Эдуард Вениаминович Лимонов
 |
С сайта www.mk.ru
Эдуард Лимонов: тюрьма за мною гонится
Я не какой-то ЗАДРИПАННЫЙ писатель
Последние десять лет жизни в России для Эдуарда Лимонова - это упражнение в мазохизме. Уж его и били, и в тюрьму сажали, но Эдуард упорно гнет свою линию. По окончании последней отсидки ему первым делом вручили заграничный паспорт. Но он опять никуда не уехал. ТВ обычно делает ему плохую "картинку": постаревший модный писатель в окружении экзальтированных юнцов. Все вместе они называют себя национал-большевиками. Странное название, учитывая, что Лимонов, оказывается, всего-то и хочет, как он сам говорит, чтобы наша страна была лучше приспособлена для полноценной жизни?!
- Эдуард, с чего начнем? Как там у вас, большевиков, принято: "Интернационал" будем петь или "Буревестник" почитаем? Помните слова: "Глупый пингвин робко прячет..."
- Таких упертых товарищей, которые считают, что борьбу за справедливость нужно начинать с пения "Интернационала", мы на своем жаргоне называем "овощами". Они неподвижные, вросшие в землю, неумные - "овощи", одним словом.
- Ну а вы как-то пересмотрели свои взгляды на жизнь после тюремного заключения, или по-прежнему - русские не сдаются?!
- Я стал жестче, ожесточился, и упорствую в своих взглядах, и ни на миллиметр от них не отошел. Более того, думаю, что в тюрьме я приобрел определенную мудрость, еще большую стойкость. Тюрьма - отличное место для размышлений, для страданий. Она мощнее монастыря. Это такой экстремальный монастырь. Лагерь тоже ужасное место, еще более чудовищное. Зато там есть время, чтобы соотнести себя с вечностью, с космосом, с человеческим миром. Я убедился, что я шел правильной дорогой, и впредь буду идти этой же дорогой. Собственно, выбора никакого и нет.
- Вы считаете тюрьму полезным опытом и всем его рекомендуете?
- Тут я бы хотел говорить серьезно, поскольку у нашей партии много людей сидят в тюрьмах.
- Вот ваших ребят посадили на пять лет за захват приемной министра Зурабова. Вам их не жалко, ведь вы их вдохновитель?
- ...(Точки обозначают разные матерные выражения.) Что вы меня все спрашиваете?.. Давайте я буду спрашивать - а вы отвечать... Все равно вы все переврете, что бы я вам ни сказал...
- Спокойно, Эдуард, - вот вы обратили внимание, что силовые органы стали "мягко" работать с вашей партией? Просто арестовывают всех подряд, даже не бьют. Документы изымают, потом суд и тюрьма...
- Вы изумляете меня, ей-богу. У нас страна палаческая, это надо открыто говорить. Бьют везде. Бьют в отделениях милиции, бьют в тюрьмах, в лагерях и на улицах. Это все наша действительность. И тот, кто не отдает себе в этом отчета, - это просто банальный глупец и "овощ".
- Как вас били?
- У меня было особое положение, если вы говорите о тюрьме. Но в 96-м году на меня напали очень серьезно. Меня ударили сзади, чудовищно били ногами. У меня от этого осталась навсегда травма обоих глазных яблок. Это как бы когда на зеркале амальгама процарапана с обратной стороны, такие черные пятна. Каждое утро я это вспоминаю, восемь лет прошло. Может быть, я и не выжил бы. Но тут шли какие-то прохожие. С тех пор я уже один не хожу, видите, сегодня пришел с двумя здоровыми ребятами. Еще в 96-м году нашу штаб-квартиру просто взорвали. Об этом мало писали, мало говорили, но с нами это происходило всегда. И когда нас иногда упрекают: мол, ваши методы, видите ли, несерьезны - я говорю: если они будут серьезными, то у нас полпартии просто сядет, а половину перебьют в темных углах. То есть надо отдавать отчет, где мы живем.
- Давайте немного отойдем от политики. Сколько вам лет?
- 61 с половиной.
- А не скажешь. Сына вырастили, дом построили, дерево посадили?
- Сына не вырастил. Написал 37 книг. Я считаю, что это даже лучше, чем сына вырастить. Партию вырастил, в которой 15 тысяч сыновей и дочерей, так что, слава Богу, если уйду, то меня будет кому провожать, наследников оставлю. Зубы дракона посеяны, т.е. ребят, которые ненавидят эту систему, уже не выведешь никакой кислотой. Я этим очень горжусь. Я не какой-то задрипанный писатель. Представьте себе, как бы я выглядел в противном случае. Мне было бы очень невесело, какие-то надвигающиеся 70 лет или что-то еще в этом роде. А я этого не испытываю, я хожу с веселой, злой улыбкой.
- И все-таки, какие лучшие годы вашей жизни?
- Сейчас. Когда я был молодым еще писателем, то в Париже одна тамошняя знаменитость сказал мне, что 50 - это были лучшие годы его жизни, потому что он "еще все мог и уже все понимал". И у меня мои 50-е годы тоже были великолепными. А тюрьма мне дала не то что второе дыхание - я думаю, я обошелся бы и без тюрьмы. Но раз уж она случилась, то я ее как бы использовал. Ведь большинство людей в тюрьме лежат на боку и спят. Знаете, очень мало таких людей, о которых в книгах пишут. На самом деле все просто пересиживают, а к вечеру с ненавистью зачеркивают еще один день, эту клеточку в календаре. А я написал в тюрьме 8 книг. Просветлял свои мозги, узнавал жизнь, какая-то связь со Вселенной образовалась через эти сырые кирпичи, всю эту дрянь. Я просто стал каким-то протопопом Аввакумом.
- Вы очень серьезный, может быть, вам надо расслабиться, получить удовольствие, да еще и денег заработать? Знаете, как на Западе на левом радикализме делают деньги? Вот была рок-группа "Rage against the machine", что значит "Ярость против системы". Ребята, типа, боролись с системой и при этом нарубили горы капусты. Отчего бы вам так не поступить?
- Я так не могу. Напротив, меня лишают того, что мне принадлежит по праву таланта. Я, скажем, практически не получил ни одной премии, не считая премию Андрея Белого. Кажется, это должна была быть бутылка водки, но я сидел в это время в тюрьме и даже бутылку не получил. А так меня ни разу не удостоили ни одной премии. Не скажу, что мне дико грустно от этого, но от денежной премии я бы не отказался. Я бы на эти деньги купил еще одну машину для партии. А то у нас старые развалюхи, и еще какое-то количество аршин кумача на флаги. А денег постоянно не хватает на нужды.
- Большевику грех любить деньги?
- Я считаю, что деньги - это материал для жизни. Это так же, как бензин для мотора и прочее. Я на самом деле презираю деньги с ранних младых ногтей. Никогда не копил, упаси бог. Не бывало их у меня в жизни, и я прекрасно обходился.
- На что вы сейчас живете, Эдуард?
- С 80-го года я живу исключительно на литературу. Это не гигантские деньги, но я себе твердо поставил цель: жить исключительно на литературу. Хотя у меня бывали тяжелые периоды. Скажем, за вторую книгу мне заплатили меньше, и я жил очень плохо, буквально подбирал овощи возле магазинов. Делал из них салаты. По-французски сгнившие овощи - это совсем неплохо, на самом деле. Тогда же я купил китайскую пилу и рыскал по Парижу в поисках дров. Отпилишь кусок бревна где-нибудь и несешь домой. Квартирная хозяйка не разрешала жечь камин. Но я все равно его топил. Студия была очень бедная и такая длинная, как трамвай, - два окна, а свет где-то в конце комнаты терялся, света почти не было. Вот такое я пережил безденежье.
- Зачем вы перессорились со всеми? Может быть, лучше бороться не с людьми, а с явлениями?
- Хорошо, конечно бы, жить и не бороться! Но на самом деле ведь мы живем в чудовищно неустроенном государстве. Это знают все. Только одни называют одни причины, почему это так, другие - другие. По-моему, мы живем на каком-то неуютном, задрипанном вокзале, оплеванном, поганом, где тут же дерутся, бьют друг друга, рядом что-то взрывают, такая дрянь! Человеческая жизнь не должна быть такой. Государство, получая от граждан налоги, не должно отбивать им печень и одновременно не обеспечивать ни безопасности, ни благосостояния. У нас просто хамское государство, бандит какой-то. Вот о чем вкратце идет речь. Я борюсь, чтобы жизнь была бы теплым, обжитым пространством. Чтобы людям, не только принадлежащим к какой-нибудь фамилии, была бы свободная циркуляция по вертикали этой жизни, чтобы парень молодой мог за одно поколение добиться чего-то. А не строить свою жизнь по принципу: вот сейчас куплю один шкаф... Моя мама купила, а я куплю еще один, а мой внук тоже купит, и у нас будет три шкафа. Это убого. Из этой же серии, кстати, другая мечта - удвоение ВВП. Это же коммунистический бред, хватит нам этих светлых будущих! Люди должны жить сегодня разнообразной жизнью, не обязательно супер какой-то счастливой. Должна быть устроенная страна.
- Зачем же вы выбрали для жизни Россию?
- В России жить невозможно и жить здесь плохо. А я приехал и живу. Никто меня за это не поблагодарил. Не надо меня благодарить, это мой выбор. От каких-то более спокойных стран я ушел к своей. Особой гордости за это у меня нет, но я просто считаю это естественным, нормальным поступком.
- Жили бы вы во Франции, против чего бы протестовали?
- А во Франции мне было бы неинтересно. Я бы достиг там какой-то определенной известности. Стал бы наверняка писать по-французски. Я уж в газетах писал там свои статьи по-французски. Стал бы и книги писать. Был бы членом академии, наверняка я бы этого добился, я человек энергичный. Но это так неинтересно. Художник, когда достигает какой-то высоты духа, хочет принадлежать чему-то большему, чем его собственная жизнь, перехлестнуться через эти границы.
- Ну, в общем, вы как раз такая масштабная личность...
- Я бы на вашем месте меня не подначивал. Я крайне серьезный, трагический человек.
- Да уж, действительно, из того, что я про вас читала, сложилось впечатление, что вы довольно мрачный тип и все у вас как-то невесело.
- И вовсе не мрачный. Напротив, я все всегда делаю с улыбкой.
- Анекдот вы можете рассказать? Или они у вас только политические?
- Нет, я анекдотов не помню. Я люблю слушать, а сам не помню. Мышление у меня не анекдотное.
- Хорошо, давайте о том, что вам ближе. В нашей стране слагаются уникальные, беспримерные блатные песни о зоне. Как вам в заключении показалась российская тюремная культура? Есть ли в ней все-таки что-то достойное внимания?
- Я думаю, что это органичная и живая вещь. Она есть, она всегда была. И уже никто не помнит - я, во всяком случае, не знаю, - кто написал "Славное море, священный Байкал". Я с детства был окружен блатными песнями, поскольку жил в рабочем поселке. Это было огромное предместье Харькова, вблизи заводов. У нас был там завод "Серп и молот", где я впоследствии работал. Потом турбинный завод, дальше был огромный тракторный завод, 100 тысяч рабочих. И там ведь как жили: отцы выходили из тюрьмы, старшие братья садились, потом старшие братья выходили, младшие садились. Закономерно и я в то время должен был попасть в тюрьму, но не попал. Теперь тюрьма меня догнала через много лет. Как война догоняет людей, так меня тюрьма. Так вот, в нашем поселке все пели блатные песни. Они честные, прямые, они абсолютно о главном. О конкретном. Совершенно безумные по простоте и доходчивости тексты - "ровные пачки советских червончиков... с полу глядели на нас..." Представьте себе, в этом все.
- Но ведь жить-то в этом блатном мире ужасно...
- Ну как ужасно? Люди выбирают такую жизнь, и они достойны определенного уважения. Они преступают закон, но ничего священного в исполнении наших законов нет уже давным-давно. Это не те законы. Ну, конечно, убийцы - это ужасные люди: они покусились на человеческую жизнь. А в остальном... Я не уверен в честности власти и сегодняшнего государства. И еще миллионы людей не уверены. Все преступления развиваются на фоне этой бесчестности.
- А вы - кстати, о песнях, - на гитаре играете?
- Нет, мой отец играл. Он меня научил трем аккордам и сказал: играй, девушки будут любить. А я не сумел научиться, мне быстро надоело. Но с девушками все как-то и без гитары обошлось.
- Вы женаты?
- Я был долгое время женат. Официально я вдовец. Поскольку я с Натальей Медведевой не разводился, хотя не жил с ней многие годы. Я был в тюрьме, она умерла...
- Жалко вам?
- Нет, не жалко мне ее. Я думаю, она прожила ту жизнь, которую хотела. Всегда можно сказать: жила бы чуть дольше. Как говорят: жил бы дольше Пушкин. Ну и что? Может быть, мы увидели бы черт знает какого неинтересного человека, который пошел бы к царю камердинером, коврик подстилать под царские ноги. Все это противно, не надо. Когда говорят: вот Наташа жила бы, сочиняла бы. Да, у нее был мощный, яростный талант. Еще она всю жизнь боролась с мужчинами. Она написала неплохие книги, записала несколько страстных дисков. Но сила ее была пропащая.
- С вами она боролась?
- Конечно. Я был ее основным сокровищем в жизни. С некоторой иронией я это говорю, но тем не менее. 13 лет мы прожили. Она ни с одним мужчиной так долго не существовала. Ей было 24 года, когда мы познакомились, я был на 15 лет старше. Она была певица ночного клуба, что вы хотите. Певица, которая уходила в десять, приходила на рассвете. И вот я с таким человеком жил, направлял ее, она со мной дралась. Выкусила мне кусок мяса на руке и прочее. Была яростная, сумасшедшая жизнь.
- Рана осталась?
- Да, шрам - видно, что куска мяса не хватает. Люди о таких страстях фильмы смотрят, а я так жил. Париж, девушка безумная, поющая в кабаре "Распутин", самом шикарном ночном ресторане. От этой жизни мне иногда хотелось выйти на улицу и орать!
- Сейчас у вас девушка на 30 лет младше вас, на суде все за вами ходила.
- Девушка эта меня дождалась. Но сейчас я живу один. Я решил попробовать так.
- Больше девушкам голову не морочить.
- Нет, не поэтому. Я не хочу свои личные истории рассказывать. Ничего страшного не произошло. Основное, к ее чести можно сказать, она дождалась, когда я приду. Это редко бывает. Это отлично.
- Есть мнение, что политик из вас никудышный, но писатель вы замечательный. Что журналист вы так себе, а поэт прекрасный. Кто же вы, Эдуард?
- Я хочу вам сказать, когда я брался за что-то новое, мне всегда говорили: ты же писал прекрасные стихи, зачем ты взялся за прозу? Когда я написал какое-то количество книг, меня вдруг потянуло в журналистику. Мне стали говорить: ну зачем ты пишешь в этих ужасных газетах, какая-то "Советская Россия" - "Савраска", это не твое. Потом вдруг оказалось, что я выражал там "нерв эпохи", и сейчас переиздаются книги с этими статьями. Теперь уже десять лет я занимаюсь партией и политикой. Я создал партию. Вы знаете еще радикальную непарламентскую партию, которая бы вот так в общенациональном масштабе была бы видна? Поэтому давайте не будем меня задвигать.
- И все же, мне кажется, лучше вам книжки писать!
- А я и пишу, выходит книга, которую я написал вне тюрьмы. Это, в общем, совершенно галлюцинаторная история, в основном базирующаяся на воспоминаниях о моем пребывании в лагере вблизи города Энгельса Саратовской области. Я там сидел на "красной" зоне, и цвели розы, но место это было убийственное, этакий еврогулаг. В столовой гремел "Раммштайн" на всю, и 800 человек одновременно заглатывали жуткую кашу, и бритые лбы...
- Сейчас выходит много обличительных автобиографических книг по новейшей истории - Тарасов, Коржаков, Кох, Трегубова. Читали?
- Я читал Трегубову, мне издатели дали прочесть. Интересно, но как-то все вскользь. Мне интересно все-таки подробности знать, как и всему населению. Как там с Путиным, как обед был, брал ли за руку... Тут я как и все другие абсолютно. У меня любопытство огромное. Открыл бы все глаза и смотрел.
- А вам, кстати, нравится, как президентствует Путин?
- Вообще, глава государства волей-неволей навязывает определенные стиль и ценности... Муссолини, например, был самым потрясающим мужчиной Италии. Как он одевался, носил совершенно безумные фески, костюмы, и на него вся страна в свое время ориентировалась. А вот Путин у нас заразил людей дзюдо. Путину бы доброты. Если он меня услышит, я бы ему сказал: Владимир Владимирович, надо к людям относиться добрее, вы слишком жесткий, расслабьтесь. Людей надо время от времени погладить, что-то сказать, что-то дать. Сейчас вот взяли с этими льготами, ерунду устроили. Ну не мелочитесь, дайте людям поблажку. Пусть они поживут, поездят бесплатно в трамваях. Правитель должен быть добрым. На Востоке это знают. Покажитесь людям добрым, они вас просто осыплют аплодисментами.
- Эдуард, вы действительно регулярно читаете классиков марксизма-ленинизма?
- Я читал в тюрьме Ленина, и в основном меня интересовали его письма периода с 1910-го по 1917-й. И я написал даже по этому поводу работу.
- Вам надо попросить политического убежища в Финляндии. Там ведь культ Ленина за то, что он дал финнам независимость.
- Я никуда не поеду. Все очень хотят, чтобы я куда-нибудь уехал, но я не уеду. Не удастся. Когда я вышел из лагеря, то мне первым делом почему-то отдали мой заграничный паспорт. Я страшно удивился, потому что даже гражданского паспорта у меня еще не было. Я подумал и догадался, что мне просто намекают: уезжайте, товарищ, а обратно мы вас не пустим. Под каким-нибудь предлогом откроем второе уголовное дело. Или обнаружим новые обстоятельства старого...
- Мне кажется, после заключения вы стали себя тише вести - вас совсем не видно на ТВ.
- "Свободу слова" закрыли, вот и не видно. То меня Шустер приглашал.
- Из-за таких, как вы, наверное, и закрыли "Свободу слова"?
- Я недавно встретил Шустера у входа на телевидение, он был очень озабоченный, мрачный. Сказал мне: ну вот вы видите, что творится. Я ему ответил: ничего, мы все устроим. Он так на меня посмотрел вопросительно, а потом говорит: правда устроите? Я говорю: правда. Дело в том, что он у меня в камере был, он приезжал в тюрьму в Саратов. Где я сидел, уже получив приговор, счастливый абсолютно со своими четырьмя годами. Нас тогда вдруг всех подняли с утра и стали нас мучить, чтобы мы выкладывали эти "лыжи", знаете, одеяла, это в армии и в тюрьме так выкладывают: простынь, одеяло, "лыжи". Бегают, бегают, мы уже думали, что там целый начальник ГУИНа приехал. Проклинали все на свете. Наконец вдруг заходит туча каких-то офицеров, и за ними идет маленький Шустер. А мы стоим, как олухи, руки назад. Удивительно.
- Спасибо, Эдуард, за откровенность. И не забывайте об ответственности за насильственное свержение власти.
- Статья 279. Мне предъявляли эту статью, потом заменили 280-й.
Источник: "Московский Комсомолец" от 02.02.2005