорили, что это, кажется, первый случай, когда великий князь
'раскинул мозгами'(...)
В эти дни Элла приехала к коронованной сестре.
- Каляеву я останусь благодарна всю жизнь, -- призналась старшая
сестра младшей -- Мне известно, что, рискуя собой, он трижды
выбегал перед каретой, но бомбу не бросал, видя, что в карете
ехала я с детьми... Такой благородный поступок обязывает меня
просить у вас помилования для этого молодого человека.
- Боже, о чем ты просишь, Элла! -- отвечала царица...
Каляева повесили." (стр. 96)
* * *
Пикуль! Пикуль! Пикуль!
Читайте Пикуля, сволочи: может, останется меньше времени на
делание всяких гадостей себе и России.
* * *
Из обсуждения:
26.02.2020:
"А что, если еврей сволочь, то нельзя говорить о том, что он
сволочь, потому что он еврей? То есть, евреям можно творить что
угодно, их никто не тронет: поднимется вой 'почто еврея бедного
обижаете, антисемиты поганые?!', и всё, индульгенция получена.
Воруй, насильничай детей, вози наркотики - ты еврей, ты святой,
тебя нельзя ущемлять.
Имхо: сволочизм личности должен быть оторван от его националь-
ности.
И кара должна прилетать одинаковая, не зависимо от того, еврей,
нееврей или черт с копытами.
В 'Нечистой силе' показаны прежде всего сволочи. А что они еще
оказались по совместительству евреями, это дело десятое. Каждая
нация рождает свою долю сволочей, евреи не исключение."
Почти правильно, но дьявол в детальках прячется.
Про сволочность еврея антисемит говорит по-особенному: злорадно
-- и так, чтобы еврейскость не осталась незамеченной.
Потом, я-то как раз не исключаю, что, возможно, евреи сволочис-
тее некоторых других этносов. Но, может, у них веское оправдание
для этого имеется. А то даже не одно. Но антисемиту ж на еврейс-
кие оправдания чихать. Он тычет нам под нос своими нехорошими
евреями, вырванными из социального контекста: вот они, евреи-сво-
лочи. Да, евреи. Да, сволочи. Дальше что? Бойкот, погром, газовые
камеры? Страсть возбудил, а потом -- в кусты? Типа додумывайте
сами? Если уничтожаешь еврейскую сволочь, то, как ни крути, сво-
лочи становится меньше, пусть и еврейской. Соблазн налицо.
Чтобы яснее было, почитайте какого-нибудь еврействующего
писателя-антирусита. Рекомендую Эфраима Севелу, "Моня Цацкес --
знаменосец". Если у Вас не останется неприятного осадка после
этой вещи, значит, Вы либо не русская, либо пофигистка. Или я
чего-то в этой жизни не допонял, и нужна ещё одна попытка.
Всякие такие писатели с этнической заострённостью, конечно,
востребованы их собственными этносами, но к лучшему миропорядку
они человеков не продвигают, а к межэтническим конфликтам --
наоборот, таки да.
Конечно, когда тебя бьют, надо отбиваться, а не рассуждать. Но
пока тебя не бьют, надо пробовать вытаскивать людей на следующий
уровень социального развития, чтобы для желания бить не было
оснований. Пикуль не вытаскивал. В концептуальном аспекте он --
феномен невысокого порядка. Не выше Эфраима Севелы.