С сайта www.nmnby.org

Что делать: совершить революцию нежно

Янов Полесский
05.06.2006

2 июня в офисе БНФ состоялось "первое" заседание "круглого стола" экспертного сообщества и представителей штаба единого кандидата демсил А. Милинкевича. Первое расширенное заседание - с участием двух десятков представителей некогда здравствовавших исследовательских структур. Следовало бы сразу указать на главный его итог. Политический. Для Александра Милинкевича проведение этого "застолья" (в особенности в перспективе его возможного превращения в некий регулярный совещательный орган) имеет значение прежде всего с точки зрения сохранения за ним "иммунитета" кандидата в президенты и доверенного лица демократических сил, закрепленное присутствием известного числа доверителей.

Но не менее значимо это заседание и для самих экспертов. Ведь Александр Милинкевич наряду с Александром Козулиным (о последнем, впрочем, мы нередко забываем) - это своего рода заложники ситуации "перманентных выборов", как ее определил Сергей Паньковский [1] . "Списать со счетов" кандидатов в президенты - это косвенным порядком признать, что выборы состоялись, что у этих выборов есть итоги, главный из которых состоит в том, что белорусские избиратели выбрали себе президента. Однако по всем политологическим канонам это не так. И если для политологов эти каноны что-то действительно значат, то должны оставаться значимыми и фигуры Милинкевича с Козулиным.

Главным промежуточным итогом избирательной кампании (он, кажется, так и не был обозначен) можно считать то обстоятельство, что выборов "на альтернативной основе" больше не будет. Т.е. режим имитационной демократии близок к исчерпанию. Таким образом, один из главных вопросов - вопрос о достижениях и ошибках демократических сил в ходе их показательного выступления - можно оставить без ответа. Их вряд ли удастся избежать либо повторить. Отчасти эту ситуацию можно расценить как достижение оппозиции, которая сумела здорово напугать власть. Хотя, разумеется, нервный шок власти в значительной степени превосходил допустимую в подобных случаях меру - даже если не упускать из виду всё то, что происходило после выборов. Что так напугало власть? Моя гипотеза состоит в том, что напугал ее тот, кого она действительно боится. То есть народ. Вполне возможно, что этот народ подложил власти серьезную "протестную" свинью (скажем, как-то подозрительно мало народа проголосовало против всех кандидатов - но это, увы, невозможно проверить). Косвенно это подтверждается серьезным недобором подписей в пользу выдвижения Александра Лукашенко - если я не ошибаюсь, именно с этого момента власть начала совершать ошибки, которые, впрочем, не были должным образом разыграны. В этом состоит главный недочет выступления оппозиции.

Второй момент касался вопроса выработки стратегии демократического движения. Вернее, генерального плана, поскольку с самой стратегией, во всяком случае общей стратегемой, похоже, все определились. Мне уже приходилось говорить о том фундаментальном "стратегическом" противоречии, лежащем в основании всех действий оппозиции, а равным образом политических анализов, диагнозов и инициатив. Заключается оно во всеобщем согласии по поводу того, что выборы в настоящей ситуации невозможны, т.е. необходимо делать нечто вроде революции, но поскольку "вооруженное восстание" невозможно, то необходимо "участвовать в выборах". Дилемма формулируется именно таким образом, как выбор между двумя радикальными опциями - между "вооруженным восстанием" и "выборами" как последним легальным источником создания мобилизационных эффектов.

Цель данной публикации - напомнить о том, что "выборы" и "восстание" (которое, по классической теории конституционализма, является крайней реакцией граждан на насилие со стороны государства) - это не более чем предельные случаи обширного диапазона стратегий, в который попадает почти всё и вся - от Мао до Ющенко. Что доктрина ненасильственного сопротивления позволяет избежать вышеуказанной дилеммы, на мой взгляд, достаточно ложной, и учесть те социальные и политические изменения, которые уже произошли или происходят. В частности это касается гражданского сопротивления.

strong"Принципы ненасильственного освобождения

Оппозиции умирают ранее всего

Не так давно на сайте "Наше мнение" была опубликована замечательная книга Джина Шарпа "От диктатуры к демократии", в которой он излагает концептуальные основы освобождения в ракурсе "ненасильственного сопротивления" [2] . Рассмотрим ее принципы в противопоставлении предпосылкам иных методов политической борьбы, построенных, в частности, в соответствии с игровыми правилами выборов или же более драматическими "нормативами" вооруженного восстания.

Ненасильственное сопротивление (составной частью которого является гражданское сопротивление) - это, как подчеркивает Майкл Рэндл, способ коллективной борьбы, основанный на понимании того, что "главной опорой государства в конечном счете является взаимодействие с ним - или по крайней мере пассивное согласие - большинства населения, а также надежность армии, полиции и государственных служб" [3] . Из этого определения вытекает первое существенное отличие презумпций ненасильственного сопротивления от презумпций вооруженного восстания или избирательной кампании:

1. Государство рассматривается не столько как машина, реализующая монополию легитимного насилия, не столько как противник (например, в избирательной кампании), располагающий конкретным объемом ресурсов (финансовых, информационных, человеческих и пр.), сколько как система, построенная на партнерстве, взаимодействии между доминирующими и доминируемыми. "Сотрудничество" - здесь ключевая категория. Это несколько затрудняет постановку вопроса о "ресурсах власти" (который ставит, например, А. Бухвостов перед политологами). Дело в том, что сама власть трактуется не просто как исключительная привилегия ограниченной группы лиц, но как система отношений, воспроизводящаяся на всех уровнях общества - от правительства до семьи и школы. В этом смысле уместно говорить о макро- и микроуровнях власти. Очевидно, что при подобном типе теоретизирования мы вынуждены в "ресурсную ситуацию" власти включать часть "ресурсной ситуации" оппозиции. Последняя вольно или невольно сотрудничает с властью: а) в качестве "партийной оппозиции", т.е. участника определенным образом разыгранного спектакля, необходимого для режима имитационной демократии, б) в качестве "пугала", позволяющего шантажировать население альтернативными политическими проектами, которые подаются в качестве "великих и ужасных", в) на индивидуальном уровне - в качестве налогоплательщиков, потребителей и т.д.

2. Таким образом, власть как тотальная система отношений является одновременно группой определенным образом согласованных функций, точнее сказать, согласованных в соответствии с логикой осевой функции этой системы, которую можно определить как предупреждение/устранение дисфункциональности, т.е. как перманентную оптимизацию, осуществляемую в режиме "самосохранения". Соответственно, ненасильственное сопротивление направлено на увеличение дисфункциональности этой системы до какого-то критического уровня - в зависимости от конечных целей (в нашем случае это смена политического режима, т.е. демократическая революция). В этом смысле, как подчеркивает Майкл Рэндл, ненасильственное сопротивление напоминает не столько избирательную борьбу, сколько партизанку - с тем однако различием, что здесь исключено использование средств насилия, т.е. таких средств, которые ставят противников власти в наихудшую "ресурсную ситуацию" [4] . О ненасильственном сопротивлении - в отличие от избирательной кампании и вооруженного восстания - можно было бы говорить как о перманентной атаке на систему, атаке, представляющей собой совокупность точечных ударов, направленных на различные ее функции и как бы не привязанных к датам "решающих сражений", будь то электоральные битвы или захваты мостов и вокзалов. Так, например, успех какого-либо уличного мероприятия оценивается не количеством людей, его посетивших (как это всегда делается), но его эффективностью, определяемой соотношением затрат и выхода. Лучше достичь малого успеха малыми усилиями, чем мобилизовать гигантское количество народу и "выпустить весь пар в гудок".  

3. Совокупность акций, направленных на доведение дисфункциональности системы до критического уровня - это совокупность таких действий, которые в конечном итоге увеличивают потенциал девиантного, отклоняющегося поведения, т.е. поведения, которое означает нарушение сотрудничества с властью в том или ином отношении. Именно поэтому палитра методов ненасильственного сопротивления (опять же, в отличие от "восстания" и "выборов") чрезвычайно широка и простирается от индивидуальных акций гражданского сопротивления (например, голодовка в связи с отказом от призыва в армию на основании религиозных убеждений) до групповых ненасильственных действий (сидячие демонстрации, занятие помещений, создание параллельных или "виртуальных" руководящих органов официальных организаций), заканчивая действиями, связанными с отказом от сотрудничества с властью в социальной, экономической или политической сферах. Последние могут включать в себя т.н. конвенциональные действия (скажем, участие в местных выборах с определенными лозунгами или, напротив, демонстративное снятие представителей оппозиции непосредственно перед выборами), так и неконвенциональные действия (митинги, акции протеста, пикеты, отказ от сотрудничества путем бюрократического саботажа, снижения темпов производства, т.е. "итальянской забастовки" и т.д.).

Систематическое применение этих и подобных им средств, а также средств, которые ранее здесь не применялись, как раз и увеличивает общий уровень отклоняющегося поведения и ведет к тому, что сила политического режима, состоящего в том, что решения принимаются в одном центре, превращается в его слабость, а источники его мощи (ресурсы сотрудничества и согласия) - в причины головных болей. Можно вообразить ситуацию, когда в городе проходит несколько флэшмобов (и власть приводит в готовность свои силовые ресурсы с целью их предупреждения); одновременно оппозиционные партии подают несколько заявок на проведение уличных мероприятий [5] , причем велика вероятность, что некоторые "несанкционированные" мероприятия все же будут организованы (т.е. все равно копы должны находятся в состояния дежурства); при этом в различные государственные инстанции подано несколько тысяч жалоб и предложений (что засоряет коммуникативные каналы); жильцы ряда многоэтажек подают иски в хозяйственные суды в связи с тем, что ЖКХ вновь произвели перерасчет платежей или, напротив, требуют установить тепловые и газовые счетчики (в свете грядущего возложения оплаты счетов за российский газ на плечи конечных потребителей это очень актуальный вопрос) и т.д. Весь этот "децентрированный" праздник непослушания как раз и является непосредственным условием критических для системы власти эффектов наложения нескольких system errors.

Важно помнить о том, что борьба ведется не столько с "традиционным" противником (партией или организованной группой вооруженных людей), сколько с бюрократией и коррупцией во всех ее проявлениях и, следовательно, предполагает использование "бюрократической инерции" и других "аппаратных эффектов". В подобной оптике аппарат власти - это нечто вроде системы полупроводников, пропускающих сигналы лишь в одном направлении (в обратном направлении - лишь в той степени, в которой они подчиняются логике "исходной" команды), и, таким образом, нарушение функционирования всей системы может быть обеспечено большим количеством сигналов, идущих "снизу".

4. Одной из ключевых ставок ненасильственного сопротивления является пакет "этических вопросов" - в отличие от "политических" или "тактических", для которых вопрос о правомерности применения средств борьбы расценивается как решенный. Для людей, в той или иной степени причастных к сопротивлению, безучастных к нему, и для власти, вопрос о средствах является основным не только в стратегическом, но и в моральном отношении. В конечном счете речь идет о проблеме правомерности применения насилия в отношении личности (а также о том, какие ненасильственные акции допустимы и целесообразны в конкретной ситуации) и, соответственно, затрагивается фундаментальная для всей политики проблема легитимности, связанная с моментом нормативного (т.е. не просто юридического или практического) одобрения/неодобрения политического режима со стороны населения.

Сотрудничество с властью во многом покоится на авторитете последней. Авторитет же власти, напоминает М. Рэндл, "определяется тем, насколько она легитимна в глазах народа, насколько вправе требовать повиновения в рамках определенного конституционного порядка либо исторической традиции" [6] . Поэтому сторона, выигрывающая в этической аргументации, получает существенный перевес в борьбе: если представителям социальной группы приходится делать выбор между сотрудничеством и отказом от него в форме конкретных действий или воздержания от них, то исход этого выбора во многом определяется распределением моральных капиталов между властью и ее противниками.

5. Существенным отличием стратегии сопротивления от других типов стратегий является то, что в качестве союзников рассматриваются не только непосредственные участники и союзники (скажем, третьи силы) конкретного движения, но и те, кто, в общем, не подозревает о своем участии. Например, группа пенсионеров, которым предлагается адвокатская помощь для решения определенного вопроса. Сказанное, в частности, означает, что ненасильственное сопротивление не предполагает введения в оборот "агульназначымых", как говорят у нас дома, или "привлекательных для большинства" политических лозунгов, символов и форс-идей, призванных мобилизовать по возможности большее число сторонников - скорее, это финальное состояние движения. (Идти на выборы в местные советы с "общенациональными" лозунгами, как об этом недавно было заявлено, имеет смысл только в том случае, если кандидаты намереваются снять свои кандидатуры в последний момент, т.е. ограничиться информационной кампанией. Но даже в этом случае нельзя забывать о местных проблемах.)

В свой черед, это означает, во-первых, необходимость перевода части политических идей на язык, доступный пониманию той или иной группы граждан, т.е. на язык, связанный с проблемами, с которыми эти граждане имеют дело в реальной жизни. В действительности не существует ни общезначимых символов, ни общезначимых идей, ни нейтральных вопросов (т.е. таких вопросов, которые одинаково понимаются всеми, вне зависимости от позиций, занимаемых в социальном пространстве). Я не хочу сказать, что "общенациональные" идеи или лозунги невозможны, я лишь хочу настоять, что не существует и не может существовать общего вокабулярия для их "адекватной" трансляции, или же напротив - не существует общего кода для расшифровки "универсальных" сообщений. Наконец, не существует никакого "языка народа" - в любом случае мы имеем дело с серией локальных языков, в чем-то сходных, в чем-то различных. Так, например, для интеллектуалов "свобода слова" - это непосредственное условие их образа жизни, для журналистов - знак "нормальной" конкуренции, для бизнесменов - знак наличия информации как одного из наиболее ценных ресурсов, для обычных горожан - определенным образом понятый потребительский выбор (т.е. возможность полноценного пользования символом "семейной власти" - дистанционным пультом телеуправления), в то время как для крестьян такого вопроса, как правило, вообще не существует.

Во-вторых, мы говорим о практике массированного введения в оборот инициатив, которые собственно политического значения не имеют (хотя, быть может, имеют серьезное значение с т.з. тех или иных групп и классов) - начиная с действий, связанных с озеленением города, и заканчивая теми или иными юридическими и социальными инициативами, организация которых может быть возложена на плечи неформальных сообществ, НПО или просто "независимых индивидуалов". Коротко говоря, нецелесообразно соблазнять ту или иную группу граждан абстрактными преимуществами демократии, проще склонить их к взаимодействию на базе тех представлений, которые они по тем или иным причинам считают для себя значимыми. В конечном счете мы вынуждены говорить о селективном участии граждан, групп и классов в ненасильственном сопротивлении, т.е. о варьировании форм участия с точки зрения их предпочтительности для всего класса агентов, выбранного по той или иной группе переменных.

6. Говоря о "выборах" или "восстании" мы подразумеваем вполне определенные организационные формы и вполне определенный дисциплинарный порядок. Специфическое отличие ненасильственного сопротивления состоит в сочетании жестко выстроенной организационной вертикали с "аморфной" или "спонтанной" горизонтальной сетью гражданского сопротивления, подразумевающего наличие инициатив, как бы неподконтрольных центральному бюро. Соответственно предполагается сочетание организационных методов типового "бюрократического" администрирования с методами горизонтальной координации. Собственно говоря, сама по себе инициатива создания широкого народного движения предполагает такую "гибридную" форму организации. Это движение вряд ли будет легализовано, а если принять во внимание возможность окончательного закрытия партий, то следует изначально ориентироваться на то, что центральное бюро будет вести, так сказать, виртуальный образ жизни, что, в свою очередь, означает определенную расстановку ударений в координирующих функциях.

Здесь следовало бы сделать акцент на "децентрированности", "ризоматичности" самой организационной структуры. Сегодня, к примеру, у оппозиции нет никакой необходимости создавать центральный пункт управления флэшмобами. Во-первых, потому, что нет особой необходимости дублировать уже реализуемые инициативы, в т.ч. в плане их организации. Во-вторых, спонтанность, а не плановость - вот суть этих инсценировок. В-третьих, можно лишь догадываться, какие "новации" введут партийные технологи и политологи в эти совершенно "нежные", преимущественно визуальные техники (предложение одного политолога склонять народ на свою сторону словами вежливости, произнесенными на "мове", - это далеко не предел изобретательности).

Существует ряд других специфических черт ненасильственного сопротивления, которые, впрочем, в контексте настоящих опытов следует отнести к вторичным. Я не ставлю перед собой задачу набросать контуры генерального плана (т.е. общий алгоритм), в котором была бы прописана последовательность тех или иных шагов (это скорее задача для опытных технологов), однако следует сказать о том необходимом шаге в подготовке этого плана, - шаге, реализация которого, на мой взгляд, невозможна без социологов.

Вообразить общество уже

Общество? Проекция нашей заинтересованности

Напомню о тех шагах, которые мне представляются необходимыми, чтобы "подступиться" к стратегии ненасильственного сопротивления и одновременно связать воедино все то, что было высказано ранее в рамках всей этой серии.

1: разочароваться в большинстве - это прежде всего усомниться в наличии или существовании тех статистических субъектов, которые в наших палестинах нередко выдаются за реальные группы, классы со своими "интересами" или же субстантивируются до "общественных сил" или "объективных тенденций". Если эта операция не удается, если язык наших анализов и диагнозов настолько засорен "большинством", то следовало бы по меньшей мере попытаться

2: игнорировать большинство, т.е. стараться оставить за скобками наших рассуждений "тенденции большинства" - до поры до времени, пока не будет восстановлен демократический порядок и термин "электорат" получит адекватную прописку в вокабулярии, на котором стоят наши анализы. Уже само использование словосочетания "тенденции большинства" предполагает, что по ту сторону этих тенденций существуют какие-то иные тенденции, которых мы по известным причинам не замечаем, но которые все же имеют определенное значение. Я мог бы привести массу примеров, когда определенным образом настроенная количественная социология оказывалась совершенно слепа по отношению к трансферам, оборачивавшимся серьезными политическими неожиданностями. (К примеру, данные российских социологических центров в свое время свидетельствовали: украинский народ остается в той же мере "советским", "неевропейским" и т.д., что и белорусский с российским. И это прямо в канун "майдана". К вопросу о настройке нашей оптики: мы видим то, что намерены видеть и ничего сверх "видимого".)

3. вообразить общество - это, говоря просто, попытаться увидеть те тенденции, которые по сей день остаются невидимыми, а также те силы, те силовые линии и напряжения, которые давно не схватываются оппозициями типа "советское"/"европейское", "белорусско-"/"русскоязычное", "забелорусы"/"сторонники перемен" и пр. Все мы в каком-то смысле сторонники перемен и в каком-то - консерваторы, и здесь важны скорее те отношения, в которые мы вступаем, нежели то, чем мы, по нашему мнению, "в действительности" являемся. Если обратиться к сообществу интеллектуалов и экспертов, то можно заметить, что цифры, поставками которых занимаются социологи, - это не вполне их прихоть. Социологи выполняют заказ, адресуемый им политиками, политтехнологами и политическими аналитиками, и если последние по каким-то причинам озабочены "электоральными" тенденциями, то нет ничего удивительного в том, что ответ в самом деле заполняет пустоту вопроса. Ни в коем случае нельзя вешать всех собак на социологов: они вовсе не обязаны нести всю полноту ответственности за промахи политологов (кто же еще первым должен делать различия между демократией и пародией на нее?), промахи, которые во многом производны от общего состояния игры в глубокий анализ.

Из сказанного, по меньшей мере, следует, что заказ социологам, практикующим в поле изучения общественного мнения, должен быть переформулирован. И если мы согласны с тем, что этот заказ должен быть переформулирован в перспективе ненасильственного сопротивления, то в техническом отношении последующие действия могут быть выстроены примерно в такой последовательности (возможно, социологи предложат нечто более разумное и эффективное).

Во-первых, следовало бы определиться с тем, что по сей день неточно маркируют как "интересы классов", в более строгом смысле - с ведущими мотивациями людей, которые обычно выявляются в регистрах ожиданий, надежд и опасений. Хороший пример - недавний опрос молодежи, проведенный Левада-центром. Здесь молодых людей не ставили в тупик вопросами, связанными с политическими пристрастиями (вопросами, которыми, напомню, в повседневной жизни многие из наших граждан не задаются), но напротив - предложили ответить на вопросы о том, что их беспокоит более всего, и чего им хочется более всего, причем выбор языка ответа остается за опрашиваемыми [7] .

Во-вторых, мотивации людей в некотором смысле неизменны, и речь всегда будет идти об определенным образом сбалансированных (или разбалансированных) потребностях в признании, безопасности, социальной адаптации и пр. Здесь необходимо определиться не столько с надеждами и страхами тех или иных групп, сколько с языком, c "ключевыми словами", посредством которых они выражаются [8] . Это является необходимым и достаточным условием: не столь важно, кто и за что выступает, в плане формирования стратегии ненасильственного сопротивления куда важнее определиться со знаками-"операторами" возможной коммуникации. Ну и, разумеется, войти в эту коммуникацию, которая позволит уточнить, как этими знаками надлежит пользоваться в аспекте вовлечения людей в гражданское сопротивление.

Наконец, в-третьих, "привязать" классы (т.е. социологические классификации), в конечном итоге языки коммуникации, к тем социальным пространствам, в пределах которых эти языки практикуются. Будь то университетские аудитории, рынки, предприятия, офисы, городские "гормональные базары", т.е. некие физические пространства или же сетевые домены виртуальных коммьюнити (в западной политологии все это иногда именуется "бассейнами рекрутизации"). То есть картографировать социальное пространство вполне определенным образом. Как настаивает герой одного фильма, в этом районе Нью-Йорка не следует говорить "fucking", здесь принято говорить "cursed".

Так мы получим образ общества. Один из возможных - здесь важнее даже не то, насколько он "точен", но то, какие возможности, в отличие от "электоральных" и, следовательно, официально признанных и фиксируемых, - он в себе таит. Далее - уже в соответствии с генеральным планом - необходимо сформировать пакет предложений, от которых народ просто не сможет отказаться и т.д.

О возможностях. Революция или движимые ресурсы сопротивления

Когда люди ссылаются на свою объективность, то чаще всего они подразумевают, что являются объектами чьих-то домогательств

То, что из "стабильного" сегодня видится нам "объективными предпосылками", в "решающий" момент существовало как набор возможностей, которые могли так и остаться возможностями. Посему людей, без конца рассуждающих о том, что для революции в Беларуси не сложились (или же сложились) "объективные предпосылки", следует счесть злостными нарушителями известной конвенции, в соответствии с которой "строгой науки" о революциях не существует. В лучшем случае надлежит говорить о справочнике лишь относительно связанных (или разрозненных) сведений. Революция - это всегда и в любом смысле недетерминированный разрыв с предыдущей ситуацией, разрыв который можно "просчитать" лишь ретроактивно, т.е. после того, как революция случилась.

В своей книге "Естественная история революций" чикагский историк Лайфорд Эдвардс замечает, что революцией обычно называют насильственные действия - но потому, что консерваторы не хотят признать тот факт, что революция уже произошла [9] . Несколько модернизируя Эдвардса, можно было бы утверждать, что революции протекают в виде определенных изменений в наших социальных практиках, которых мы либо не замечаем либо не желаем замечать и - быть может, именно поэтому - склонны относить на счет ложно понятых "объективных условий", и, наконец, завершаются насильственными (или ненасильственными) действиями, закрепляющими новый порядок вещей в политическом измерении. Эти изменения можно выявить посредством группы симптомов, которые хотя и не определяются как "измерители", все же, по мнению Эдвардса, являются релевантными для всего класса исторических эпизодов, именуемых революциями.

Первый симптом свершающейся революции - социальное беспокойство, вызываемое целым комплексом причин, важнейшая из которых - склеротизация, окостенение социальных институтов. Одно из очевидных проявлений этого беспокойства - нарастающее стремление к путешествиям, т.е. появление большого количества путешественников и "стрейнджеров" ("аутсайдеров"). Стремление познакомиться с иными мирами и в более общем смысле - "тяга" к мобильности - в нашей ситуации могла быть зафиксирована, скажем, в момент, когда Лукашенко, движимый целью ограничить поток выезжающих граждан, поручил правительству "разобраться" с туристическими фирмами. Т.е. поставить в зависимость их присутствие на рынке от успехов в организации въездного и внутреннего туризма. К той же разновидности инициатив можно отнести другие ограничения, касающиеся выезда за границу, налагаемые на граждан (в т.ч. детей). "Тягу" к гасторбайтерству, благодаря которой из белорусской экономики исчезло, по различным оценкам, от 600 тыс. до 1 млн трудоспособных граждан, можно проводить по тому же балансу. Белорусы "мобилизуются" на мобильность и это, с другой стороны, один из резервов сопротивления.  

Второй симптом - рост аморализма и отклоняющегося поведения. По Эдвардсу, всплески девиаций могут быть зафиксированы и в тех обществах, которые не находятся в состоянии предреволюционного беспокойства, однако в любом предреволюционном обществе наблюдается падение нравственности, которая в практической жизни раскрывается в фактах жестокости, убийств, расточительности, коррупции, цинизма судебных органов и т.д. Все это можно наблюдать у нас в больших объемах. Люди не выходят на работу - без объяснения причин. В свете регулирования их "трудового поведения" посредством контрактной системы это очень характерный признак. В последнее время участились сообщения о судебных тяжбах, связанных с убийствами пьяниц и бомжей. И кем? Нашими доблестными копами. Этот перечень легко умножить.

Третий симптом - настроения разочарования, сочетающиеся с "эффектом раппорта" - спонтанным взаимным реагированием членов сообщества ("уклоняющаяся диспозиция"). Если обратиться к примеру проведения заседания "круглого стола" в офисе БНФ, можно было наблюдать, как легко раздражение от одного человека переходит к другому, и это верно относительно всех или почти всех сообществ и групп. И что редко приходится наблюдать в обществах, где нормы регламентации поведения достаточно устойчивы, чтобы негативные эмоции быстро гасились, а не распространялись, словно ток по проводам. "Общее" разочарование можно фиксировать как в виде непосредственных выражений этого разочарования, так и форме некоего радикального самодовольства - самодовольства с надрывом, хотя высшее, на мой взгляд, воплощение это разочарование находит в социальной мифологии, которую Эдвардс также называет в качестве симптома революции.

Многим из нас памятны байки про колбасу, имевшее широкое хождение в относительно короткий период "перестройки" КПСС. Считалось, что производство колбасы (а она выступала своего рода маркером состояния потребительского рынка) организовано таким образом, что в продукт попадают крысы, а также, что производственными стандартами предусмотрено подмешивание в колбасу отходов целлюлозной промышленности. Что это означает на языке форс-идей? "Партия травит своей народ", что, в свою очередь, в переводе на классический язык политологии означает падение доверия (кризис легитимности). Сегодня у нас в ходу: а) слухи о загадочной болезни Лукашенко ("правящий класс неизлечимо болен"); б) слухи о грядущей деноминации ("очень ненадежен"); в) о том, что Лукашенко планирует ввезти в страну миллион китайцев ("с ума сошли"); наконец, г) рекордное количество мифов и баек связано со строительством Национальной библиотеки, этого великого терминала знаний ("совсем плохо"). В принципе, можно не обращаться к этим слухам, достаточно обратить внимание на то количество мифов, которое встречается в создаваемых здесь политических анализах.

Четвертый симптом - рост общего благосостояния и культуры низших классов, а также их влияния в обществе. В противовес общепринятым на тот момент мнениям, Эдвардс считал, что революциям предшествует не обнищание народа, но наоборот - улучшение ситуации после длительной депрессии. То и дело возникающий из наших политических и экономических анализов образ нищего и голодного белоруса, который вдруг прорастает политическим мнением и выходит на площадь протестовать, следует также провести по графе увеличения удельного веса социальной мифологии в общем потоке информации. Разумеется, благосостояние, так же как и бедность, - категории относительные, и в этом смысле их не следует измерять лишь в показателях душевого дохода. Возможно, более адекватным индикатором является не столько "благосостояние", сколько известная в политологии кривая "относительной обездоленности" (relative deprivation), описанная американским политологом Т. Гурром, которую он представляет как У-образную кривую (U-curve) нарастающего расхождения между ожиданиями людей и реалиями их жизни [10] .

Вообще говоря, белорусский народ одновременно и беднее и богаче самого себя - беднее в том, что касается звонких рапортов правительства, богаче в том, что касается реальных доходов, берущихся неизвестно откуда. Наблюдается довольно любопытный феномен "внутреннего" гасторбайтерства: существуют целые регионы, втянутые в контрабандный и квазиконтрабандный (транспортировка дозволенного количества бензина, сигарет и спиртного) оборот материальных ценностей, существуют, наконец, не проходящие ни по каким балансам "приватные" обмены услугами и т.д. Словом, значительная часть экономики погружена в вязкий туман "серого" сектора, и это также катализирует нарастание разрыва между "субъективными" ожиданиями и "объективными" реалиями.

В числе признаков революционного процесса Эдвардс также указывал на трансфер лояльности интеллектуалов, либерализацию режима и возникновение экономической инициативы и пр. В нашей ситуации последние признаки можно трактовать двояко, т.е. они имеют вполне двусмысленный вид. Однако если говорить о симптомах революционного процесса, который, таким образом, не представляет собой абсолютно недетерминированного разрыва и, следовательно, всегда уже как бы имеется в наличии, то достаточно было бы говорить о сочетании нескольких симптомов. Важным достоинством социологии революции Эдвардса, все еще испытывающей влияние органицизма (что не удивительно для конца 1920-х), является то, что в ней делается упор не на "объективные" законы функционирования общества или же, напротив, - на электоральные умонастроения, но на симптоматику изменений в социальных практиках.

Если бы мы проделали подобную операцию применительно к нашему обществу, в частности обратили внимание на существование определенных практик "разочарования", то это в значительной степени облегчило бы реализацию стратегии ненасильственного сопротивления, которая в таком случае могла бы рассматриваться как алгоритм, в который уже вписаны "движимые ресурсы" социальной революции.

Важно помнить, что не зависящий от наших намерений и нашей воли революционный процесс одновременно оказывается в зависимости от наших действий, и в тесной связи с ними социальная революция находит свою "окончательную", собственно политическую форму.

-----------------------------------

Примечания:

[1] Паньковский С. Перманентные выборы / Наше мнение: http://www.nmnby.org/pub/060306/09-m.html

[2] Шарп Дж. От диктатуры к демократии. Концептуальные основы освобождения: http://www.nmnby.org/pub/0604/29-a.html. Эта книга также содержит практические рекомендации для формирования генерального плана сопротивления.

[3] Рэндл М. Гражданское сопротивление и <реальная политика>: http://www.hrights.ru/text/b7/Chapter3.htm

[4] Там же.

[5] По поводу оппозиции заметим, что адресованные ей упреки в "отсутствии воображения" во многом связаны с тем, что до сих пор она предпочитала организовывать протестные мероприятия, привязанные к тем или иным "оппозиционным" праздникам или дням скорби, и ставила себе целью сделать их как можно более массовыми. В логике ненасильственного сопротивления это вовсе не обязательно. Предпочтительными здесь являются не столько "решающие" символические удары, сколько бесчисленная череда изматывающих власть локальных и малозначимых "праздников". Если, положим, вести речь только о коммунистах: ну почему мы не устраиваем маленьких публичных коллективных междусобоев, посвященных дню рождения Розы Люксембург или, положим, очередной годовщине роковой встречи Лили Брик с великим пролетарским поэтом Владимиром Маяковским?

[6] Рэндл М. Гражданское сопротивление и "реальная политика": http://www.hrights.ru/text/b7/Chapter3.htm

[7] Левинсон. А. Коллективный антиколлективизм/Неприкосновенный запас: http://www.nz-online.ru/index.phtml?cid=20010441

[8] В вышеприведенном примере потребность в признании и стремление избежать изоляции чаще всего находит свое выражение посредством слова <одиночество>, своего рода фирменного маркера для молодых россиян.

[9] Edwards L. The natural history of revolutions. 2nd ed. - Chicago: The University of Chicago Press, 1970. - P. 9.

[10] Gurr T. R. Why Men Rebel? - Princeton, NJ, Princeton University Press, 1970.

Из комментариев к статье:

"Янов Полесский - выходец из ЕГУ. Отличительными особенностями ЕГУ (при всем при том, что там можно было получить неплохое образование) являются мессианство (трансляция европейских ценностей в Беларуси), снобизм (мы самые лучшие) и абстрактная начитанность. Знаний - выше крыши, но связаны они, скорее, ценностно и идеологично, чем концептуально. После варварского закрытия ЕГУ эти знания могут быть протранслированы только через обращение к ситуации. Но поскольку навыки работы с реальностью слабо развиты, то и получаются такие вот пачвары.

Сайт "Наше мнение" располагается на пересечении поля журналистики и интеллектуального воспроизводства. Это означает, что он должен иметь рейтинг и чем больше, тем лучше. Отсюда - внимание к актуалиям. Но они должны быть описаны на "высоком" языке. Попросту говоря, модно и по-философски.

Естественное после выборов недовольство социологией, как топовый тематизм необходимо было аккумулировать. Кто первый, тот и молодец.

Таким образом, Янов Полесский, имея те ресурсы, которые имеет, нарабатывает капитал (известность) и защищает благую идею, нисколько не заботясь о реальности."