Конечно, чужие пороки всегда кажутся более предосудительными
и более легко исправимыми, чем собственные. Именно поэтому и
надо указывать людям на их пороки, а не сосредоточиваться на
своих. При таком подходе будут основания надеяться, что кто-то и
вам поможет разобраться с вашими слабостями. Как аукнется, так и
откликнется. Это называется взаимопомощью, и это представляется
более правильным, чем выискивать "бревно в своем глазу" и бросать
ближнего наедине с его недостатками, как рекомендовал известный
религиозный деятель. Может быть, это не вполне мизантропично, но,
наверное, я не очень хороший мизантроп. Впрочем, со стороны
виднее.
Государство -- это не "общее дело" (rec publica). Это компашка
наглых чиновников, пасущих и стригущих население некоторой
территории. Всё, чего они могли мне не дать, они уже не дали, так
что мне ничего от них больше не нужно, а значит, не нужно и их
расположения ко мне, и я могу позволить себе говорить о них то,
что я думаю.
Чиновники -- это сословие, которое держит круговую оборону
против остальных граждан страны. Завалившие дело чиновники не
изгоняются, а переводятся на более простую работу примерно на
том же уровне чиновничьей иерархии. Сынки чиновников становятся
в большинстве своем чиновниками. Если кто-то из больших чиновни-
ков покидает чиновничью среду, то переходит разве что в богачи
или "политические фигуры". Четыре главных занятия любого чинов-
ника: 1) кого-нибудь подсиживать; 2) следить, чтобы не подсидели
тебя; 3) заставлять других работать; 4) высматривать поприща, на
которых можно быстрее и заметнее отличиться, заставляя работать
других, или спокойно и по-крупному воровать и злоупотреблять
служебным положением. Четыре заповеди чиновника: 1) не делать
резких движений, держать шеренгу; 2) не топить других чиновников,
(разве что слегка потеснять у кормушки); 3) не допускать
творчески соображающих людей к руководящей работе; 4) крепить
личные связи.
Конечно, идея государства сама по себе вовсе не плоха, но все
реальные государства, в которых мне доводилось жить, вызывали
и вызывают у меня главным образом досаду и ненависть. Довольно
долго я даже считал себя анархистом -- более того, поддерживал
отношения с другими анархистами, публиковал статьи в анархистском
бюллетене и даже дал в один журнал анархистское интервью. Есть в
анархизме кое-что очень притягательное: тотальный и безусловный
бунт против всех государственных мерзостей.
Пролетарий --- это не только социальное положение: это
психологический тип и, может быть, даже порода.
Пролетарии начала XXI века -- не то же, что любимые Марксом
пролетарии середины XIX в. Марксовы пролетарии в значительной
своей части либо были большинством в обществе (в промышленных
странах), либо образовывались выходцами из крестьянства --
в основном более активными и более сообразительными: бегущими
от идиотизма сельской жизни. В настоящее же время пролетариат --
не растущая, а убывающая социальная группа -- теряющая самых
активных и сообразительных. Кроме того, общее вырождение челове-
чества к настоящему времени зашло несколько дальше, чем во
времена Маркса. Если считать башковитыми 20% населения, то в
XIX веке заметная часть этих 20% приходилась на пролетариат,
поскольку интеллигенция и служащие были еще слишком малочислен-
ными, а в XXI веке пролетариат почти целиком входит в неполно-
ценные 80%. (Мне и самому данное рассуждение представляется
подозрительно простым, но заниматься улучшениями мне лень.)
Во-первых, они воняют. Если не табачной копотью, то винным
перегаром. Во-вторых у них закорузлые конечности с грязными
ногтями и задубленные физиономии (не столько потому, что у них
грязная работа, сколько потому что они ленятся что-либо делать
для содержания своего тела в порядке; а что касается их работы,
то они частью сами делают ее грязною, частью не возражают, чтобы
она такою была). А когда они начинают говорить, то хочется
позатыкать им чем-нибудь пасти -- чтобы не слышать их дебильных
мыслишек, матерщины и дурного произношения.
Хотя пролетарии нередко зарабатывают побольше интеллигентов,
затовариваются в тех же, что интеллигенты, магазинах и толкутся
в тех же автобусах, я в 80% случаев безошибочно различаю тех и
других. Даже если пролетарий вдруг оденется в якобы интеллигент-
ский костюм, его все равно можно легко распознать по вульгар-
ности: то ли цвет у костюма окажется не тот, то ли ногти будут
грязные.
Я совершенно не согласен с тем, что эти люди кормят меня и
таких, как я. 90% их усилий тратится на обслуживание их
собственных пороков -- на поддержание в обществе образа жизни,
который они одобряют. Над ними постоянно нужны пастухи вроде
меня, потому что в противном случае они обгадятся и передушатся,
а что хуже всего, перепортят остатки естественной среды обитания.
Работу любого из них я в состоянии освоить за то или иное время,
а работу, которую выполняю я, не осилит и сотня из них,
собравшихся вместе.
Разумеется, в среде пролетариев, как и в среде интеллигенции,
есть люди, оказавшиеся там не к месту, но я говорю о положении
в целом. Упаси меня Боже, обидеть честного культурного работягу
или презирать кого-то единственно за то, что он кормится простым
трудом, а не сочиняет книжки. Такое презрение -- это даже не
низость, а просто глупость. Я сам достаточно помахал и мотыгой,
и лопатой, и разными другими инструментами и не считаю это ни
зазорным, ни вредным для мозгов и здоровья.
* * *
Другое время, другое настроение. Не помню уже, как было у меня
в совсем уж давние годы, но когда я более-менее поумнел, я стал
уважать ручной труд (конечно, если он делается качественно).
Опять же, скажем, немецких принцев в XVIII-XIX веках обучали
какому-нибудь ремеслу, и это только прибавляло им качества.
В году, кажется, 1991-м я, гуляя с супругой по парку имени
Горького в Минске, попал на ярмарку профессионально-технических
училищ. Дети (не принцы, правда) продавали там свои учебные изде-
лия. Я был тогда сильно тронут увиденным, хотя трудно объяснить,
чем именно (кстати, я там даже что-то купил -- нужное, а не из
жалости). Дети не знали, что с точки зрения верхних слоёв ущерб-
ного общества они не совсем полноценные (только им этого не гово-
рят, чтобы не обижались), а просто радовались жизни, весне и
тому, что уже научились делать что-то не совсем уж простое.
Мамочка пугала меня в детстве, что если я буду плохо учиться,
то пойду в ПТУ ("помоги тупому устроиться") и потом "к станку".
Страх, пусть и не панический, оказаться у станка, был мне привит.
Правда, в моём особом случае он обусловливался в дальнейшем не
столько высокомерием, сколько сознанием своей неспособности к
регулярным однообразным усилиям.
В пролетарском статусе отпугивала не зарплата (она зачастую
была выше, чем у инженеров, учителей и т. п.): отпугивали условия
труда (мрачные грязные шумные цеха, вульгарные коллеги и т. п.)
и отсутствие шанса выбиться в привилегированный слой (высокое
начальство, великие учёные и пр.). Родители, имевшие образование
выше среднего, непоступление своего чада в вуз воспринимали как
семейную катастрофу.
О том, как закалялась сталь. В привилегированной школе "с анг-
лийским уклоном", в которой я учился, имелась слесарная мастерс-
кая, рудимент 1950-х, 1960-х, в которой для подростков мужского
пола проводились так называемые уроки труда. Пожилой мастер,
хороший человек, пытался привить детям интеллигенции и служащих
навыки работы по металлу, которые тем никогда не понадобятся. Как
и немецкие принцы, мы почти все были уверены, что в своей взрос-
лой жизни работать за станками не будем. Правда, сегодня я могу
сказать, что на моё инженерное мышление те уроки повлияли положи-
тельно (без них было бы ещё хуже). Этот школьный мастер однажды
на уроке труда отобрал у меня заготовку большого ножа, которую я
скрёб напильником вместо выполнения учебного задания. Я жутко
обиделся, мастеру стало совестно, и он начал объяснять мне, что
металл я выбрал неправильный, и он не будет достаточно твёрдым
даже после закаливания.
Разбавление интеллигенции личностями пролетарского склада,
вызванное значительным ростом потребности в простом умственном
труде, привело к интеллектуальному опрощению этой социальной
группы.
Интеллигенты гордятся своим образованием, хотя оно в действи-
тельности представляет собой собрание всякой чепухи, да и то
плохо усвоенной. Лишь одного из десятка их можно назвать умным
человеком, одного из сотни -- незаменимым творческим работником.
Большинство из них кормится выполнением несложных умственных
операций (впрочем, пролетариям не дано и этого).
Когда они начинают рассуждать о каких-нибудь принципах, они
обычно несут такой вздор, что хочется их ударить. Раздражает
не то, что они делают ошибки (в конце концов, ошибаться людям
свойственно), а то, что у них не только отсутствует культура,
так сказать, умственной работы, но что они даже не желают эту
культуру приобрести. Правда, те, кто желает -- и к тому же
исполняет свое желание -- обычно набивают свои головы такой
вычурной ерундой, что лучше бы они и не желали вовсе -- или
только желали, но не более.
Интеллигенты делятся на простых и выдающихся. Выдающиеся --
самые противные. Особенно если им представляется, что они --
"интеллектуальная элита", "совесть нации" или что-то еще в этом
роде. Те из них, кто рвется порулить на подхвате, прописывают
себя политологами; те, кто для этого трусоват или вял, подаются
в конфликтологи; слишком же бестолковые даже для выдающихся
интеллигентов представляют себя как культурологов.
Выделяются также рафинированные интеллигенты. Это те самые,
которые не замечают, когда кто-то проливает на скатерть соус.
Любители почитать Джойса или Кафку, держатели сеттера, спаниеля
или таксы, патологические либералы и мерзкие поклонники сюрреа-
лизма, которые морщатся при слове "Гитлер". Они нервны, трусливы,
болтливы, манерны и самоуверенны. Получаются они обычно в третьем
поколении интеллигентов, в худшем случае во втором, а к пятому
вымирают вовсе -- из-за гомосексуализма, психических дефектов,
малочисленности потомства.
Хотя я происхожу не из рабоче-крестьянской семьи, закончил
сравнительно хорошую школу и довольно приличный (не в моих,
конечно, глазах) институт, осилил кучу умных книг (и даже
несколько заумных), худо-бедно освоил несколько иностранных
языков и всю жизнь маялся в среде интеллигенции, я вполне
отчетливо сознаю, что я интеллигент не вполне. Я и пресловутый
соус в состоянии пролить на Чехова, и половину обеда потешаться
по поводу этого соуса. Когда кто-то рядом подпускает слишком
много утонченности, в меня вселяется дух поручика Ржевского,
и я говорю что-нибудь вульгарно-смешное. Конечно, утонченные
интеллигенты снисходительно делают вид, что им все равно, но
на самом-то деле, конечно, думают, что мое поведение вызвано
неизбывной тоской по органически недоступной мне подлинной
интеллигентности.
* * *
В любой сущности всякое ее качество может быть полезным (для
этой сущности, для меня и т. д.) лишь в том случае, если некото-
рым образом сочетается с другими качествами этой сущности. Это
называют гармонией. Между тем, значительное развитие какого-либо
качества обычно оказывается в ущерб другим качествам. Пример:
лепка фигурок из куска глины. Если фигурке сделать большую
голову, в куске не останется материала на длинный хвост. И
наоборот. Или же можно рассмотреть конструирование танков. В
танке всё должно быть взаимосвязано: толщина брони, размеры,
вес, мощность двигателя, площадь гусениц, калибр пушки и т. п.
Улучшение какого-то из этих качеств возможно лишь в ущерб другим
качествам, потому и осуществляют его лишь до некоторого предела.
Люди -- те же куски глины или танки: кто-то побольше, кто-то
поменьше. Но у каждого поднять какое-то качество на выдающийся
уровень значит оставить какие-то другие качества недоразвитыми.
Отчасти просто потому, что на всё не хватит времени. В числе
недоразвитых качеств часто оказывается не только мускульная сила,
но и что-нибудь в психике. Вообще, при слишком хилом теле трудно
иметь здраво работающую голову. Поэтому интеллигент -- если он
вообще что-то может -- это маленький танк с большой пушкой. Чтобы
получить от него толк, надо установить его в правильном месте и
точно развернуть орудие, потому что сам он сделать это может
разве что случайно. Другой способ: позволить интеллигентам ездить
где попало и целиться куда попало -- на их усмотрение -- но
разрешать стрелять только тем, кто вроде бы установился нужным
образом. Это называется цензурой. Чёрт бы ее побрал, конечно,
потому что цензура, обслуживающая больной политический режим,
распознает здравые вещи только для того, чтобы не дать им дороги.
Вот пишет человек статеечку про интеллигенцию. Могучий, раско-
ванный, сочный стиль. Впечатляющая статья. Я так не умею. Я грущу
по поводу своей бесталанности, но потом задумываюсь: а что за
стилем? А ничего особенного. Вся сила авторского интеллекта ушла
в стиль. По прочтении статьи я так же богат идеями, как и до
прочтения. Ну, сказал автор про некоторые неприятные особенности
отечественной интеллигенции. Красиво сказал. Но не сказал, почему
я должен считать их плохими и в какой степени; почему они есть
вообще; как их компенсировать или вовсе от них избавиться. Зато
он, может, вдохновил меня? На что-то более конкретное? Нет, он
просто занял мое место в газете.
Какой-то там популярный юморист состроумничал: интеллигент --
паразит, вырабатывающий культуру. Видимо, при некоторых обстоя-
тельствах это звучит смешно. Но ведь неверно: я думаю, интелли-
гент -- это в 90% случаев паразит, перерабатывающий культуру в
псевдокультуру. Или просто организм, размножающий псевдокультуру.
Или даже не имеющий на выходе ни культуры, ни псевдокультуры, а
только дерьмо. (Пример переработчика культуры в псевдокультуру --
этот сраный юморист. Если культура нужна, то вырабатывающий ее
организм не может быть паразитом. Или этот юморист признается в
том, что он антикультурник, то есть сторонник псевдокультуры? Или
противник культуры вместе с псевдокультурой? Это было бы уже
интересно.) А откуда же тогда берется культура? Иногда случайно
получается в процессе производства псевдокультуры. Побочный
продукт, так сказать. Ну и живучая же она потом бывает, зараза.
* * *
Неправда, что интеллигенция всегда в оппозиции к власти: это
лишь миф, должный набивать интеллигенции цену. В оппозиции к
власти находится только та малая часть интеллигенции, которая
хочет, но не может и не надеется попасть во власть или хотя бы
хорошо пристроиться возле власти и поэтому уповает на то, что
власть однажды сменится.
Интеллигенция, которая хорошо устроилась возле власти, бывает,
АРТАЧИТСЯ, но это лишь форма вымогательства с целью устроиться
возле власти ещё лучше.
Интеллигенцию не берут во власть и не устраивают возле власти
по нескольким причинам: во-первых, из-за дефицита вакансий;
во-вторых, из-за бестолковости интеллигенции.
Можно сказать, интеллигенты -- это образованные люди с амбици-
ями, не сумевшие попасть во власть. Как правило, они лишены
творческих способностей, потому что люди с творческими способ-
ностями зачастую хорошо зарабатывают и успешно самоутверждаются
вне власти.
Если же некий творческий интеллигент всё-таки демонстрирует
оппозиционность родному правительству, это почти всегда означает
всего лишь то, что он уже переориентировался на правительство
какой-то другой страны.
Псевдознатоков расплодилось особенно много после дурацкой
"перестройки" -- когда в эту несчастную страну пошли вонючим
потоком культурные достижения Запада. Разные там менеджеры,
юристы, экономисты, политтехнологи, аналитики, специалисты по
демократии и правам человека, организаторы разных шоу, курсов,
конкурсов и "пирамид". Бойкие, поверхностно сообразительные,
гордые своим псевдообразованием и бесконечно самоуверенные.
Очкастые, нахальные, с фальшивыми улыбками, в белых рубашонках
с галстуками.
А впрочем, совсем никудышный человек.
Проще говоря, сумасброд. Странно, как это
из него профессор не получился?
К. Чапек. "Фабрика Абсолюта" (гл. 1).
Преподаватели -- одна из самых гнусных разновидностей интелли-
гентов. Ввиду интенсивного упражнения языка очень многие из них
владеют им виртуозно, и переспоривать их человеку, привыкшему
меньше говорить и больше думать, -- затруднительно. Регулярно
блистая своими псевдознаниями перед глядящими им в рот студен-
тами, они приобретают чрезвычайную уверенность в правильности
своего строя мысли и в исключительности своих способностей.
Когда говорят, что образование дорого стоит, меня это всегда
раздражает: дорого стоит не образование, а содержание всей этой
своры "преподов" и оплата разных издержек, вызванных их
паразитической и деструктивной деятельностью.
Это они заставляли меня прожигать свою молодость на лекциях
и псевдолабораторных занятиях, забивали мою голову ненужными
сведениями, радостно душили мои попытки творчества и портили мне
нервы на экзаменах.
Это они являются единственным препятствием реформе образования,
которая ликвидировала бы такой пережиток малокнижного
средневековья, как лекции, сократила бы срок получения высшего
образования лет до трех и предоставила бы каждому одаренному
студенту возможность развиться в творческую личность.
Когда они прутся в политику (а они очень любят это делать),
они смердят там своим многословным вздором и сбивают с
правильного пути целые нации. Ни один народ не сможет зажить
действительно хорошо, пока не покончит со своими любителями
читать лекции.
Если от плохих врачей есть определенная польза -- вымирание
слабых, то от плохих преподавателей есть только зло, причем
зло страшное, потому что без больших натяжек на эту категорию
интеллигентов можно свалить все преступления цивилизации. Эти
кошмарные чудовища, эти воплощения зла, эти концентраторы и
ретрансляторы всякого вздора, эти попиратели здравого смысла, эти
пожиратели молодости -- да поразит их сифилис (тех из них, у кого
его еще нет), да хватит их кондрашка. Величайшим из людей будет
тот, кто найдет способ освободить от них человечество. Это было
бы более важное достижение, чем избавление его от чумы, оспы и
полиомиелита вместе взятых. Чем больше я думаю о преподавателях,
тем больше укрепляюсь в мысли, что с феноменом преподавания
в него нынешней форме надо решительно и беспощадно кончать,
каких бы воплей и жертв это ни стоило. Мы имеем ситуацию
"или-или": или в обществе радикально сократится воспроизводство
дураков, абсурдистов и моральных уродов, а также всякий
псевдонаучный треп, или попытка решения любой значительной
проблемы будет вязнуть в интригах и болтовне. Гораздо дешевле
держать "преподов" в концлагерях на всем готовом, чем выявлять
и исправлять ущерб, который эти люди будут причинять (даже при
условии запрета на их "работу"), если позволить им свободно
болтаться по улицам.
Несомненно, есть приличные люди и среди преподавателей: мало
ли чем приходится людям заниматься под нажимом обстоятельств. Но
о своих коллегах, боюсь, они вряд ли смогут выразиться вежливее,
чем я. Если, конечно, они действительно приличные люди.
* * *
Кстати, у Ницше ("Странник и его тень", 281): "Надо допускать
как можно меньше людей для посредничества между продуктивными
умами и умами, жаждущими получить от них знание, потому что
посредники почти невольно всегда подмешивают посторонние вещества
в пищу, которую они приносят, затем они слишком дорого ценят свое
посредничество, требуя для себя того, чего бывают лишены ориги-
нальные продуктивные умы, а именно участия, восхищения, времени,
денег и многого другого."
* * *
У Александра Блока: "Всякая культура -- научная ли, художест-
венная ли -- демонична. И именно чем научнее, чем художественнее,
тем демоничнее. Уж конечно не глупое профессорьё -- носитель той
науки, которая теперь мобилизуется на борьбу с хаосом."
"...подойти ближе к Вольной философской академии, где, я думаю,
позволено будет думать о серьезном, а не о том, поверхностном и
элементарном, над чем мыслят наши профессора..." ("Из записных
книжек и дневников", 1919 г., 6 янв.)
Никто, я думаю, не оказал всем смертным столь дурной
услуги, как те, кто научились философии словно некому
продажному ремеслу и живут иначе, чем учат жить.
Сенека. "Письма Луцилию" (108).
Я ничего не имею против Сократа или Дэвида Юма. Я обожаю
Аристотеля и Шопенгауэра. Я почти до слез восторгался некоторыми
текстами Ницше. Но я при случае душил бы голыми руками тех, кто
с апломбом называют себя "профессиональными философами". Мерзкая
порода абсурдизаторов, лезущих в систему высшего образования
и отравляющих молодежь своими претенциозными вздорными фикциями.
Гнусные черви на трупах великих мыслителей прошлого. Как ловко
они прикрываются славой покойников! Как самозабвенно презирают
они профанов, не желающих разбираться в их заумной галиматье! Как
лихо отшивают они всякого, кто дерзает ставить под сомнение
целесообразность их существования!
Есть настоящие философы. Их мало. Они создают философские
системы. В крайнем случае разбирают отдельные фундаментальные
вопросы человеческого существования, к примеру: роль игры в
жизни людей (Хейзинга), роль агрессии (Лоренц), феномен Запада
(Зиновьев). Некоторые из них очень мутные и вредные (Сартр,
Камю), но хотя бы добросовестные и смелые. И есть "профессио-
нальные философы". Их много. Они тоже пишут книжки: преимущест-
венно "учебники философии" и, как правило, в соавторстве. Браться
за фундаментальные вопросы им нельзя -- разве что пересказывать,
каковы мнения об этих проблемах у настоящих философов. И уж
совсем нельзя им разрабатывать философские системы. Если кто-то
из них нарушает указанные "нельзя", он вылетает из "цеха".
Возможно, он станет настоящим философом (и будет мыкаться как
почти все настоящие философы), но он уже не сможет зарабатывать
на жизнь преподаванием якобы философии.
Главное для "профессиональных философов" -- держать шеренгу
и поддакивать себе подобным. Главное для настоящих философов --
быть сами по себе и слать всех подальше. Две эти группы
противоположны одна другой по своим установкам и взаимно
враждебны.
Как есть наука и псевдонаука, так есть философия и псевдофило-
софия. XX век -- век расцвета псевдофилософии. Можно даже
говорить о глубоком упадке философии, о расстройстве системы
саморефлексии общества. Демагогия, абсурд, муть и заумь --
вместо четких правдивых ответов, ориентированных на практи-
ческий эффект.
Чем туманнее и заковыристее псевдофилософ, тем значительнее он
рангом в сонме собратьев. Чем проще и доходчивее пишет автор о
сложных вещах, тем он им ненавистнее. Но, конечно, вполне воз-
можно, что я ошибаюсь, когда полагаю, что философская система
должна быть понятна (по крайней мере, в какой-то "вводной" своей
части) любому среднесоображающему и среднеобразованному человеку,
а иначе она попросту не нужна.
Единственный способ возродить философию -- это изгнать псевдо-
философию из высших учебных заведений. Студенты могут ограни-
чиваться прочтением двух десятков действительно философских и
полезных для жизни книг (сегодня они их не читают!), а также
знакомиться с коротким докладом о том, что такое философия,
какой хорошей она была и почему ее вытеснила псевдофилософия.
Сваливание в одну кучу настоящих философов и "профессиональных
философов" (= преподавателей якобы философии) идет от последних.
Они и само название "профессиональный философ" выдумали
(противно-лживое) -- так как любят при случае выдавать себя
за настоящих философов, поскольку в глубине души сознают их
огромное интеллектуальное и нравственное превосходство над собой.
"Профессиональный философ" -- это звучит гордо. Это не
какой-нибудь шаромыжник, шлифующий линзы для очков, как Спиноза.
И не какой-то там недорезанный филолог-пенсионер, закончивший
жизнь в сумасшедшем доме, как Ницше.
О том, насколько понятной должна быть философская система для
среднего интеллектуала. В философской системе надо различать по-
нятность и приемлемость. Если система не понятна для большинства
думающих культурных людей, значит, она плохо изложена или пред-
ставляет собой и вовсе чушь. Если она для своего распространения
нуждается в посредстве "профессиональных философов", значит, она
дойдет до "конечного потребителя" лишь в испорченном виде. А если
она приемлема для большинства, то надо, конечно, подозревать, что
она старовата и уже не отвечает ситуации в обществе. Запаздывание
в распространении философских систем, отвечающих текущим и
назревающим потребностям общества, вызывается не только тем, что
они слишком непривычны, но и тем, что их распространению
препятствует масса "профессиональных философов", для которых эти
системы -- вызов. Кстати, философские халтурщики и абсурдисты
любят оправдывать феноменом запаздывания неприятие их пачкотни
критически мыслящими людьми.
Псевдофилософия -- последнее прибежище неудачников из числа
псевдообразованных амбициозных интеллигентов.
У псевдофилософов есть множество оправданий своей очевидной
бесполезности (неочевидной вредности -- если копать глубже).
Одно из них -- миф о том, что они работают не на текущий день,
а на далекое будущее (вперед лет на 50..300). Труженики, мать
их растак. Можно подумать, в текущем дне нет насущных проблем,
требующих предельного мозгового напряжения и хотя бы в принципе
допускающих решение, эффекта от реализации которого не надо ждать
50..300 лет. Кстати, некоторая часть этих проблем -- следствие
деструктивной деятельности псевдофилософов и мутных философов,
когда-то много "поработавших" на будущее лет 50..300 назад.
Еще одно оправдание псевдофилософами их заумной, непонятно к
чему клонящей болтовни -- утверждение о благотворности культиви-
рования многих "направлений мысли" ввиду неясности, какое из них
более правильное. Можно легко согласиться с тем, что такой яснос-
ти нет, но никак нельзя согласиться с тем, что псевдофилософы
представляют разные "направления мысли": на самом деле они пара-
зитируют на настоящих философах в рамках каждого "направления",
а заодно и дискредитируют последних. И кстати, они при всяком
подходящем случае яростно набрасываются на представителей МОЕГО
"направления мысли" (точнее, на меня самого) -- наверное, потому,
что паразитирование на таких, как я, им представляется беспер-
спективным.
Также выдвигается иногда аргумент, что для того, чтобы где-то
проклюнулся какой-нибудь гений, надо терпеть большое количество
попыток разных сомнительно одаренных личностей сотворить что-то
значительное. Именно так и обстояли бы дела, если бы главной
заботой этих личностей не было дружное и энергичное воспрепят-
ствование людям, которые пробуют сказать что-то существенно
расходящееся с тем, что вещает их сложившийся коллектив.
С точки зрения псевдофилософа, человек, заявляющий о бесполез-
ности (надо бы: вредности) псевдофилософии, -- филистер: распро-
страненная разновидность людей, характеризующаяся невосприимчи-
востью к заумным идеям. Именно вследствие огромной численности
филистеров псевдофилософы оказываются людьми исключительными --
избранными, так сказать. Филистеры лишены способности смотреть
далеко вперед, вглубь и вверх -- иначе говоря, ущербные существа,
напрашивающиеся на сострадание и не способные протянуть
сколько-нибудь долго, если псевдофилософы перестанут думать за
всех. Филистеры бывают двух разновидностей: те, которым нет дела
до псевдофилософов, и те, кого псевдофилософы раздражают.
Последняя разновидность филистеров -- малочисленная, но зато
очень гнусная и очень вредная для человечества, потому что она
называет псевдофилософов шарлатанами и хочет, чтобы их не было
(или чтобы они, по крайней мере, не лезли в учителя жизни, не
забивали информационные каналы своим бредом и не требовали за
него деньги у общества).
Среди псевдофилософов надо различать слегка припыленных
имитаторов и тех, кто отдаются псевдофилософствованию со страстью
и с убеждением в своей призванности. В последнем случае я склонен
считать псевдофилософствование своеобразным психопатологическим
комплексом, соединяющим нарушения восприятия и критического
мышления с малопрогредиентной манией величия и психопатичностью
истерического типа (вот загнул!). Личности, отягощенные указанным
комплексом, склонны много читать (и -- хуже того -- помнить
прочитанное), выискивать и подхватывать наиновейшее, всюду лезть
со своим неравнодушным мнением. Они любят выражаться вычурно, с
обилием малоупотребляемых терминов и говорить сложно о простом.
Способность усложнять простое они считают своим достоинством.
Страстные псевдофилософы -- мазохисты. Они любят быть гонимыми.
Это возвышает их в собственных глазах до таких фигур, как
Мартин Лютер, Джордано Бруно или даже Иисус Христос. Поэтому
они намеренно прутся туда, где можно получить щелчок по носу.
Ввиду неспособности создать какой-либо фундаментальный текст
они, чтобы оправдать свое существование на этом свете, лезут
в публицистику и в политику, выдают себя за методологов,
политологов или культурологов, читают лекции, пристраиваются
редакторами, создают школы чего-нибудь, в которых извращают мозги
молодежи. Им кажется, что, пребывая в гуще жизни и раскрывая глаза
алчущим правды, они реализуют свою высокую миссию: "учат думать"
или что-то в этом роде.
Слегка припыленные имитаторы в это время усиленно занимаются
компиляцией и издают толстые "основы", "введения", "курсы",
"общие теории" и прочую дребедень с псевдознаниями, забивающую
книжные прилавки и отвлекающую от настоящей литературы ту
несчастную молодежь, которая вследствие неспособности решить
проблемы секса и карьеры возгорелась приобщиться к мудрости.
Что же касается действительных, здравых философов, то они
видятся людьми ленивыми, умеренно сторонящимися общения и
широкого внимания, в прохладных отношениях с властями, вне
партий, недоверчивыми, консервативными, критичными, сомневающи-
мися, слегка ворчливыми, зарабатывающими отнюдь не философией,
пишущими просто и немного, а также проявляющими некоторую
склонность к построению "систем" (потому что "системы" экономят
мозговые усилия). Довольно близкими к указанному типу
представляются Сенека, Спиноза, Шопенгауэр и я.
* * *
А может быть, настоящий философ это даже не столько тот, кто
разрабатывает новые системы или решает отдельные существенные,
но слишком сложные проблемы общего характера, сколько тот, кто
придерживается (и на словах, и на деле) старых проверенных
систем, слегка подправляет их соответственно меняющимся условиям
и накапливающемуся общественному опыту их применения и защищает
их от новых попыток дискредитации. Ведь человечество по своей
сути за последние 2000 лет изменилось мало, а значит, не могло
сильно измениться также правильное и неправильное, то бишь
добродетели и пороки.
Эти отвратительные оболваниватели плебейских масс должны
сидеть на одной скамье подсудимых вместе с самыми кровавыми
уголовниками, самыми бесстыдными политиканами, самыми грязными
дельцами. В моем виртуальном концлагере для этих народных
любимцев отведен самый угрюмый барак.
Я не помню, чтобы кто-нибудь из них когда-нибудь призвал
зрителей к чему-нибудь полезному, хотя, возможно, и не очень
легкому, -- например к тому, чтобы потравить глистов себе и
товарищам.
На экране они великолепны, но у каждого в анамнезе какая-нибудь
мерзость, так что нет смысла ее раскапывать, а можно просто
исходить из того, что она есть. Вообще, я сомневаюсь, что человек
с нормальной биографией, нормальными психическими качествами и
здравым мировоззрением смог бы не то что ужиться в качестве
одного из лидеров на телевидении, но даже попасть в их число. Уж
конечно, я не завидую их славе -- ну ее к чёрту, я лучше позави-
дую славе кого-нибудь другого. Меня всего лишь раздражает та
гнусная чушь, которую они вдувают в уши доверчивым дуракам. Мне
ведь с теми дураками жить! Когда пристрелили одного из этих мерз-
ких выродков, я был очень рад. Хотя радость несколько умалялась
тем обстоятельством, что сделал это не я.
Упаси меня, Боже, попасть на фильм, получивший несколько
"Оскаров". Дурацкий видок этого дурацкого приза вполне
соответствует дурости, которая за ним стоит. Одного, от силы
двух "Оскаров" могут присудить по ошибке или же за какой-нибудь
дефект, который неизбежно есть в любом фильме. Но 3..5 "Оскаров"
надежно свидетельствуют, что фильм -- заумная занудливая дрянь.
Даже если фильм только "выдвигали на Оскаров", но он их не
получил, это все равно очень и очень подозрительно, и лучше
держаться от такого творения подальше -- если есть желание
сохранить время, деньги и способность к здравому суждению.
Однажды я убил вечер на то, чтобы посмотреть "Тонкую красную
линию", то ли получившую, то ли чуть не получившую не 3 и не 5,
а целых 7 "Оскаров". Я был вынужден смотреть этот фильм, потому
что заплатил за видеокассету деньги, которых хватило бы на целый
килограмм шоколадных конфет. Уже через 15 минут сидения перед
экраном я понял, как крупно ошибся, сделав эту покупку. Я
стоически мучился у телевизора целых 2 часа, но больше не
смог выдержать и оставил последние сцены на следующий раз.
Какой-нибудь боевичок или триллер, конечно, не донесет до меня
никаких значительных идей, но он хотя бы позволит полюбоваться
красивой дракой или красивой женщиной, и я нахожу это гораздо
лучшим, чем выслушивать шизоидные рассуждения о жизни и смерти. И
мне вовсе не нужен их дурацкий реализм: я и без них знаю, что
люди -- дерьмо. Я хочу увидеть мир таким, каким он должен быть. Я
хочу иметь перед глазами таких людей, которыми можно любоваться,
а не таких, от которых тошнит.
Слава Богу, в Голливуде хватает специалистов, знающих толк в
занимательном кино. А откуда берут этих тяжелых извращенцев,
которые присуждают своих дурацких "Оскаров", мне неизвестно.
Не знаю, как в других местах, а в стране, в которой я имел
несчастье родиться и жить, большинство средних и высших началь-
ников тяготеет к одному и тому же типу: жирноватый мордастый
мужик выше среднего роста, с наглыми ("начальственными") мане-
рами, пишущий дурным стилем и с ошибками и не намного лучше
выражающийся устно. В анамнезе у него кое-как оконченный провин-
циальный институт и, может быть даже, кандидатская диссертация на
какую-нибудь идиотскую тему. Его любимые занятия в часы досуга --
охота, рыбалка, спортивные телевизионные передачи и пьянство.
Книг он не читает. Таких, как я, презирает.
Подобные начальники держатся в своих креслах главным образом
потому, что изо всех сил поддерживают друг друга. Связи -- основа
их деятельности. Они все примерно одинаково мыслят и исповедуют
примерно одинаковую мораль. Пробиться в их среду можно лишь при
условии, что станешь рассуждать так же плоско, как они, и во всем
им поддакивать. Человек с ярким творческим талантом вряд ли
поднимется в их среде выше руководителя какого-нибудь отдела, да
и то лишь при условии, что будет помалкивать.
Меня всегда воротило от агрессивно-высокомерно-самодовольных
начальственных морд. А кого-то из ровесников и почти-ровесников,
оказывается, до изнеможения тянуло, наоборот, поскорее среди этих
морд затесаться и наесть себе такую же морду. Так вот, некоторые
из них в этом очень даже преуспели и мне приходится теперь видеть
и их агрессивно-высокомерно-самодовольные морды тоже и
выслушивать чушь, которую обладатели этих морд имеют обыкновение
выдавать.
Я анатомически, физиологически и психологически не годен к
тому, чтобы быть начальником. Моя физиономия более-менее подходит
разве что для террориста или второразрядного писателя.
Их характерный антропологический признак -- толстая наглая
физиономия. Не то чтобы они имеют большой избыточный вес, но
в области щек и затылка почти всегда имеет место заметное
вспухание.
Они самоуверенны, шумны, агрессивны. У них есть собственный
полууголовный жаргон, который, когда я его слышу, заставляет
меня вновь и вновь возвращаться к мысли о том, что надо бы
потратиться на пистолет. Они презирают всех, кто не хотят или
не могут копировать их образ жизни. В особенности они презирают
тех, кто пробуют вступаться за общественное благо.
Их художественные вкусы пошлы и вульгарны. С той поры, как
российские фильмы стали делаться под эти вкусы, я перестал их
смотреть. Предпочитаю пересматривать старое, даже если оно с
"красной пропагандой".
Если слишком предприимчивый говнюк и приносит пользу обществу,
то либо случайно (в качестве побочного продукта), либо для того,
чтобы усыпить бдительность этого общества (и потом вернее обворо-
вать его), либо чтобы было можно оправдываться, если однажды
поставят к стенке. Когда какой-нибудь лавочник делает доброе
дело, это настолько необычно, что попадает в газеты и в телеви-
зионные новости.
Если у предприимчивого сломается какая-то дорогая вещь, он
поспешит продать ее какому-нибудь простаку, сокрыв дефект. По
возможности он еще выдерет из нее при случае что-нибудь себе
про запас или заменит что-то на менее качественное. А если у
предприимчивого неизлечимо заболеет домашнее животное, он его
если не продаст, то выгонит на улицу.
Однажды моя жена купила двенадцать цыплят. Один был вялый уже
сразу по приезде с базара. К вечеру он помер. К утру померли еще
два. Оставшихся повезли на следующий день в деревню, но там уже
через сутки не осталось в живых ни одного. Представляю, какой это
был удар для моей десятилетней дочки: я смерть своей единственной
вороны вспоминаю с ужасом до сих пор. Мы с дочерью никогда этих
циплят потом не обсуждали. Той мерзкой сучке, которая продала мо-
ей жене заведомо неживучих птенцов (а я уверен, что она поперлась
с ними на базар, когда увидела, что некоторые из их компании
начали умирать), я желаю самой подохнуть в страшных муках.
Собственно, такие дряни обычно отбрасывают копыта в указанной
манере и без пожеланий от мне подобных.
Газетчики и телевизионщики бережно относятся к предприимчивым,
потому чтоб питатются крохами с их столов. Иногда эти крохи бывают
очень даже большие.
В странах с традицией частной инициативы отвратительные черты
предпринимателей не столь ярко выражены, но там, где лавочники
еще только идут в рост, впечатление от них кошмарное.
* * *
Во всякой разновидности "рыночных операций", будь то покупка
яблок на рынке, пломбирование зуба у платного дантиста или что-то
еще, можно лишь тогда считать себя пребывающим в сравнительной
безопасности, когда ты более-менее знаешь набор тех гнусных уло-
вок, которые лавочник будет против тебя применять. Но какой ценой
это знание приобретается!
Все эти шибко занятые, у которых день расписан по минутам,
имеющие кучу должностей и общественных обязанностей, стремительно
передвигающиеся, рано встающие и засиживающие за работой допозд-
на, воображающие себя тружениками и благодетелями человечества,
вызывают у меня брезгливость. Раньше меня беспокоил вопрос: когда
же они думают? Ведь серьезными размышлениями невозможно занимать-
ся второпях и по расписанию. Теперь я знаю: они не думают вообще
-- на том уровне, какого требуют дела, которые они под себя
подмяли. Если бы это было не так, мир бы не был столь удручающе
неблагополучен. В молодости меня огорчало, что я сам недостаточно
деловой: люблю полениться, почитать без всякой четкой цели,
поразмышлять о том, что само придет на ум. Я писал какие-то планы
и режимы дня, пробовал учитывать время на манер А. Любищева. У
меня даже заводились "ежедневники". Позже до меня, к счастью,
дошло, что если я хочу отличиться мыслью, то вся эта деловая
суета будет только мешать. Сейчас у меня нет "ежедневника", и
дела о которых я должен помнить, настолько редки, что на них
хватает даже моей неверной памяти. И я мог бы напечатать себе
визитные карточки, но не печатаю -- потому что не хочу быть
похожим на деловых.
(В молодости меня также беспокоила слабость моей памяти. Я даже
пробовал развивать память тренировками. Сегодня же я полагаю,
что если я в состоянии удерживать в голове свои компьютерные
пароли, не забываю о мельчайших обидах, а также довольно быстро
вспоминаю, куда спрятал от жены деньги и шоколадные конфеты, то
мои дела не так уж плохи, а если некоторые вещи в моей голове
куда-то безвозвратно пропадают, то, может, это так и надо -- для
успешного творчества, к примеру. Кроме того, у меня с годами
выработалось стойкое отвращение к так называемым эрудитам --
несчастным людям, которые хорошо помнят книжную всячину, но
которых опасно подпускать к делам, требующим конструктивного или
критического мышления. В конце концов, всё, что я когда-либо
прочитал, где-то у меня в подсознании наверняка сидит -- и
работает оттуда незаметно, но вроде бы с пользой.)
Вы задумайтесь над тем, что вы делаете на оккупированных вами
территориях: чуть где вырастет не нравящееся вам растение
("сорняк"), вы спешите его вырвать; чуть где проползет козявка,
вам неймется ее раздавить. Никакого уважения к чужой жизни.
Никакого к ней интереса. Много ли среди людей наберется таких,
кто предпочитает пересадить "сорняк" или отнести козявку подальше
от слишком опасного места? Да таких почти что и нет: я знаю
только себя. А ведь эти козявки и "сорняки" -- нормальные,
здоровые организмы, которым всего лишь не повезло с соседями.
И они занимают мало места, и не воняют, и ничего для себя не
требуют. Наконец, они красивы -- даже такие существа, как пауки
и медведки; надо только понимать их красоту: смотреть на них
так, как смотрели бы они на себя сами. Может, я делаю ошибку,
когда ставлю в один ряд ваших стариков с моими козявками?
Наверное, делаю -- но только в том смысле, что козявки -- лучше.
Для меня все твари Божьи имеют равное право на существование.
И для какого-нибудь буддиста -- тоже. Я уважаю буддизм только
за это. Не убий никого, кто тебе не мешает слишком сильно; от
чьих помех легко можно уклониться; кого нет необходимости
употребить в пищу или для других жизненно важных целей. А ваши
старички мешают -- и сильно. И к тому же они любят давить козявок
и вырывать "сорняки". А если вам они не мешают, то забирайте их
себе -- чтобы вокруг меня было свободно и чисто.
Когда мне попадается на глаза какой-нибудь маразматик, едва
передвигающий конечности, я ненавижу общество с удвоенной силой.
Какими тупыми и ленивыми надо быть, чтобы доводить себя до такого
состояния! И какими надо быть наглыми, чтобы за это требовать для
себя еще каких-то благ! Их болезни, их тяготы -- расплата за
прошлые грехи и глупости. Жалеть их, помогать им -- это, как
правило, значит брать на себя часть их вины и потворствовать злу.
Обычно они едва переставляют ноги, поэтому стремятся обойтись
минимумом шагов. Из-за этого они топчут газоны, переходят улицу
в неположенных местах (чем создают аварийные ситуации), а также
трутся о меня всегда, когда можно было бы свободно пройти мимо.
Когда я несусь, маневрируя, через толпу, они смотрят на меня с
ненавистью.
К сопливым трясущимся старикашкам я испытываю такую же сильную
неприязнь, как к красномордым алкоголикам и вонючим бомжам. Это
инстинктивное неприятие -- следствие опасности, которая от них
исходит. Зараза, грязь, вонь, неадекватное поведение, несчастные
случаи -- вот неполный спектр почти неизбежных неприятностей,
порождаемых этими существами. Так ну их к чёрту.
Старикашки смердят своим прошлым и пачкают окружающую среду
своими густыми зелеными соплями. У каждого из них букет болезней,
половина из которых представляет опасность для окружающих. Они
пялятся исподлобья с ужасом и ненавистью на изменяющийся мир,
в котором они давно уже ничего не понимают, и извергают при
всяком случае словесный понос насчет того, как плохо все стало
и какая плохая молодежь, забывая, что это именно они довели мир
до такого состояния. Но самое отвратительное то, что они пердят
в общественном транспорте. Другие, конечно, тоже пердят
(исключая меня и таких, как я), но все-таки гораздо меньше, а
эти доходяги с дряблыми кишечниками только и норовят испортить
воздух.
Когда они оказываются по соседству со мною, мне всегда мере-
щится трупный запашок, поэтому я стараюсь дышать поменьше и
убраться поскорее и подальше. Я охотно признаю наличие у меня
геронтофобии. Может быть, за нею стоит всего лишь страх смерти
и/или переразвитая брезгливость -- не знаю.
В общественном транспорте я всегда стремлюсь занять такое
место, чтобы никто из протухших старых грибков не оказался
рядом. И чтобы даже движение воздуха не шло на меня со стороны
тех маразматиков, которые не совсем рядом. Ведь если не заразят
чем-нибудь, так соплями забрызгают. Помню случай, когда мне не
повезло: сидевшая рядом со мной неправильно воспитанная девушка
уступила место маразматику. Вместо симпатичной девушки рядом ока-
зался мешок полусгнивших костей. Я думал сразу слинять подальше,
но поленился: чтобы занять сидение, я специально топал на дальнюю
остановку, да и ехать мне предстояло далеко. К тому же и пердун
вроде бы был еще не совсем развалиной. Я сжался так, чтобы
занимать меньше места и подальше от соседа. И тут началось!
Конечно, он немедленно принялся причмокивать, хлюпать носом и
время от времени задевать меня локтем. А я старался уверить себя,
что все это еще вполне терпимо, и боролся с соблазном извлечь
свой электрошокер, потрещать искрой у маразматика под носом и
предложить ему подлечиться моим электричеством -- от насморка и
от других болезней.
* * *
А эта их манера бряцать юбилейными медальками! Каждый второй
норовит нацепить хоть какой-то значок, а то перед соседями
неловко. Тоже мне герои нашлись! Ветераны заградительных отрядов,
отважные штабные писари, "бойцы невидимого фронта". Вот я-то --
действительно фронтовик: ветеран астральных битв и, может быть
даже, без пяти минут Герой Космоса.
* * *
Чем дольше человек живет, тем больше он повинен в мерзостях
этого мира. Поэтому почти все старики -- вполне состоявшиеся
преступники.
* * *
О старухах. Эти поганые сморчки, давно схоронившие своих
выродков-мужей -- курильщиков и пьяниц! Эти куски ползучего
дерьма! От одной лишь мысли о них у меня может прекратиться
эрекция. Я -- геронтофоб, и я не вижу оснований для подавления
в себе этого качества. В дурную эпоху, в которую пишется эта
книга, в городе, в котором я имею несчастье жить, сотни старух
торгуют сигаретами на улицах -- пачками и поштучно -- почти что
всучая их прохожим. Что вы говорите, их пенсии им не хватает на
жизнь? Плохое государство не желает на них тратиться? Почему
же они на выборах бегут чуть свет голосовать за какого-нибудь
выродка, а сунься в кандидаты я или кто-либо из мне подобных,
шарахаются от нас, как от черта. На самом деле их пенсию
наверняка пропивают их сынки-алкоголики. Если бы не эти ползучие
гадины, может быть, кто-то иной раз бы и не закурил. Но они
травят молодежь, чтобы продлить свое собственное прозябание. Как
говорится, мертвый хватает живого. Другие отвратительные старухи
торгуют на улицах семечками. Потом шелуха от этих семечек летит
на асфальт и даже на пол в общественном транспорте -- это не
считая бактерий и яичек глистов, заносимых плебеями в рот
немытыми руками вместе с семечками.
* * *
Люди толпы (синонимы: простые граждане, серая масса, плебеи,
быдло) настроены на то, чтобы к 70 годам превращаться в разва-
лины: они деградируют, КАК ВСЕ; болтаются по врачам, КАК ВСЕ;
воняют, КАК ВСЕ. Ничтожное их число делает гимнастику. Из тех,
кто делают, лишь немногие делают правильно. Если даже я бываю
ленивым, то чего ожидать от них? При этом они хотят, чтобы я
страдал из-за их расхлябанности: не только оплачивал (через
налоги и т. п.) их лечение, но еще и уступал им место в автобусе.
А вот уж нет! Я не буду потакать глупости . Я буду удерживать
свою позицию, даже если против меня ополчится вся ваша пузатая
и дряблая толпа. Я буду упорен, как герои-панфиловцы под Москвой
в 1941-м. Там, где я, маразм не пройдет.
* * *
Я могу сказать всем сутулым, заслуженным, едва ползающим труже-
никам на пенсии: неужели вы действительно работали ради моего
блага?! И куда оно подевалось? И что оно вообще собой представ-
ляло? Лучше бы вы ради моего блага бастовали и бунтовали: завое-
вывали уважение к личности и сами становились личностями, а не
говорящими орудиями труда. Но если бы вы ради моего блага не
делали совсем ничего, было бы тоже довольно неплохо: остались бы
целыми и чистыми леса, луга, реки, озера, болота, горы и т. д.
А еще вы бы лучше чаще думали о том, как устроить общество так,
чтобы работать приходилось поменьше, а всяких благ получалось
побольше, и чтобы всё вокруг было красиво, и чтоб не слишком
страдала при этом естественная среда. Вот тогда бы я был вам
благодарен. А сейчас у меня к вам только ненависть и тяжкие
обвинения, поскольку вы всего лишь загаживали планету и выжирали
ресурсы.
* * *
Цепляние стариков за жизнь обусловливается тем, что у них вместе
с физической деградацией идет деградация умственная (хотя у многих
и деградировать-то нечему). Если бы они имели бы возможность
здраво оценивать себя, они вряд ли задерживались бы в своем
состоянии надолго.
* * *
Полноценные люди -- более-менее умные, волевые, здраво смотря-
щие на вещи -- до состояния маразма себя обычно не доводят: они
либо сохраняют до преклонных лет здоровье и энергию, либо
погибают сравнительно молодыми (или даже очень молодыми): в бою
или от перенапряжения в каждодневном противостоянии злу. А что
касается этих полумертвых существ, медленно ползающих по улицам,
то большинство из них даже в свои лучшие годы было не более чем
грязноватой серой массой, дешевым сырьем для производства сверх-
человеков.
* * *
Большинство просто не отдает себе отчета, какие значительные
выгоды приносит человеку своевременное убытие в мир иной. Во
первых, он сносно будет смотреться в гробу. Во-вторых, он
избежит всех неприятностей, которые приходят вместе со старческим
маразмом. В-третьих, он избавит себя от необходимости хоронить
своих родственников и друзей. В-четвертых, его соседи и наслед-
ники будут часто вспоминать о нем с благодарностью.
Далее, всякий, кто вовремя дает дуба, оказывает большую услугу
и своей многострадальной Родине: ей не надо будет выплачивать ему
пенсию, содержать для него врачей, гонять ради него общественный
транспорт. К тому же он уменьшит тяжесть жилищной проблемы, а это
вам не лишь бы что: тут уже впору думать о небольшой посмертной
награде.
* * *
Особенности старческого возраста: ослабление всех способностей,
отсутствие перспективы, груз жизненного опыта, мешающий творить
и рисковать. Чем выше доля маразматиков в обществе, тем хуже оно
развивается, адаптируется, переносит трудности -- иначе говоря,
тем больше оно рискует погибнуть в случае какого-нибудь масштаб-
ного бедствия. Если разразится глобальная катастрофа и встанет
вопрос о выживании человечества, то в числе первых спасательных
мер должно быть осуществлено истребление всех старикашек. Не
думаю, что их надо будет пустить на котлеты: я не смог бы есть
такие котлеты даже при сильном голоде. Но вполне можно будет
делать из покойников белковый концентрат и добавлять его в пищу,
к примеру, свиньям. В крайнем случае -- удобрять поля пеплом из
крематориев. Если кому-то кажется, что здесь я перешел уже все
границы, пусть протрет глаза и перечитает текст еще раз. Претен-
зий к стилю я не принимаю, поскольку твердо придерживаюсь мизан-
тропического подхода, а что касается утлитарной стороны дела,
так я уверен, что когда станет нечего есть, отношение к моей
идее изменится в лучшую сторону. Не могу сказать, что это мечта:
скорее, это всего лишь мысль, помогающая переносить соседство с
маразматиками.
* * *
Старики -- это человеческое. В "дикой природе" старые организмы
встречаются очень редко (равно как больные и калеки), потому что
там всё слабое довольно быстро погибает (поедается или оттесняет-
ся от источников ресурсов). Живой мир по преимуществу молод и
здоров. Полуголодные, но полные сил организмы рыщут в нём в
поисках любви и пищи. А кашляющее, едва ползающее старичьё на
костылях попадается только среди существ, пользующихся орудиями
труда и речью.
* * *
Наибольшую угрозу представляют собой старикашки в домах с
газовыми плитами. Они в состоянии уничтожать целые подъезды. Ни
один нормальный человек не может чувствовать себя в безопасности,
если где-то поблизости гнездится маразматик с газовой плитой.
* * *
Нашел у Геродота: "Об обычаях массагетов нужно сказать вот что.
(...) Никакого предела для жизни человека они не устанавливают.
Но если кто у них доживет до глубокой старости, то все родствен-
ники собираются и закалывают старика в жертву, а мясо варят вмес-
те с мясом других жертвенных животных и поедают. Так умереть --
для них величайшее блаженство. Скончавшегося же от какого-нибудь
недуга они не поедают, но предают земле. При этом считается
несчастьем, что покойника по его возрасту нельзя принести в
жертву." ("История", кн. I.216)
* * *
Я подозреваю, что моё неприязненное отношение к старым бздёжни-
кам создаёт вокруг меня защитное поле, препятствующее их дурному
паранормальному воздействию на мой организм. Или их энергетичес-
кому вампиризму по отношению ко мне. Или чему то ещё в этом роде.
Вы так легко принимаете на веру всякий вздор про паранормальные
явления, что, может быть, благожелательно примете и этот: на
всякий случай, если хотите жить без лишних забот.
* * *
Я -- командор Ордена Стоячего Члена, первый враг всех маразма-
тиков и вырожденцев. Цель Ордена -- расчищение места под солнцем
для свежей поросли, препятствование паразитированию больных на
здоровых. Мы -- чистильщики, истребители ползучих трупов. Не
говорите мне о старикашках перед едой, если не хотите испортить
мне аппетит.
* * *
Мысленно я уже вижу накачанного пивом дегенерата -- автомобиль-
щика, курильщика и собачника -- который, прослышав, что я резко
высказался о сопливых полудохлых старикашках, станет караулить
меня у подъезда, чтобы "проучить", а заодно и подрасти в собст-
венных глазах. Я тебя жду, выродок. И я предупреждаю, что поста-
раюсь прикончить любого, кто вздумает на меня напасть. А дальше
будь что будет.
* * *
Я многое могу понять, если поднапрягусь. Но одна вещь мне никак
не дается: если убогих жалеете вы, а не я, то почему жить рядом
с ними столько долгих противных лет приходилось не вам, а мне?
А может, вы потому и жалеете их, что не были на моем месте?
* * *
"Вот я и сказал, что хотел сказать на этот раз. Но тяжелое раз-
думье одолевает меня. Может, не надо было говорить этого. Может
быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин,
которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть вы-
сказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который
не надо взбалтывать, чтобы не испортить его." (Л. Н. Толстой,
"Севастополь в декабре месяце")
Каждый болеет в меру своей глупости. 90% медицины обслуживает
дураков. Я бы никогда не смог работать врачом, разве что
специализировался бы по молодым здоровым умникам, преимущественно
женского пола.
Большинство нуждающихся в медицинской помощи -- это маразматики,
алкоголики, вонючие многолетние курильщики, порождения пьяных
зачатий, подзаборные бомжи. Короче -- человеческие отходы. Все
эти дряблые, облезлые, сопливые, изможденные физиономии, все эти
мутные глазенки и дрожащие конечности не вызывают у меня ничего,
кроме отвращения и ненависти. Я даже убивал бы этих уродов только
издалека и так, чтобы ветер дул от меня к ним, а не наоборот.
Если я не курю, не пьянствую, делаю по утрам гимнастику и
вообще веду должный образ жизни, то я с почти неотвратимой
закономерностью оказываюсь здоров. Иными словами, не заражаю
окружающих, не подбрасываю им нравственных проблем и не нагружаю
общества расходами на здравоохранение и на возню с инвалидами.
Неужели это не должно хоть каким-то образом вознаграждаться? Если
вдруг -- не приведи Господи -- начнется война, меня как здоровяка
пошлют на фронт в числе первых, а разные там почечники и сердеч-
ники будут читать о моем героизме в газетах и тихо радоваться
своей ущербности. Так неужели мое здоровье, поддерживаемое
немалыми усилиями, должно быть моим же проклятьем?!
Всякий раз, когда я вижу больного, мое первое желание, как
правило, -- помочь в завершении его жизненного пути вместе с
населяющими его внутренними паразитами. Что, вы ждете от меня
сострадания и любви к ближнему? Да сколько угодно, но только не к
каждому. А исключительно к тем, к кому хочется. Если есть
инстинкт, значит, он для чего-то нужен. И надо разобраться в его
сути и дать ему возможность уместного проявления. Если я
испытываю брезгливость, значит, это помогает мне выживать -- мне
и человечеству. Конечно, вполне возможно, что моя брезгливость
чрезмерна, но сначала докажите мне это. А пока не докажете, я
укроюсь за презумпцией невиновности. Мое мнение -- против вашего.
Моя осторожность -- против вашей беспечности. Мое чутье -- против
вашей поверхностности. Моя смелость -- против вашего самолюбова-
ния. Вы торопитесь насладиться своим нравственным превосходством
надо мной, но сначала потравите у себя глистов и научитесь
своевременно и тихо опорожнять прямую кишку.
Вообще, если кто-то требует, чтоб сострадали, то либо он сам
нуждается в сострадании, либо дома у него лежит несчастный
нуждающийся родственник, либо этому человеку очень везло в
жизни. А может, он просто дурак или у него инстинкты перекосо-
бочило.
Хам делает гадости окружающим, даже не замечая этого. А может,
и замечая -- и даже испытывая от этого удовольствие. Он пачкает,
шумит, воняет, создает вам угрозу своей собакой или своим автомо-
билем. Далеко не всегда удается выявить, кто гадит или шумит по
ночам в вашем подъезде, но даже если вы поймаете негодяя за руку,
вы ничего не сможете против него сделать: или доказательств не
будет, или милиция не захочет заниматься вашей мелочью. Ей непре-
менно нужно что-то вроде убийства, и если вы начнете понемногу
убивать хамов в своем окружении, она вами как раз и займется!
Посредством милиции трудно бороться с хамами еще и потому, что
она сама состоит в своей значительной части из хамов.
Не всегда есть возможность избить хама. И опять же, если вы его
изобьете, преступником из вас двоих сделают сами знаете кого. К
тому же недобитый хам будет вам мстить, а это очень легко, если
узнать, где вы живете. В общем, он безнаказан. Если вы попробуете
сделать ему ответную пакость, может случиться, что он вас выявит.
А у хама всегда есть друзья -- такие же хамы -- так что вам
всегда будет противостоять целая свора хамья.
* * *
Хам может быть очень ласков с теми, кто ему нужен. Этим он вво-
дит в заблуждение добропорядочных людей. Распознать хама бывает
непросто -- если знакомство с ним не начинается с его хамской
выходки. Надежный признак хама -- безразличие к общественным
интересам (если только он не выбрал себе в качестве способа
зарабатывания на жизнь создание видимости служения им).
* * *
Почему я не смог бы дружить с Владимиром Высоцким? Да хотя
бы потому что он доставал соседей ночным шумом. Окажись я его
соседом, я бы его ненавидел. Когда я засыпаю близко к полуночи,
а в доме кто-то все еще где-то стучит или топает, я говорю:
"Пусть сдохнет тот, кто это делает! Или хотя бы ноги себе
поломает." Аминь.
Когда они моют полы, они частично просто размазывают грязь.
Когда они подметают полы или асфальт, они частично просто
поднимают пыль в воздух -- чтобы она осела на участках других
уборщиц, а также в легких прохожих. Грязь и пыль, которую они
убирают -- в значительной степени их собственные или произве-
денные такими же, как они. Я как-то застукал на платформе в метро
тетку вульгарного вида, которая пыталась пристроить свой яблочный
огрызок возле колонны. Когда я высказал ей свое возмущение, она
стала орать, что сама работает здесь уборщицей.
Их половые тряпки бывают настолько вонючи, что после их так
называемой уборки в помещении некоторое время стоит запах гнили.
Особенно их тянет заниматься подметанием в то время, когда
это причиняет неудобство наибольшему числу людей: во дворах --
в шесть часов утра, когда большинство обитателей домов еще
хочет спать; на автобусных остановках -- когда там скапливается
масса людей. К тому же, у многих из них внешность уродливая, а
голоса пронзительные, вульгарные и противные.
Конечно, бывают исключения. Несколько таких случаев я наблюдал
самолично. Вообще, я считаю, чураться грязной работы -- то же,
что в бою прятаться за чужие спины. Мне случалось работать и
мусорщиком.
* * *
Уборщики, врачи, полицейские, пожарные и всякие спасатели --
те, кому приходится подметать в широком смысле: устранять неиз-
бежные последствия всяких дурацких свобод. Я, кстати, бы не смог
работать уборщиком даже за большие деньги: я непременно начал бы
высматривать и убивать уродов, бросающих мусор, и моей уборщицкой
карьере был бы скоро положен конец.
В каждом возрасте люди противны по-своему. Но самый противный
возраст -- с 15 до 20. В этих летах они еще слишком глупы, но
уже достаточно развиты физически и к тому же обычно перегружены
половыми гормонами. Смешение этих качеств дает, как правило,
отвратительный результат.
Они очень торопятся стать похожими на своих дегенератов-папашек.
На иного смотришь: нет ему еще и восемнадцати, а на физиономии
уже угрюмость, и походка как у изнуренного жизнью алкаша. Их речь
напоминает собачье гавкание или лошадиное ржание. Их вялая поход-
ка как если бы с хроманием сразу на обе ноги заставляет подозре-
вать у них геморрой, потертость в паху или какую-нибудь другую
болячку в нижней части туловища. Каждый из них по-отдельности вы-
зывает неприязнь, а когда они сбиваются в кучу, тогда становятся
просто невыносимыми. Я их боюсь. Каждое новое поколение этой
поганой поросли оказывается все более ущербным интеллектуально,
нравственно и физически (общая деградация человечества заметна
прежде всего на его молодежи). Эпизодически у меня случаются с
ним стычки -- когда я не выдерживаю их глупости и наглости и
пытаюсь ставить на место самых зарывающихся из них.
О, эти вступающие в жизнь тропою хамства и никогда еще не полу-
чавшие за это по мозгам! Их пьянит уже одна лишь собственная
дерзость. Они чувствуют себя хозяевами этого мира, вольными
гадить, где им вздумается. Будучи реалистом, я не могу обещать
тяжелой воспитательной зуботычины каждой встречной прыщавой
физиономии, но, по крайней мере, в моих мечтах (виртуально,
астрально) я стараюсь выполнять свой общественный долг целиком.
В метро они, усаживаясь на диваны, максимально раздвигают
свои нижние конечности -- как будто страдают опухолью
мошонки или дают понять, какие у них огромные репродуктивные
органы. Я всякий раз с трудом удерживаюсь от того, чтобы врезать
им промеж ног носком ботинка -- так, чтобы от их вопля всем
заложило уши. Если я когда-нибудь сорвусь с предохранителя и
начну гонять дегенератов, то раздробление половых органов
какому-нибудь прыщавому и волосатому недоноску, развернувшему
свой циркуль в общественном месте, наверное, будет первым, что
я сделаю.
Они носят кепочки козырьком назад -- наверное, стремясь
демонстрировать таким образом свой нонконформизм. Как
нонконформист дальше некуда, озабоченный тем, чтобы скрыть эту
свою особенность, а вовсе не тем, чтобы ее выпятить, я не могу не
думать, что их дурацкие кепочки задом наперед, скорее,
свидетельствуют об абсурдистском и извращенческом складе ума и,
может быть, даже о склонности к гомосексуализму. Это даже хуже,
чем не застегивать ширинки или не завязывать шнурков на ботинках:
это примерно то же, что надевать правый ботинок на левую ногу или
держать вилку за тот конец, где зубцы. По-моему, их нонконформизм
и без кепочек вполне проявляется в том, что они орут в
общественном транспорте, крутят громкую музыку, везде оставляют
после себя след из мусора, плевков и мелких разрушений. Если им
не нужен козырек, пусть надевают береты -- впрочем, тоже
идиотский головной убор, с которым по идиотизму может сравниться
только пилотка или фуражка с особо высокой тульей. (Популярность
кепочек козырьком назад, беретов, а среди военных -- фуражек с
высокой тульей -- еще одно печальное доказательство того, что
большинство человеческой массы составляют дураки, извращенцы
и абсурдисты.)
Когда у сопляков отрастают писюны, начинается публичное
щупание "телок" -- на улицах, в подъездах и общественном
транспорте. Слово "телка" вполне подходит для малолетних
недоумков женского пола. "Телка" -- глупое, похотливое,
нагловатое создание, уверенное, что мир существует для того,
чтобы оно могло плевать на него шелухой от семечек.
Если я всего лишь человеконенавистник, то почти всякий, кто
держит большую собаку в городской квартире, -- дурак, или хам,
или сволочь, или всё вместе (какая из этих характеристик подходит
ему больше, пусть выбирает сам). Мало того, что большие собаки,
даже не будучи бешеными, вполне могут сильно напугать или даже
загрызть какого-нибудь ребенка (хочется, чтобы это всегда был
ребенок другого собачника либо, на худой конец, курильщика или
автомобилиста), они еще громко гавкают и срут где попало. Всякого
собачника, попадающегося мне на улице, я хочу расстрелять на месте
заодно с его собакой: сначала его, а потом собаку или наоборот.
Однажды, много лет назад, я прочел возмущенную статью о том,
как милиционер застрелил чью-то собаку, которая бросилась на
него, когда он проходил по стадиону. Наверное, ему потом очень
досталось. Мне хотелось найти героя и высказать ему свою благо-
дарность, но я не нашел для этого времени, из-за чего меня до сих
пор терзает совесть.
* * *
Нет, мне никогда не понять этой "жизни вокруг собаки". Хоть бы
они съедали ее напоследок, так нет же -- с почестями хоронят.
Если они так рвутся с кем-нибудь нянчиться, пусть заводят
детей. Но детей почему-то становится всё меньше, а больших
злобных собак -- всё больше. Впрочем, неизвестно еще, что хуже --
когда у дегенерата рождается ребенок или когда у него появляется
злая собака. Наверное, совсем неплохо, если ребенок и собака
появляются вместе: собака загрызает ребенка, хозяин убивает
собаку, потом впадает в депрессию и вешается сам.
Разумеется, есть масса людей, которым покажется, что я невыно-
симо жесток и где-то даже абсурден. Рекомендую им обдумать это
обстоятельство еще раз после того, как чья-то собака напугает их
собственного ребенка. А ведь она еще может и укусить. И не только
ребенка. И не только за ногу.
* * *
Кстати, я не склонен содержать в своем жилище животных и расте-
ния, потому что не хочу никого мучить: ограничивать рождаемость,
уничтожать избыток населения и т. п. Пусть мучаются без меня.
А избыток улиточного населения из моего аквариума отправляется
прямиком на историческую родину -- в пруд. Я подозреваю, что мои
улитки меня очень любят, и если я немного еще держусь, то разве
что их молитвами.
Легковой автомобиль -- символ и одна из основных форм извращен-
ного потребления в современном обществе.
Для того, кто едет в легковом автомобиле, вероятность погибнуть
в дорожной аварии примерно в 100 раз выше, чем для того, кто едет
в автобусе. Я всегда с радостью вспоминаю этот факт, когда вижу
за рулем какого-нибудь особенно наглого придурка. С большим
удовлетворением я воспринимаю всякую очередную телевизионную
новость о том, что какой-нибудь известный выродок разбился на
своей машине. Пусть они и дальше убивают друг друга. Огорчает
лишь то, что иногда они еще и давят ни в чем не повинных прохо-
жих. Кстати, если бы на дорогах ставили крест возле всякого
места, где в автомобильной катастрофе погиб или был смертельно
ранен человек, некоторые их участки уже выглядели бы как клад-
бища.
* * *
Жалкие личности, в глубине души сознающие свою ничтожность,
хотят иметь видимые знаки жизненного успеха, отчаянно стремятся
убедить себя и других в том, что у них "всё путем". А какие еще
могут быть знаки? Перья на голове, расшитый золотом камзол,
перстни на пальцах? Но золото, брильянты и даже перья вполне
могут быть и поддельные, общедоступные, хотя и очень похожие на
настоящие, так что этим не выделишься. Еще может быть красивая
молодая жена, но жену с собой всюду таскать не будешь. Кроме
того, красивая и молодая может наставить рога. А еще ведь надо
куда-то деть старую, потому что она тоже хочет хорошо жить и без
борьбы не сдастся. Так что для некоторого диапазона доходов
автомобиль как символ успеха незаменим.
* * *
С некоторыми из автомобильщиков, курильщиков, собачников и
прочих неправильно ведущих себя граждан мне приходиться
здороваться, то есть желать им здоровья. При этом я вынужден
собирать всю свою снисходительность и убеждать себя, что каждый,
а не только я, имеет право на недостатки. И разве кто-нибудь это
оценил?!
* * *
Что может один невыдающийся человек, то смогут вполне и многие
другие. Если я легко обхожусь без личного автомобиля, то без него
наверняка обойдется огромная масса людей.
В своих вонючих курилках они сговариваются против нас, некуря-
щих (а мы потом удивляемся их осведомленности, скоординирован-
ности, спаянности). Об этом проболтался еще Артур Конан Дойл
("Открытие Рафлза Хоу", гл. II): "Но ведь известно, что все
курильщики на свете как бы принадлежат к одному братству, подобно
масонам, и тут уж рушатся всякие социальные перегородки."
Благодаря этому курильщики в среднем успешнее делают карьеру --
несмотря на свой кашель -- и потом смердят с больших должностей
своим абсурдизмом на все общество.
Я уверен, что если кто-то наберется терпения заняться социоло-
гическим исследованием курильщиков, то обнаружит значительную
корреляцию между курением, держанием большой злой собаки и
владением автомобилем. Причина -- в том, что все это обычно идет
из одного корня -- пренебрежения к окружающим, стремления "взять
от жизни побольше", недостаточного развития инстинкта самосохра-
нения и нехватки здравого смысла.
Много ли вы встречали курильщиков, которые прежде, чем зажечь
сигарету, интересовались, на кого пойдет дым? Много ли вы встре-
чали курильщиков, которые, докурив сигарету, искали бы, в какую
мусорницу бросить окурок?
Как я ни уворачиваюсь, им все равно раз за разом удается
дохнуть на меня своей мерзостью. Меня особенно раздражает их
манера сосать до последнего момента свою вонючую сигарету на
остановке общественного транспорта, потом бросать окурок под
колеса, лезть в салон и там выпускать из легких последнюю
порцию никотиновой отравы. Не приведи Господи оказаться в
тесноте рядом с одним из таких выродков. Из легких у них так
смердит гнилью, что впору надевать противогаз. Мне всякий раз
приходится подавлять приступ гнева, чтобы не устроить немед-
ленную показательную расправу.
Курильщик все время плюется (слюной, которая у него избыточно
выделяется, а также мокротами, образующимися в его нездоровых
"дыхательных путях"). Он болеет значительно больше тех, кто не
страдают дурным пристрастием к табачному дыму, а значит, он на
них паразитирует. То, что он отбрасывает копыта раньше некурящих,
само по себе, конечно, вовсе не плохо (поскольку отвратительных
заразных стариков и без того слишком много), но проблема в том,
что перед тем, как отправиться к праотцам, он оттягивает на себя
весомую долю усилий системы здравоохранения.
Курильщики так нежно заботятся об удовлетворении дурной наклон-
ности друг друга, что хочется избивать их уже за одно за это. А
как ловко они управляются со своими мерзкими курительными при-
надлежностями! Лучше бы они так же ловко манипулировали зубными
щетками.
Мне приходится напрягаться, чтобы сдержать приступ бешенства,
когда какой-нибудь сраный деятель, которого сраные телевизионщики
удосужились показать массам в качестве "выдающегося современника"
или героя дня, засмаливает свою сраную сигарету и пускает струи
дыма чуть ли не в объектив телекамеры. Это, наверное, должно
означать, что он очень волнуется или что наоборот очень раскован.
На самом же деле это означает, что этому деструктивному выродку
плевать не только на свое здоровье, но также на общество,
которому таким образом вдалбливается мысль, что курение -- порок
незначительный.
Говнюка, бросившего в мир формулу "Курение опасно для вашего
здоровья", я бы медленно замучил в газовой камере, в которую
пускал бы табачный дым. Курение не опасно для здоровья, а
однозначно вредно, причем в немалой степени -- и не только для
курильщиков, но и для тех, кто имеет несчастье быть с ними рядом.
Манеру кропать эту фразочку на сигаретных пачках и на плакатах,
рекламирующих курение, я считаю ярчайшим доказательством гнусной
лживости и крайней гнилости вашего издыхающего общества. Ну что
после этого можно с вами обсуждать? Не иначе, ужасы нацизма.
Что же касается того, что курят положительные герои почти всех
фильмов, то, как я уже говорил, я сильно подозреваю, что
производители сигарет отстегивают продюсерам значительные суммы
за это дело.
* * *
Ну как бы это вам, курильщикам, подоходчивее объяснить,
насколько вы противны некурящему человеку? Вот как вам бывает
невтерпеж закурить, так мне бывает невтерпеж ударить вас за это
по голове большим камнем. Жизнь рядом с вами -- это регулярное
мучение, регулярный кровавый соблазн -- чуть ли не до видений
наяву.
* * *
Заслуживает ли курильщик того, чтобы пожелать ему сдохнуть? Я
думаю, заслуживает: даже если в результате моих пожеланий начнет-
ся массовый падёж курильщиков, от этого окажется больше пользы,
чем вреда, поскольку оставшиеся в живых поторопятся бросить свое
преступное занятие. А если не поторопятся, то будет тоже неплохо,
потому что планета давно уже нуждается в прореживании населения.
Конечно, кто-то может за что-то пожелать сдохнуть и мне, но,
во-первых, я, как мне кажется, менее докучлив, а во-вторых,
здоровье у меня покрепче, чем у среднего курильщика.
* * *
Я презираю в русском народе его (или "презираю русский народ за
его..." -- уж как хотите) нежно-бережное отношение к курильщикам,
любителям выпить и всякой (вариант: "всякой прочей") мрази.
Какой-нибудь хам может без очереди рваться к прилавку за пачкой
сигарет или бутылкой пива, и разные тетки и мощные отцы семейств,
стоящие за колбасой и сыром, с пониманием пропустят его вперед
себя. Какой-нибудь алкаш может грохнуться на улице, и его
немедленно начнут обхаживать две-три сердобольные клуши. А если
я попробую выпереть вонючего вшивого бомжа из автобуса, за него
немедленно кто-нибудь вступится. Христианнейший народ, мать вашу
растак.
Им все время кажется, что в их компьютерах чего-то не хватает:
то быстродействия, то оперативной памяти, то какого-нибудь
ускорителя, то чего-нибудь еще. Они все время устанавливают и
переустанавливают какие-то программы, назначение которых чаще
всего состоит в том, чтобы заменить или дополнить какие-то другие
программы, которые им почему-то представляются недостаточно
хорошими. Между собой они общаются на идиотском жаргоне, причем
считается, что чем круче кто-то из них загибает, тем больший он
специалист. Из этого жаргона я ухватываю, боюсь, в лучшем случае
половину, хотя проболтался среди компьютерных абсурдистов и
извращенцев лучшую часть своей трудовой жизни и некоторые из них
даже ошибочно считают меня своим.
Я заметил: чем "круче" компьютерщик, тем труднее добиться от
него толкового результата в какой-нибудь простой компьютерной
работе. Он либо отвлекается все время на свою любимую ерунду,
либо наворачивает излишества, чтобы испытать какой-нибудь новый
"инструмент", который на самом деле ему так же нужен, как третья
нога.
Пример новостей из их дурацких профессиональных газет:
"17-дюймовый монитор будет к концу года стоить столько же,
сколько 15-дюймовый". Вот тебе на! Чудесное известие, заводящее
их на целый день! Они будут возбужденно обсуждать его в курилке,
радостно потирая потные от волнения руки. И с такого рода людьми
мне приходилось общаться почти каждодневно долгие годы! Почему я
теперь нередко мучаюсь от тоски? Да вот поэтому ...
Они так надрываются и так вызывающе трясут своими патлами, как
будто через них человечеству открываются какие-то великие истины.
Как будто при их активном участии всякий раз решается, быть или
не быть чему-то крайне важному. Как будто если они не покричат,
то мир окончательно погрязнет в мелочности, трусости, подлости,
лжи и прочей скверне. Им так хочется быть страдающими, трагичны-
ми, сатаничными, роковыми, отчаянными, стоящими у бездны. На
самом деле они лишь разболтанные, пустые, шумные говнюки,
отравляющие молодежь. К тому же гомики и наркоманы через одного.
В лучшем случае алкоголики и депрессивные эпилептоидные некрофилы
с сифилисом мозга.
Из всех недоумков для меня более-менее терпимы только
незамужние дуры, которых я устраиваю как мужчина. Если бы я был
мошенником или политиканом, меня бы безмерно радовала числен-
ность умственно неразвитых людей на просторах Отечества, но
поскольку я все еще цепляюсь (как дурак, ей богу) за возможность
кормиться творчеством, мне это обстоятельство несет почти одни
только неприятности.
Из всех разновидностей дураков я больше всего ненавижу дураков
энергичных. Откуда они берут свою энергию, я не знаю. Не исклю-
чено, что крадут у меня: мне ее всегда не хватает. Я всегда очень
быстро уставал, хотя не страдал никакими тяжелыми болезнями, не
таскал в себе глистов и вообще вел здоровый образ жизни. Я --
вечно опаздывающий, вечно проваливающий свои планы, вечно
переоценивающий свою трудоспособность, вечно загруженный по уши.
Они же -- свежие, как огурчики, -- всегда что-то крутят, строят
или ломают.
Некто А. П. Паршев написал неплохую в общем-то книгу "Почему
Россия не Америка", в которой справедливо указывает на то, что
вследствие холодного климата жизнь и хозяйственная деятельность
в России требуют гораздо более значительных, чем в США, затрат
энергии, поэтому при равных трудовых усилиях уровень жизни
в России никогда не поднимется до американского. Гражданин
Паршев, конечно, истинный патриот и проницательный экономист,
но, по-видимому, человек, не имеющий склонности к радикальному
творчеству. Поскольку в Америке огромные средства тратятся на
разные глупости и в России -- тоже, то если бы Россия избавилась
от некоторой части своих глупостей, Америка очень скоро перестала
бы годиться ей в подметки. Главная проблема России -- не ее
холодный климат, а ее закорузлые самоуверенные дураки. Почти
в любом деле главное препятствие успеху -- какой-нибудь недоумок
или целая толпа недоумков. Если одного-двух интеллектуально
ущербных иногда удается как-то переубедить, нейтрализовать,
обойти, то против целой толпы любой умник бессилен. Различные
конторы набиты дураками под завязку. Дурацкие уши торчат почти
из-за каждого начальственного стола.
У дураков голова забита прекрасными и почти неоспоримыми
истинами (мне бы такие!). Хуже того, у них на подобные истины
какой-то особый нюх. К примеру, я уверен, что никто дуракам не
внушал, чтоу американцев признаком вкусности яблок является их
червивость, а дураки сами подхватили эту максиму и распространили
в своей среде. Хотя, разве что у ее истоков стоял какой-нибудь
хитрый человечишка, у которого была трудность со сбытом червивых
яблок. О, я легко представляю себе американского (или американи-
зированного) дурака, который на рынке говорит торговцу яблоками:
"Мне б почервивее!" И я прямо-таки вижу лучистое выражение
радости на лице этого торговца. Но все-таки как, скажите, можно
верить в эту очевидную чушь?! Она ведь даже противоречит другой
дурацкой максиме: "о вкусах не спорят"! Неужто у меня с червяка-
ми всегда одинаковый вкус? И потом, ведь всем свойственно иногда
ошибаться и лениться, поэтому я вполне могу вообразить себе
червяка, который влез на неправильное яблоко, а потом поленился
перелезть на другое. А может, это была рассеянная и/или ленивая
бабочка, откладывающая яички: я ведь не знаю, кто там у них
принимает такие важные для меня решения!
После всего того, что высказали об ученых Эразм Роттердамский,
Артур Шопенгауэр, Фридрих Ницше, Александр Зиновьев, мне остается
почти что только поддакнуть. Самоуверенные дураки, нахрапистые
имитаторы, издерганные психопаты, безнадежные абсурдисты, в
лучшем случае хорошо воспитанные, но творчески малоспособные люди
-- доминирующий контингент в этой порочной среде, подтравливающей
остальное общество болезнетворными идеями.
А. Зиновьев различает науку и псевдонауку и утверждает, что в
научной отрасли преобладает псевдонаука, подавляющая науку и
паразитирующая на ней. Вполне понятно, что он имеет в виду, и по
сути он прав, но терминами он пользуется неправильно, что для
логика (каким он себя считает) очень нехорошо. Наука есть как раз
то, что он называет псевдонаукой: куча путаных и халтурных
измышлений разных ущербных личностей, слегка похожая на то, что
есть на самом деле. Настоящая, типовая, преобладающая наука. Если
почти все человеки называет это интеллектуальное дерьмо "наукой",
значит оно и составляет содержание понятия "наука". А то, для
чего Зиновьев хочет употреблять слово "наука", есть достижимый
лишь для очень немногих ИДЕАЛ науки -- противостоящий реальной
науке настолько, что по сути являющийся антинаукой.
Так называемый "научно-технический прогресс" -- продукт
деятельности так называемых ученых -- есть на 95% вырождение
человечества и разрушение среды его обитания.
* * *
Упаси меня Боже считать себя большим специалистом хоть в
чем-нибудь. Так, кое-что могу, но некоторые имеют способностей,
опыта и заслуг поболее моего (а некоторые только думают, что
имеют, и пребывают в счастливом заблуждении на свой счет). Если
вы попросите меня что-то делать, то я, конечно, буду стараться,
но выдающихся или хотя бы положительных результатов я гаранти-
ровать не могу. К счастью, мне не приходится выполнять работу,
ошибка в которой может привести к какой-нибудь катастрофе. Да я
и не возьмусь за нее никогда -- учитывая свою рассеянность и
прочие недостатки.
Половина сомнительно полезных новшеств распространяется через
старых ученых пердунов, которые опасаются конкуренции со стороны
молодых дураков и поэтому изо всех сил стараются выглядеть совре-
менными. Они до ужаса боятся проявить консерватизм. Они носятся
с какой-нибудь вздорной теорией или абсурдной компьютерной
программой и млеют от сознания своей передовитости.
Когда я слышу высказывания типа "доверьтесь профессионалам",
я всегда чувствую некоторое раздражение. А вот ни хрена вам!
Если бы я, как вы говорите, "доверялся профессионалам", меня бы
уже, наверное, не было в живых. Конечно, есть люди, которым можно
в чем-то довериться. Иногда даже приходится это делать. Но
доверяться кому-то в некотором деле только потому, что он в нем
"профессионал", значит делать опасную глупость. Конечно, надо
выслушивать его мнение и может быть даже давать этому человеку
немного поковыряться в ваших проблемах. Но воспринимать его не-
критично, или оставлять без надзора, или принимать его работу без
тщательной проверки нельзя никак. И что такое "профессионал"? Это
чудак, который уверен, что его мнение самое правильное, так как
иначе и быть не может, потому что если не его мнение, то чье же
-- ведь "профессионал" именно он. Вместе с профессией этот чудак
усваивает кучу устоявшихся нелепостей и обеспечивает их дальней-
шее процветание, поскольку они ему примелькались, и он не спосо-
бен обратить на них внимание. Его практический опыт ограничива-
ется одной узкой областью, и этому несчастному не с чем сравни-
вать и неоткуда делать заимствования. Его соображалка почти
атрофировалась, поскольку все, что он делает, идет по накатанной
колее. Сосредоточившись на одном деле, он мало что знает о разных
других делах, поэтому, налаживая что-то в своей "профессиональ-
ной" области, он нередко портит что-то другое. Прочно усвоенный
им миф о "профессионалах" делает его самоуверенным и беспечным.
Чем он "профессиональнее", тем опаснее для того дела, в котором
якобы разбиается: односторонне развитый, он оказывается неспособ-
ным проявлять умеренность, учитывать более широкий круг факторов,
чем тот, который непосредственно относится к его профессии. Если
он врач, то непременно выпишет вам кучу лекарств. Если учитель --
принудит вашего ребенка учить всякую ерунду и притом в огромном
количестве. Если военный -- будет думать только о том, как поско-
рее вовлечь государство в какую-нибудь войну. В общем, упаси
меня, Господи, от того, чтобы "довериться профессионалу" и тем
более упаси от того, чтобы стать "профессионалом" самому.
Вследствие того, что профессионал сосредоточивается на своей
профессиональной области, а вне ее имеет в лучшем случае какое-
нибудь примитивное хобби, он является опасным для общества не
только в сфере своей профессиональной деятельности, но и как
гражданин, поскольку мало что в обществе понимает, но при этом
имеет известность, репутацию толкового, состоявшегося человека
и уверенность в себе. Он, скорее всего, много зарабатывает, но
почти непременно тратит деньги на всякую ерунду, подавая тем
самым дурной пример другим людям. Но это мелочь по сравнению с
тем злом, которое он причиняет, участвуя в политике. Когда
разваливается какое-нибудь государство, я знаю, что без добро-
порядочных и очень передовых профессионалов там наверняка не
обошлось.
Люди не знают элементарных необходимейших вещей, скажем, о
профилактике пародонтоза или геморроя, а газеты забивают им
головы сплетнями о какой-нибудь беременной теннисистке.
Подавляющее большинство этих творческих кадров, зарабатывающих
на кусок хлеба в "средствах массовой информации" в условиях
рынка и "свободы слова" -- абсурдисты, опасные извращенцы,
людишки с недоразвитой совестью. Приличный человек вряд ли сможет
сколько-нибудь долго выдержать в их среде. Чтобы привлечь
внимание к своим опусам, они потакают самым гнусным человеческим
порокам, способствуя тем самым в огромной степени дальнейшей
деградации этого издыхающего общества.
Лишь только какой-нибудь подлец чем-либо отличится, про него
начинают дружно писать в газетах. Как же, народу ведь любопытны
пикантные подробности. Чем больше про подлеца пишут, тем выше
к нему массовый интерес. А чем выше к нему интерес, тем выгоднее
о нем писать. Таким образом какое-нибудь ничтожество в считанные
недели или дни вырастает до значительной фигуры. Хорошему чело-
веку трудно отличиться чем-нибудь пикантным, и получается, что
выпестованные СМИ герои -- подлецы через одного, а то и чаще.
Почитывающим газеты (посматривающим новости) людям прививается
мысль, что подлость -- это обычное дело, и через некоторое время
оказывается, что честность, смелость, самоотверженность не
отыскиваются и днем с огнем.
Какая-нибудь социальная зараза еще только начинает складываться
(и, может быть даже, не сложилась бы в полную форму и постепенно
зачахла), но либеральный журналюга уже тут как тут с телекамерой,
фотоаппаратом или хотя бы блокнотиком: выявит, выпятит, сгустит
краски, подведет теорию, рекламнет на всю отечественную ораву
праздных недоумков. Новая разновидность психических калек читает
в газетке (смотрит по "ящику") о себе и раздувается гордостью:
"Оказывается, мы и в самом деле не лишь бы какое дерьмо!" А после
рекламы к ним, конечно, подтягиваются "неофиты", и вот уже
слоняются по городу целые стаи уродов в новоизобретенном стиле и
таращатся на загаженный мир пустыми счастливыми глазенками.
Люди удерживались бы гораздо успешнее от пороков и глупостей,
если бы к этому их не склоняли каждодневно телевидение, радио,
газеты, уличная реклама и пр. Газетно-телевизионная братия на
50 и более процентов ответственна за массовую дебильность,
преступность и болезни. Население настолько приучено глотать
мерзости, что любое издание, которое рискнет представлять здравую
информацию, просто столкнется с отсутствием спроса.
В моем виртуальном концлагере должности говночерпиев (т. е.
ассенизаторов) закреплены исключительно за представителями этой
профессиональной группы -- по причине сходства сущностей,
с которыми те и другие склонны иметь дело.
Тихие мистики вызывают у меня жалость, а буйные и плодовитые
по литературной части -- отвращение. Мне легче вытерпеть
курильщика, чем мистика. Одного словоохотливого мистика бывает
достаточно, чтобы завонять и развалить какое-нибудь общественное
движение, не вполне определившееся с идеологией. Усилиями
трех-пяти способных мистиков можно нейтрализовать целую нацию.
Я поверю в существование Великих Посвященных, астрального мира,
всяких там чакр и даже эгрегоров, если увижу, что люди, которые
во всё это верят, получают какие-то явные преимущества помимо
непрошибаемой убежденности в своей правоте. Конечно, они могут
считать, что если бы они во всё это не верили, то им было бы еще
хуже или что всё лучшее у них впереди и что они получат явные
преимущества если не в этой, то в какой-нибудь следующей жизни,
но меня ведь таким калачом не заманишь. До сих пор мне вполне
удавалось более или менее убедительно объяснять всякие события
и обстоятельства без использования мистики. Достаточно правдо-
подобно объясняется без мистики и феномен вдохновения. И даже для
того чтобы пророчествовать, ничего таинственного не надо, а надо
всего лишь быть настроенным на более масштабную и более радикаль-
ную переработку восприятий, доступных каждому. Если же я все-таки
не прав, простите меня, Великие Посвященные: я ведь исходил из
лучших побуждений!
Уже нескольких хороших людей я проводил в мистицизм, как в
могилу. Ни один пока еще не вернулся.
* * *
Иногда бывает трудно определить: то ли ты мысли чьи-то прочел,
то ли будущее слегка подсмотрел, или же просто в твоем подсозна-
нии сопоставились несколько фактов и вылились в предсказание,
которое вскоре подтвердилось. В одном и том же скоплении пятен
можно увидеть различные изображения в зависимости от желания.
Иногда и мне кажется, что я чуть-чуть пророк или что меня ведут
по жизни какие-то сверхсущества, но что-то подсказывает мне, что
на этих объяснениях не следует сосредоточиваться. О, я тоже
испытываю сильный соблазн начать думать о себе как об особо
отмеченном природой и избранном свыше. Может быть, я не поддаюсь
ему в основном потому, что, поддавшись, я стал бы выглядеть еще
более странным. А может, всего лишь потому, что мои качества и
обстоятельства не располагают к пребыванию на виду. А еще потому,
что в таких делах слишком много развелось конкурентов. Но нельзя
исключать и противоположное объяснение: кто-то или что-то настой-
чиво подсказывает мне, что надо внимательнее прислушиваться к
своим мистическим чувствам или и вовсе отдаться им, а я --
ориентируемый своей ленью, осторожностью и т. п. -- ошибочно
принимаю это за дурной соблазн.
* * *
А вот нашлось у Макса Нордау: "Что следует разуметь под нес-
колько неопределенным выражением: мистицизм? Это слово означает
такое состояние души, когда человек воображает, что он может
уловить или угадать неизвестные или непонятные отношения между
явлениями, открывать в предметах указание на тайны, и видит в них
символы, посредством которых таинственная сила старается раскрыть
или отметить многое чудесное, что мы, по большей части, тщетно
пытаемся разгадать. Это настроение всегда находится в связи с
сильным душевным возбуждением..." "Мистицизм -- один из главных
признаков вырождения. Он с таким постоянством ему сопутствует,
что трудно найти хотя бы один случай вырождения, где бы мистицизм
отсутствовал." ("Вырождение", ч. II, гл. I)
* * *
С другой стороны, существует ведь много чего непознанного -- и
иногда бывает вовсе не бесполезно присматриваться к странному,
прислушиваться к смутному и бережно относиться к выпирающему из
собственного подсознания. Но это можно не называть умеренным
мистицизмом, а считать частью скептического взгляда на мир.
В какой бы конторе я ни работал, всегда была проблема пользо-
вания общественным туалетом: после некотрых коллег туда было не
зайти. Поэтому я считаю, что культура использования задницы по
ее основному назначению является важнейшим компонентом культуры
личности и надежным показателем общего уровня этой культуры. Все
эти рафинированные очкастые учителя жизни, рассуждающие о морали,
совести, прогрессе, дискурсе, саморефлексии, -- пустозвоны и
абсурдизаторы общества, если они не в состоянии даже наладить
надлежащее функционирование собственной прямой кишки. И вообще,
я за сегрегацию по признаку умения пользоваться задницей. Все
общественные сортиры над делить на две группы: для умеющих
("аристократов жо..") и для неумеющих ("засранцев"). И пусть
неумеющие занюхивают пердёж друг друга и, сидя на унитазах,
размышляют о том, как много им еще тянуться до звания полноценных
людей. А чтобы все из них имели возможность освоить хотя бы азы
важнейших истин, в выделенных для них сортирах надо покрывать
стены и двери соответствующими лозунгами, инструкциями, крылатыми
выражениями и цитатами из классиков.
Всех обладателей писюна, носящих длинные волосы, я подозреваю
в гомосексуальности -- явной или латентной. А если кто-то из них
все-таки не гомик, то наверняка истерический психопат или разбол-
танная личность. (К этим же категориям я отношу и таскающих на
ушах серьги.) Помимо всего прочего, длинные волосы для мужчины
абсурдны -- поскольку затрудняют мытье и причесывание головы,
делают их обладателя более уязвимым в драке и более удобным для
вшей и блох. Сами волосатики могут думать о себе что угодно, но в
моей оценке их они из-за этой своей особенности всегда, мягко
говоря, недобирают значительное количество баллов. И обратите
внимание, какой я добрый и снисходительный: ведь я не назвал их
просто дегенератами и дерьмом.
Государственная забота о многодетных матерях является образцом
государственного идиотизма, подрывом благополучия нации.
Во-первых, чтобы эту заботу оказать, надо что-то отнять у женщин,
имеющих по одному-два ребенка или только собирающихся стать
матерями. Некоторые из них могли бы еще кого-нибудь родить, но
если ресурсы отняты, то не очень разгонишься. Пусть отнимают и
немногое, но на чаше весов даже это немногое иногда может
приобрести решающее значение. Получается, одних принуждают
вымирать ради других, а это, мягко говоря, несправедливо.
Во-вторых, многодетными матерями чаще становятся женщины с низким
культурным уровнем, а то и вовсе дегенератки -- не способные даже
пользоваться противозачаточными средствами. Их детишки потом
долго мучают общество. В-третьих, даже если их культурный уровень
не очень низок, качество воспитания в многодетной семье не может
быть столь же высоким, как в умеренной. К тому же многодетный
родитель -- это абсурдист, дурак или бессовестный человек, то
есть так или иначе вряд ли способный дать детям должное
нравственное воспитание. В-четвертых, нелепо потворствовать
поведению, которое, если оно будет повторено многими, создаст
проблему перенаселенности и в конце концов приведет к катастрофе
природопользования или мировой войне за "жизненное пространство".
В общем, поощрять рождаемость надо, но лишь до некоторого
предела. А по превышении этого предела -- только выдача
бесплатных презервативов или даже принудительная стерилизация.
Женщин, желающих быть плодовитыми, как свиньи, надо направлять на
душеспасительные собеседования к психиатру.
Человека, читающего спортивную газету, мне всегда хочется
ударить по физиономии. Ногой. Наверное, у меня очень сдержанный
характер.
Я родился в тот год, в котором "самый сильный человек планеты"
Юрий Власов побеждал на так называемых Олимпийских играх в
городе Токио. Государство очень заботилось о здоровье и силе
Юрия Власова, и поэтому у него не доставало времени и средств для
того, чтобы обеспечить здоровьем меня, из-за чего мне потом всю
жизнь приходилось чувствительно страдать. Юрий Власов якобы
защищал честь этого государства. Правда, государство через
тридцать лет все равно развалилось с треском, а Юрий Власов
стал общественным деятелем и с высокой трибуны говорил много
гадостей про вождей этого государства, которые отнимали у меня
еду, чтобы ему хватало на спортивные тренировки, но говорил не
потому, что они отнимали у меня еду, а потому что они закрывали
любимые им церкви. (Наверняка его понесло на старости лет в
религию потому, что стала мучить совесть за паразитически
прожитую жизнь. Но будучи абсурдистом, он не смог придумать
ничего лучшего, кроме как переключиться с одной разновидности
абсурда на другую. А между тем, где-то снова голодали дети,
потому что государственные деньги уходили на содержание всё
того же Власова, теперь уже церкволюба. Иной присасывается к
обществу хуже пьявки и с годами только меняет способ сосания.)
Меня всегда очень сильно раздражает, когда вякают о том, что
спортсмены "защищают честь страны". На это можно заметить, что
в 1970-х и 1980-х на так называемых Олимпийских играх больше
всего медалей собирали спортивные паразиты из СССР и ГДР --
двух государств, приказавших нам всем долго жить -- одно
в 1991-м, другое еще раньше.
И что это за "честь страны", особенно спротивная? Ее на булку
намазывают вместо масла? Или она как-то способствует увеличению
количества этого масла? Не иначе, может найтись какой-нибудь
глава государства, который подпишет с моей страной договор о
теснейшей дружбе и всестороннем первоочередном сотрудничестве
(к тому же себе в убыток) только потому, что ее футболисты очень
ловко закатывают в ворота мяч. Или какой-нибудь обыватель купит
товар из моей страны только потому, что боксеры из моей страны
хорошо настучали по головам боксерам из его страны? О, я понимаю,
"честь страны" -- это для внутреннего пользования: это чтобы
местный обыватель распирался от гордости за то, что ему так
повезло с родиной. Сотой части того, что тратится на спорт в этой
несчастной стране, хватило бы, чтобы "раскрутить" сотню таких
неприкаянных ("интеллектуальных бомжей"), как я, до уровня
всемирно известных светил мысли.
Вообще, почти про любую мерзость можно сказать много теплых
правдоподобных слов. А если при рассмотрении этой мерзости сильно
прищурить глаза, то эти слова даже могут оказаться искренними.
Только мерзость от этого не перестанет быть мерзостью.
Я согласен терпеть спорт как вредное развлечение для дураков --
коль скоро есть масса дураков, которые не могут жить без этой
забавы. Но я не согласен видеть в спорте нечто большее, чем
вредное развлечение для дураков.
В несчастной стране, которую я почтил своим появлением на свет,
спорт даже не самоокупается, и таким образом государство просто
навязывает его своим гражданам за их же деньги -- преисполненное
уверенности в том, что совершает для них благое дело. Но если бы
он и самоокупался, это отнюдь не было бы достаточным основанием
для его одобрения, потому что самоокупается, к примеру, и
торговля наркотиками (и вообще самоокупание какого-то занятия в
узком денежном смысле имеет значение только для тех, кто задумали
от этого занятия кормиться, но не для общества в целом). Но если
какая-то глупость не только вредна для общества, но в частности
еще и опустошает казну, то это глупость из глупости.
Особенно бесят меня спортивные комментаторы. (В способности
вызывать мою ненависть конкурировать с ними могут только
протестантские проповедники.) Они несут свою ахинею с такой
бодрой, уверенной и, можно сказать, нравоучительной интонацией,
как будто речь идет об общепризнанных и несомненно важных и
полезных вещах, а не об извращенных порождениях некоторых
ущербных мозгов.
Кстати, в своей писанине я тщательно избегаю спортивных
выражений (а заодно и карточных). А если они где-то все-таки
обнаружатся, я буду благодарен за то, что мне на них укажут.
* * *
Связь спорта со здоровьем населения -- самая что ни на есть
отрицательная, хотя есть тьма охотников горячо уверять всех в
обратном. "Руководителям спорта" чихать на здоровье масс совер-
шенно. Нет смысла тренировать многих, чтобы выявить "перспектив-
ных": наиболее вероятные чемпионы видны сразу. Если ребенок
хорошо сложен, здоров, агрессивен, туповат, самоуверен, стре-
мится лидерствовать, ему для чемпионства остается только попасть
в дурные тренерские руки. Таким образом, массовый спорт сущест-
вует, скорее, для отбора выдающихся тренеров, а не выдающихся
спортсменов. Но если тренер стремится стать выдающимся, то ему
вовсе ни к чему куча подопечных (хуже того -- они будут ему
мешать!): ему нужен один "перспективный" недоумок и, может
быть, еще два или три про запас.
Для тренера чуть ли не единственный способ сделать карьеру
-- это кого-нибудь нравственно, а зачастую и физически покале-
чить, то есть подбить кого-то к попытке стать "великим спортс-
меном".
Впрочем, какой смысл разоблачать частности мифа, если порочна
уже сама его суть?
Разумеется, есть тренеры, которые, скажем, просто учат детишек
плавать. Я ничего против них не имею, потому что они уже не из
того поганого спорта, с которым я воюю. И они не сделают карьеры
в своей профессии -- разве что напишут книжку.
* * *
Какой-то там спортивный выродок "заработал" за год более
400 тысяч долларов. Об этом с умилением пишут в газетах. Выродок
поспешил купить дом во Флориде и свалить из родной страны. Срать
ему и на эту страну, и на ее газетчиков. Но об этом не пишут в
газетах. Между тем, какой-нибудь "мент", чтобы прокормить семью и
хоть немного почистить эту несчастную страну от дегенератов,
несколько раз за этот же год рисковал получить бандитскую пулю.
Но он не заработал и 4 тысяч долларов. А воскресным вечером после
изматывающей недели он, скромный герой, может быть, пялился в
телевизор, слушал с наивным восторгом трепотню про спортивного
выродка и даже млел от сознания того, что 400 тысяч могут
достаться за какую-то ерунду, можно сказать, любому говнюку с
улицы.
* * *
Не возмутительно ли, что в русском языке (и не только в нем)
даже отсутствует симпатичное слово для обозначения человека,
который существенно заботится о своем здоровье и поэтому регу-
лярно нагружает свои мускулы? Не "физкультурником" же его назы-
вать!
Если КПСС к началу 1980-х была просто гнилым учреждением,
то ВЛКСМ -- гнилью гнили. Я застал расцвет и самороспуск этой
поганой организации, аппаратчики которой, по моему мнению,
состояли почти сплошь из бессовестных, наглых, лживых, бездарных,
шустрых подлецов. Хотя карьера была нужна мне позарез, мои
отношения с комсомольцами все время не ладились. Всякий раз,
когда я пробовал начать шустрить в комсомоле, через некоторое
время оказывалось, что от меня требуется что-то совершенно для
меня неприемлемое, предполагающее слишком большое лицемерие.
Может, я и пошел бы на такое лицемерие, если бы впереди опреде-
ленно "светило" что-то ценное, а не одна лишь слабая надежда
выбиться из нищеты.
Эти несчастные существа, не добирающие нормальных удовольствий,
отчаянно пытаются исправить положение, нагружая свои и чужие
барабанные перепонки. Мало того, что вся их музыка -- на один
мотив и обязательно с ударными инструментами (чтоб трясся весь
дом) -- они еще не крутят ее всю подряд, а то включают, то
выключают, как бы выискивая места, от которых кайф побольше. Чем
громче они делают звук, тем больше притупляется их восприятие,
тем значительнее недобор кайфа и тем сильнее им хочется увеличить
громкость еще.
Я думаю, что громкая музыка приятна этим наглым и подлым
личностям, среди прочего, тем, что является средством
безнаказанного досаждения нормальным людям.
Поскольку мне в жизни не очень везет, то где бы я ни жил, по
соседству всегда оказывался какой-нибудь выродок с звуковой
аппаратурой большой мощности. И так как пристрастие к громкой
музыке сильно коррелирует со склонностью к ночным бдениям,
а также с курением и пьянством, то каждый из этих дегенератов
приносил мне почти весь букет неприятностей, какие только можно
получить от соседей. Кстати, почти всем этим кайфоискателям было
уже далеко не 16 лет, а как минимум в два раза больше, так что
свойственной молодежи дуростью объяснить эти случаи было
невозможно.
С некоторыми из музицирующих говнюков я пытался бороться
посредством милиции, но это оказалось слишком хлопотно и
совершенно неэффективно.
* * *
Поскольку куда бы я ни пытался спрятаться от общества, меня
везде доставал какой-нибудь как будто делегированный им выродок,
я оказываюсь перед необходимостью сделать заключение, что если
существует что-то вроде судьбы или миссии, то моя наверняка
заключается в том, чтобы выродков уничтожать. Сколько я ни
пытаюсь обмануть судьбу, я всегда упираюсь в одно и то же: или я
их, или они меня. Быть может, Господь на небе уже теряет терпение
в ожидании, когда я начну наконец делать то, за чем он меня
послал.
Протестантских проповедников я не переношу на дух. Православные
тоже абсурдизируют и без того едва соображающее население, но
протестантские -- много навязчивее, так что можно говорить уже
просто о наглости: причем не только по отношению к людям, но и
по отношению к Богу. Они все время лезут к Господу со своими
дерьмовыми заботами и подбивают других делать то же самое. Я не
уверен, есть ли Бог, но если бы он существовал, было бы, на мой
взгляд, просто неприлично беспокоить его разной мелочью. Что до
меня, то я молюсь только о своих детях. И никаких других просьб
-- чтобы не докучать высшему существу своей ничтожной персоной.
Молюсь на всякий случай: а вдруг Бог все-таки есть? А если Бога
и нет, всё равно не исключено, что мои молитвы как-то отражаются
на примыкающей ко мне части мира нужным образом. Вряд ли от них
много толку, так ведь я и не особенно усердствую.
Наживаясь на рядовых дураках в своих общинах, протестантские
проповедники смело демонстрируют им, как хорошо живут те, кто
правильно служит Богу. Охмуряемым недоумкам они тычут в нос
Библией с подчеркнутыми в ней местами и, нахально домысливая
Евангелия, доказывают, как способствует успеху в делах вообще
и росту доходов в частности эта чудотворная вера в Христа.
Недоумки, сбитые с толку проповедниками, без молитвы боятся
даже пристроиться на унитазе. На все проблемы у них единый
рецепт: Бог поможет, только не забывай молиться и платить
десятину своей церкви. А если еще не помог, значит, недостаточно
молишься или чем-то грешишь. Их мировоззрение сжимается до
сребника. Говорить с ними не о чем, ожидать от них чего-то
значительного нечего. Конечно, если бы не их неутолимое
стремление нести свою веру в массы, их вполне можно было бы и
терпеть: уж лучше пусть бормочут свои молитвы, чем воруют. А что
подохнут раньше времени от своей глупости, так и хрен с ними:
и без них есть кому обсирать планету.
Заметный вред делу морального оздоровления человечества наносят
разные моралисты, особенно религиозные. Причина в том, что прими-
тивностью и абсурдностью своих проповедей они отвращают от этого
поприща всех сколько-нибудь думающих людей: те не желают тереться
о них локтями и тем более быть за них принимаемыми.
Эти трусливые и мелочные засранцы хотят задешево попасть в рай
-- отделавшись молитвами, постами и прочей подобной ерундой и не
потратившись ни на одно действительно хорошее дело. Мало того,
что они сбивают людей с толку и выдуривают у них деньги на всякие
глупости -- они еще подкармливают всяких дегенератов, способствуя
распространению туберкулеза, дифтерии, вшей, глистов и прочей
мерзости. Если они не рожают детей, то поступают очень правильно,
потому что у них вряд ли получилось бы что-то не слишком дефек-
тивтивное. В их присутствии мне всегда хочется сделать рожки и
выдать что-нибудь богохульное. От последнего удерживает только
некоторое уважение к Христу. Бедный Христос! Большинство твоих
рьяных последователей такие выродки, что лучше бы им вовсе не
появляться на свет.
* * *
Если нормальный человек делает доброе дело, то лишь для
собственного удовольствия или с простым расчетом дождаться
когда-нибудь ответной доброты. Не таков святоша: за свои
сомнительные благодеяния он хочет не меньше чем вечной жизни на
том свете в благодатных райских условиях, а также всякой удачи
и Божьей помощи в своем бренном существовании на Земле.
Те, кто уже поняли мой стиль и мое отношение к человекам, могли
бы написать нижеследующее вместо меня.
Когда я вижу недоумка в возрасте, корпеющего над кроссвордом,
мне, конечно же, хочется скомкать этот его кроссворд и засунуть
ему поглубже в рот. Меня раздражает не столько то, что этот
обиженный Богом индивидуй прожигает время, которое должен был бы
расходовать на размышления о смысле бытия, или на чтение хорошей
книжки, или хотя бы на отдых -- чтобы сберечь силы для обществен-
но-полезного труда -- сколько то, что он при этом воображает себя
интеллектуалом, причем чуть ли не равным мне.
Движение их челюстей всегда неприятно отвлекает меня, поэтому
я стараюсь устраиваться так, чтобы даже краем глаза не видеть
их глупые физиономии. Я не могу не думать о том, что когда-то их
жевание заканчивается, мерзкое содержимое их ртов оказывается
куда-нибудь прилепленным. Однажды я безнадежно измазал брюки в
подобную мерзость, прилепленную каким-то дегенератом к низу
столешницы, поэтому я просто мечтаю заловить какого-нибудь
негодяя в момент прилепления и прилепить его самого носом к
стенке или к столешнице. В самом деле: почему бы мне не
раскрепоститься и не дать выход своей натуре? Большинство из этих
жующих выродков -- хиляки и трусы, большинство окружающих --
тоже. На суде, если такой состоится, я выдам всё, что думаю о
дегенератах, и меня конечно же сочтут сумасшедшим и отправят на
пару месяцев в психиатрическую больницу. А там всегда дефицит
коек, так что долго держать не будут.
Некоторые просто искрятся порядочностью, проявляя ее по всякому
поводу. Они как бы исполнены миссией нести порядочность в этот
пораженный эгоизмом и подлостью мир, а среди прочего -- выявлять
таких, как я, рационалистов и циников и раскрывать общественности
глаза на нашу гнусную природу. Они заняты преимущественно тем, что
высматривают вокруг, на кого бы обрушить свой праведный гнев. Эти
несчастные психопаты, не нашедшие лучшего применения своей
избыточной энергии, кроме как бросаться на каждую ветряную
мельницу, конечно, сильно меня раздражают. В их присутствии
всегда хочется отмочалить что-нибудь неприличное: выругаться
матом, сбогохульствовать, толкнуть старушку, помочиться на клумбу
и т. д. Скольких неплохих в общем людей эти сраные святоши
вогнали в грех своими идиотскими проповедями и постными рожами!
Всем, кто хотят жить правильно, надо различать порядочность и
стремление насладиться сознанием своей порядочности. Первое
располагает к сокрытию своих добрых дел и к готовности рискнуть
своей репутацией (и не только ею) ради истины и справедливости.
Второе толкает к разным показным действиям, как то: 1) шумное
выражение сочувствия жертвам какого-нибудь очередного большого
или малого бедствия; 2) шумное обличение действительно порядочных
людей, рискующих репутацией (и не только ею) ради истины и
справедливости. Я думаю, эти невыносимые праведники уже так
сильно достали Господа, что он списывает дополнительно один
большой грех каждому, кто задушит, зарежет или утопит в сортире
какого-нибудь святошу.
* * *
О недостатках того, что всякие сеятели добра объявили святым,
высказываться никак нельзя. Если признано святым, значит, уже
прошло проверку. Но ведь не мою же! А их это не касается. Они
блюдут. Или блюдят? В общем, стоят на страже. Может, это "святое"
и в самом деле представляет собой что-то довольно хорошее, но
поскольку разбираться запрещено, начинаешь обращать внимание
прежде всего на дефекты. И зреешь для эмоционального взрыва.
Если бы о недостатках "святого" было высказано своевременно,
исчерпывающе и кратко, оно бы наверняка уцелело в качестве
ценности, пусть и не святой. Но после того, как долго затыкали
рот и заставляли жить извилисто, очень трудно удержаться от того,
чтобы не удариться в другую крайность -- хотя бы из мести.
* * *
Безумству храбрых поем мы песню.
М. Горький
Эти люди вредны, среди прочего, тем, что подбивают наивную
совестливую молодежь на всякие жертвенные глупости. Молодежь,
уверовавшая в страстные безответственные разглагольствования
о долге, чести, благородстве и т. п., лезет при случае на рожон,
получает по голове, ломает себе жизнь, а то и вовсе расстается с
нею зазря. Они же, предводители армии добропорядочных дураков,
вытирают после этого скупую слезу, говорят что-то о древе
свободы, которое надо время от времени орошать чьей-то кровью,
и продолжают свое "служение" с удвоенной силой, примером
состоявшихся жертв попрекая жертвы потенциальные. Сами-то они в
первую линию обычно не становятся -- оправдываясь каким-нибудь
геморроем или тем, что должны беречь себя для идеологической и
руководящей работы.
Те же немногие из них, которые отваживаются стать в первую
линию, похожи на обкурившихся рубак, вдохновенно машущих вокруг
себя мечом. Если их удается подтолкнуть в нужную сторону, они
могут и поразить кое-кого из тех, кого следует. А если подтолкнуть
не удастся, они наделают трупов в ваших же рядах.
Большинство этих праведников -- начитанные и вполне соображаю-
щие люди, способные и на скепсис, и на творческое усилие, но их
мыслительная способность проявляется как-то мозаично: здесь --
да, там -- нет, как будто в подсознание им кто-то впрограм-
мировал некоторые запреты, и как только затрагивается какая-то
"защищенная" тема, способность к сомнению как бы отключается,
и остаются лишь святые принципы и готовность перегрызть
кому-нибудь за них глотку. Чтобы не уподобляться этим людям,
нельзя отказываться от предположения, что их и действительно
кто-то зомбирует: ведь порою случается и не такое. Или же
существует своеобразный психический синдром (можно назвать его
"принципизмом), причиной появления которого может быть даже и
что-то соматическое.
Поскольку при господствующих юридических и психиатрических
представлениях о том, что терпимо, а что уже нет, посадить этих
праведников за решетку или отправить в сумасшедший дом невозмож-
но, единственный легальный способ нейтрализации их состоит,
по-видимому, в том, чтобы выявлять всякое место, где они разво-
рачивают свою агитацию, и начинать там энергичную контрагитацию
-- выведение их на чистую воду. Если же указанные праведники
основывают собственное средство массовой информации, надо
изводить их судебным преследованием за всякое высказывание,
похожее на клевету, оскорбление, разжигание какой-нибудь розни,
а если этого окажется недостаточно, то либо прибегать к очисти-
тельной силе огня, либо сидеть и ждать, когда в обществе случится
очередная заварушка -- бессмысленная и кровавая.
* * *
У людей есть потребность поклоняться -- у кого более, у кого
менее значительная. Она обусловлена, по видимому, инстинктом
подчинения вожаку, потому что человек по происхождению -- стадное
животное. И вот люди мечутся в поисках тех, на кого можно вылить
свое подобострастное обожание. Если это не начальник, не отец, не
старший брат, то какой-нибудь эстрадный кумир, или "властитель
дум", или мертвый герой, или -- на крайний случай -- Бог. Когда
люди находят "предмет" своего поклонения и истощают на нем свой
инстинкт, им оказывается легко опускаться до плевания на другие
потенциальные "предметы". И тогда поклонник мертвого героя
богохульствует, обожательница эстрадного кумира посылает подальше
собственного отца, а утонченный до мерзостности интеллигент
обливает холодным презрением какого-нибудь начинающего великого
человека. При этом всем им кажется, что они имеют серьезные
рациональные основания для того, чтобы поступать так, как они
поступают. Они при случае даже выстраивают какие-то рассуждения
в свое оправдание -- более или менее длинные и заумные в
зависимости от образования и уровня психического развития. На
самом же деле имеет место всего лишь давление инстинкта на их
не вполне здравое сознание. Надо бы проще смотреть на вещи и не
искать вычурных оснований для своей ущербной философии.
Еще один механизм появления "великих людей" выглядит так. Если
какой-то индивидуум, желающий слыть порядочным, высказывается
против кого-то критично или даже с ненавистью, он тут же для
равновесия стремится кого-то похвалить (и нередко выбирает для
этой цели первого попавшегося) -- чтобы только не выглядеть
мизантропом (нашел чего бояться!) или личностью с чрезмерным
самомнением. Поскольку в первых попавшихся оказываются обычно
те, кого уже кто-то недавно похвалил в качестве первых
попавшихся, репутация некоторых из этих первых попавшихся
надувается как мыльный пузырь. Когда пузырь становится огромным,
почти ни у кого уже не остается сомнения, что эти случайно
попавшиеся попали совсем не случайно. Их недостатки уже толкуются
как их своеобразные достоинства или как неизбежные следствия
величия этих людей либо не замечаются совсем. Их скромные
положительные качества дофантазируются до неимоверности. Из серых
ребят с душонками плебеев вдруг вырастают титаны, а там, глядишь,
им и в самом деле удается раз-другой как-то особо громко шумнуть
-- коль все на тебя смотрят, разинув рты.
Аналогично случайному выбору "предметов" обожания, необходимо
осуществляющемуся в соответствии с потребностью в поклонении,
случайно выбираются и "предметы" ненависти. Из тысяч говнюков
выберут три-пять фигур и пилят их от души. Некоторые "предметы"
ненависти являются традиционными -- переходящими из поколения в
поколение. Как только накопится дефицит ненависти, так на них и
обрушиваются.
В 20-м веке здравая идея того, что большинство не всегда явля-
ется правым, довольно широко распространилась (и соответственно
извратилась) среди интеллигенции. Всякое политическое меньшинство
стало воображать себя избранным, лучшим, возвышающимся над неве-
жеством и порочностью толпы. Пребывать в некоторых меньшинствах
стало очень уютно: здесь тебе и широкое внимание, и почет, и
деньги, которые можно делить на немногих. И не требуется ни
храбрости, ни напряжения мысли: всё давно налажено. Иное
меньшинство озабочено не в последнюю очередь тем, чтобы -- упаси
Боже! -- не стать большинством: не оказаться перед очевидной
возможностью реализации тех идей, обсасыванием которых оно
кормилось, не затеряться среди толпы, не делить деньги на большую
компанию. Всякое меньшинство воображает, что именно к нему
относится всё то, что говорили об избранности лучшие из
философов. На самом же деле избранные -- не меньшинства, а
одиночки. Они сторонятся всяких много о себе воображающих
меньшинств еще больше, чем толпы, потому что распознать и
разоблачить порочность толпы довольно легко, а липкую неявную
порочность меньшинства, лезущего в избранные и изощряющегося в
надрывной говорильне, -- очень трудно.
Их разговоры все время сбиваются на их дачные дела. Это
люди почти полностью потерянные для общества. Конечно, мне
не жалко общества, но вместе с ним страдаю и я.
Чтобы выбираться на свои проклятые дачи, они приобретают
из-за границы подержанные автомобили и воняют ими на улицах,
делая город еще менее пригодным для жизни.
Эпизодически, после больших усилий в согнутом состоянии,
у них случается радикулит, и тогда они морщатся и ползают
едва-едва или вовсе отлеживаются дома. Если они так любят
сельскую жизнь, то и торчали бы где-нибудь в деревне, а не
мотались туда-сюда, сжигая топливо, изнашивая транспорт,
отравляя окружающую среду и разбивая дороги.
Все это можно было бы вытерпеть, но они имеют обыкновение
тащить на свои дурацкие участки разный строительный материал и
сооружать там себе хибарки, сарайчики, заборчики, сортирчики
и т. п., а это не только уродует сельский пейзаж, но также
сдерживает решение жилищной проблемы в стране, из-за чего лично
я ну очень долго страдал, а прощать такие вещи я не имею
обыкновения.
Я помню, как вечный и безусловный отличник в нашей студенческой
группе однажды стал серьезно "плавать" на экзамене. Ах, как он,
бедняга, заволновался! Преподаватель полистал его безукоризненную
зачетную книжку, пожурил, а потом поставил очередное "отлично".
Какого выдающегося прохиндея ни возьми, почти наверняка
окажется бывшим отличником. Причина главным образом в том, что
когда учение заканчивается и приходит пора работать, выясняется,
что никаких выдающихся результатов он показать не может, и из-за
этого у него случается душевный кризис и он пускается во все
тяжкие, чтобы снова стать особенным.
Что до меня, то последние годы в школе и пять страшных лет,
проведенных в институте, я до сих пор вспоминаю с ужасом.
Конспектирование лекций было для меня настоящей пыткой, не говоря
уже об экзаменах. Сегодня одна только мысль о том, что где-то
когда-то мне еще, может быть, придется сдавать какой-нибудь
экзамен, способна испортить мне настроение.
Вообще, существующая система массового образования ориентирована
на то, чтобы сделать человека безопасным маленьким колесиком в
уродливом общественном механизме -- вполне довольным собой
исполнителем ничтожной и дурно оплачиваемой роли. Творческие
навыки и критическое мышление он должен проявлять лишь в очень
ограниченных, указанных государством пределах (чтобы он, упаси
Боже, не задумался о том, насколько неэффективно и несправедливо
существующее общественное устройство и насколько важно ради блага
нации регулярно обновлять социальную "верхушку"). Что же касается
знаний и навыков, нужных для занятия лучших мест во обществе, то
эти знания и навыки прививаются разве что отпрыскам больших папаш
в устных беседах и уж никак не через общедоступные книжки.
Во всяком обществе должна делаться некоторая "грязная работа"
по очищению его от дефективного "человеческого материала". Не
всегда ее делают правильно, но всегда заводится пара-тройка
выродков, которые начинают скулить с безопасного расстояния, что
проявленная жестокость чрезмерна, что больной зуб надо было еще
лечить, а не рвать. Эти добрячки за чужой счет, возможно, и были
бы обществу некоторым образом полезны, если бы не их стремление
зарабатывать своим скулежем на жизнь.
Они еще хуже тех пожизненных президентов и наглых чинуш,
которых так страстно обличают в насилии над людьми. Те хоть
что-то умеют делать и кое-как поддерживают государственный
организм (обеспечивая тем самым и мое существование), эти же только
истерично орут. Простым трудом они гнушаются или вовсе на него не
способны.
Все эти профессиональные борцы за права человека, кем бы они
себя ни воображали, на деле являются агентами влияния других
государств, в интересах которых подрывают какой ни есть
общественный строй своей родины. Они таскаются по посольствам,
ездят на чужие деньги за границу рассказывать, какая хреновая
у них родина -- как будто у тех, кому они плачутся, родина
намного лучше. Им непременно нужно быть на виду и страдать
публично. Себе в убыток протестуют только те из них, кто еще не
совсем попал в струю или кто не был принят в психбольницу только
потому, что на всех нуждающихся в медицинской помощи не хватает
мест. Типичный борец за права человека -- это пародия на Иисуса
Христа. Видные правозащитники подбивают молодежь на глупые
"подвиги", а сами отлично выходят сухими из воды. Они валяют
дурака и осваивают американские и западноевропейские "гранты",
а возбужденные ими молодые дурачки лезут на демонстрациях под
дубинки, платят штрафы и садятся в тюрьму. Когда у свободы
подобные приверженцы, начинаешь серьезно думать, а так ли уж она
нужна.
Люди, сующие деньги уличным попрошайкам, противны мне по
нескольким причинам. Во-первых, они поощряют таким образом тех,
кто вполне бы мог найти и более приличный способ пропитания
и перестал бы портить городской пейзаж. Во-вторых, они продлевают
таким образом существование тех, кто ни на что большее не способен,
и это ведет к существованию в городе источников заразы -- хотя бы
потому что деньги, которые для всех общие, проходят через грязные
конечности существ, склонных ковыряться в отходах и не склонных
пользоваться мылом. В-третьих, они ищут слишком легкого способа
подрасти в своих глазах, а впоследствии попасть в рай.
Они носятся с сиротками, старикашками, раковыми больными,
наркоманами, бродягами, калеками, психически ненормальными и
прочими неполноценными -- способствуя увеличению доли дегенератов
в этом несчастном обществе. Многие из благотворителей являются,
по-видимому, просто латентными некрофилами -- извращенцами,
которые получают удовольствие от вида дерьма, разложения, смерти.
Что касается сироток, то в мирное время это редко оказываются
дети погибших героев или просто нормальных людей, которым не
повезло. Чаще всего это отпрыски вырожденцев, склеивших ласты
раньше времени (по причине беспечности, чрезмерной агрессивности
или тяги к самоубийству), или подкинувших своих чад обществу по
причине недоразвитости своих родительских инстинктов, или просто
лишенных родительских прав. У этих детишек, как правило, дурная
наследственность, и повзрослев, большинство из них проявит
склонности своих папашек и мамашек: будет воровать, грабить,
распространять венерические заболевания, колоть наркотики,
сбивать на автомобилях прохожих и т. д. Пока этим чадам немного
лет, они выглядят ангелочками и вполне способны умилить и
разжалобить, но каждый второй из них -- бомба замедленного
действия. Если верить газетам, около 30% выпускников детских
домов приобретают судимость, около 50% обитателей тюрем --
сироты. Хотя воспитание в вашем обществе поставлено так же
скверно, как почти все остальное, я не думаю, что дело только в
их неправильном воспитании.
* * *
За всю жизнь мне доводилось лишь несколько раз доставать нож
для самообороны. В эти несколько раз попадает случай, когда мне
пришлось отбиваться от целой своры пьяных сирот. Они обитали на
первом этаже того же общежития, которым Родина облагодетельство-
вала и меня, и одно время завели привычку выставлять звуковую
"колонку" своего магнитофона прямо в форточку, озвучивая таким
образом весь дом. Поскольку их дебильная музыка меня раздражала,
я однажды постучал им в окно и предложил убрать с него аппара-
туру. Они ответили мне так, как у них принято, после чего я
я поступил так, как принято у меня: столкнул "колонку" с форточки
им в комнату. Вся подпитая компашка бросилась расправляться со
мной. Умереть или стать убийцей именно в тот день не входило в
мои планы, поэтому я несколько перенервничал. Я махал ножом и
отступал вверх по лестнице. Часть сироток побежала за ножиком,
а часть в обход, чтобы напасть на меня сзади. Вмешался однорукий
вахтер-азербайджанец, и это поспособствовало утихомириванию
детишек, поскольку он оказался ненужным свидетелем и к тому же
мог вызвать милицию. Я сильно зауважал азербайджанца, и это его
вмешательство всегда будет мною учитываться во всяких моих
рассуждениях по национальному вопросу и так далее. А если не
будет, то это будет неправильно.
Кстати, сиротки, когда им исполнилось по 18 лет, получили
бесплатные квартиры и посмеялись надо мной, а я еще года четыре
чалился в этой тараканистой общаге, размышляя о природе
гуманизма, а потом изощрялся в поисках денег, когда, наконец,
изволили допустить к жилищному строительству и меня.
* * *
Я не призываю к поголовной ликвидации сироток (хотя кое-кого
из них общество -- после долгих розысков, перестрелок, погонь и
судебных процессов -- все-таки ликвидирует позже). Конечно, раз
на раз не приходится. Впрочем, делайте что хотите, только не за
мой счет.
С сиротками еще куда ни шло (верю, что некоторые из них могут
вырасти хорошими людьми -- если не попадут под деструктивное
влияние вашего общества, конечно), но возня с сопливыми
старикашками это и вовсе абсурд. Большинство маразматиков,
оставшихся без присмотра, это те, кого бросили их собственные
дети, и те, кто не захотел сгореть на работе или погибнуть в бою.
Благотворительность раздражает меня не столько своей
абсурдностью, столько тем, что ради нее стремятся сосать средства
из меня. Меня -- здорового и способного -- не просто игнорируют,
когда заходит речь об элементарной поддержке, но еще и заставляют
оплачивать содержание всей этой толпы вырожденцев: вонючих
страдальцев и тех, кто продлевает их агонию и этим кормится.
Общество, в котором моральный идеал выражается не в мыслителе
и не в воине, а в какой-нибудь сраной "матери Терезе", которая и
не рожала-то поди ни разу (впрочем, правильно делала), -- это
общество дураков и дегенератов, удел которого вымирать.
Меня немало раздражают разные Бруно Ясенские -- все эти нерав-
нодушные, по вине которых не совершается ни одно преступление.
Сами они ничего существенно полезного сделать не в состоянии,
а только высматривают вокруг, не собирается ли кто разбить яйца,
чтобы сделать яичницу. Их заповедь: не разбий! Даже если кто-то
пытается не то чтобы разбить, а так, слегка тронуть их бесценные
яйца, сразу же раздаются предостерегающие вопли двух-трех Бруно.
Когда какой-нибудь здравомыслящий человек намеревается, к
примеру, дать по морде негодяю, показывающему его ребенку грязные
картинки, Бруно Ясенские повисают у него на руках и кричат, что
этот негодяй ведь тоже чей-то ребенок; что не исчерпаны еще
мягкие меры воздействия и что мир устал от насилия. Всех Бруно
очень огорчает, что другие не желают страдать, рисковать и тем
более умирать за любимые этими Бруно идеалы. Все Бруно так
уверены в идеальности своих идеалов, что не способны понять, что
у других людей могут быть какие-то другие идеалы, и что некоторые
другие люди готовы страдать, рисковать и даже умирать за идеалы,
но только за собственные.
Что до меня, то я считаю, что если где-то кого-то грызут, то
зачастую это выродки теснят других выродков (в результате чего
тем и другим выродкам становится некогда доставать нормальных
людей, а если к тому же случаются жертвы с одной или с обеих
конфликтующих сторон, то суммарное количество выродков
сокращается, что вовсе не плохо!). Конечно, иногда случается, что
выродки теснят хороших людей, но вступающиеся за этих людей --
зачастую тоже выродки (которые наживаются на чужих проблемах) или
дураки (которые на подхвате у выродков).
Никаких аргументов у всяких Бруно Ясенских в обоснование своей
позиции нет -- кроме известного пафосного высказывания самого
первого Бруно Ясенского. И еще чего-то из Достоевского про сле-
зинку ребенка: если что-то там вызовет хотя бы одну слезинку у
одного ребенка, это что-то делать нельзя никак. Достоевскому --
отцу трех детей -- городить такую ахинею должно было быть просто
стыдно: все нормальные маленькие дети пускают слезы по несколько
раз в день, особенно девочки. Для них это физиологическая
потребность и способ заявлять миру о себе (как для меня -- моя
ехидная писанина). Кстати, я ведь не знаю, из какого контекста
вырваны слова Достоевского, так что он может быть и вовсе ни при
чем.
В общем, всякий раз, когда прорезается голос у очередного Бруно
Ясенского, мне хочется проявить неравнодушие и прихлопнуть этого
провокатора и абсурдизатора, пока общественный вред от его
словесной вони не достиг значительных размеров. Может, я и не
мизантроп вовсе?
А бойся единственно только того,
Кто скажет: "Я знаю, как надо!
А. Галич
Один замороченный интеллигент неумно высказался, а другим
понравилось, и все дружно затявкали: те, кто думают, что знают,
как надо, -- главные сволочи; презирай их, гони их; мы,
"незнающие", -- несравненно лучше их: мы гордимся тем, что не
знаем, как надо; мы и знать не хотим, как надо (потому что если
захотим, то сможем ведь нечаянно и узнать); мы -- самые мудрые,
самые добрые, самые справедливые и вообще самые ценные человеки;
а эти "знающие" -- в лучшем случае дураки, а то и подлецы вовсе;
от них всё мировое зло и томленье духа.
Конечно, скептицизм полезен и сомнения -- благо. Конечно,
сознаваемое незнание лучше добросовестного заблуждения. Но когда
на "знающих" ополчаются на политическом поприще, то обычно не
потому, что самоотверженно стремятся предотвратить в зародыше
очередной разгул бессмысленного массового насилия, а потому что
испытывают страх, когда надо перейти от слов к делу, и/или
завидуют чужой способности четко ставить задачи и/или не хотят
оказаться отодвинутыми далеко в сторону из-за своей бесполезности
и/или опасаются быть названными в числе виновников скверного
положения дел и/или при таком положении дел хорошо себя
чувствуют. Можно по-разному "знать": быть абсолютно уверенным
в своей правоте или оставлять достаточное место для сомнений
и корректировок. Но отважные борцы со "знающими" не делают
различий. Им не хочется упускать ни одного повода пережить
пленительное чувство своего нравственного превосходства. Это
духовные родственники неравнодушных Бруно Ясенских. Нередко это
одни и те же личности. Если у них есть какой-то собственный
проект, то все, кто его не принимают, -- подлецы-равнодушные.
А если у них нет собственного проекта, то все, у кого он есть,
-- подлецы-знающие. Самые буйные из героев-незнающих могут
набрасываться одновременно и на подлецов-знающих, и на
подлецов-равнодушных: на последних -- за то, что те не желают
набрасываться вместе с ними на подлецов-знающих.
* * *
Из десяти спасателей человечества девять -- нравственные уроды
или дураки, но из этого не следует, что не надо пробовать спасать
человечество. Из десяти писателей девять -- графоманы, имитаторы,
деструкторы, но из этого не следует, что литераторство -- низкое
и вредное занятие. Как и из того, что из десяти ученых девять --
псевдоученые или профессионально изощренные глупцы, не следует,
что порочна научная работа вообще.
Я не еврей и никогда им не был, но махровые антисемиты вызывают
у меня неприятие. Я сам в ранней молодости был довольно большим
антисемитом, поскольку среди моих товарищей это считалось само
собой разумеющимся. Потом, по мере развития во мне стремления
поступать правильно, я перестал им быть, потом -- начитавшись
Григория Климова и Генри Форда -- снова начал валить всё на
евреев, но к настоящему времени уже, вроде бы, покончил с этим
навсегда. Причина охлаждения моего чувства к евреям не только в
том, что все народы теперь противны мне почти в одинаковой
степени. Скорее, наоборот, одна из причин того, что они мне
противны, -- это их падкость на такие примитивные идеологии, как
антисемитизм.
Мне затруднительно определить, от кого я устал больше -- от
коварных иудеев или от глупых юдофобов. Конечно, я и сам как
бывший матерый антисемит могу запросто доказать, что почти все
зло в мире -- от евреев. Но я не менее убедительно могу доказать,
что евреи грешили не больше, чем многие другие, а то и вовсе
являются благодетелями человечества.
Всякое в целом полезное общественное движение, имевшее глупость
примешать антисемитизм к своей идеологии, дискредитирует свой
подход, отталкивает от себя людей, стремящихся к справедливости.
А ведь я еще надеюсь породить общественное движение -- и притом
не какое-нибудь там мелкое шевеление в мозгах.
По мнению ортодоксальных антисемитов, евреям присущи такие
отвратительные качества, как лживость, извращенность, деструктив-
ность, алчность, пренебрежение жизнями людей другой крови,
стремление покорять и эксплуатировать другие народы, в творчестве
-- склонность паразитировать на чужих достижениях. Но в каждом
народе существует собственная довольно многочисленная категория
людей, обладающих такими же особенностями, причем именно эти люди
лезут на первые роли во всех делах. Мерзавцев -- намного больше,
чем евреев. Не мною отмечено, что на евреев-эксплуататоров
ополчаются, среди прочего (а иногда и в первую очередь), те, кто
не прочь занять их место. Если каким-то образом убрать плохих
евреев, новыми плохими евреями станут эти их нынешние враги.
Вообще, каждому проще сделать другого виновным в своих
неприятностях, чем разбираться с собственными недостатками и
ошибками.
Кроме того, я думаю, что если правильно устроить общество,
плохим евреям в нем просто невозможно будет заниматься своими
плохими делами. Правда, антисемит на это скажет, что препятство-
вать устроению такого общества будут в первую очередь плохие
евреи. Я, кстати, сходу не могу ему что-либо на это ответить.
Пусть евреи сами ищут возражения.
Вас раздражает, что евреи "лезут", что редко встретишь еврея
среди рабочих, но разве вы сами всегда делаете все, что надо
для того, чтобы протолкнуть своих отпрысков повыше? Лишь только
в маленьком еврейчике промелькнет искра божья, все еврейские
родственники и знакомые начинают ее усиленно раздувать:
"Смотрите, какой красивый рисунок нарисовал наш Абраша!". Или: "
У нашего Изи получился ну просто замечательный домик из кубиков!"
У вас же отличившееся чадо вызывает главным образом досаду:
"Лучше бы посуду помыл", "Лучше бы с хлопцами во дворе побегал".
Я хорошо помню, как сокрушалась моя мамочка по поводу покупки
мною какой-нибудь книги. Теперь у меня очень много книг, а
мамочку я даже в гости не жду -- чтобы не портила мне нервов
своими стонами возле моих книжных шкафов.
Меня не столько раздражает, сколько потешает, когда евреев
грызут православные русские патриоты. Какую массу усилий они
тратят, чтобы доказать, что Иисус Христос рожден не от еврейки и
что православие -- не производное от иудаизма! Как будто не до-
статочно просто называть евреев христопродавцами! Что до меня, то
я на иудейское происхождение христианства реагирую по-простому:
тем, что я не христианин.
Когда какой-нибудь эрудит и путаник, специалист по компиляциям,
всю жизнь пудривший мозги студентам, заводит очередную проповедь
о зловредности иудеев, я с грустью думаю о том, что он сам для
русских вреднее сотни любых иудеев, выловленных наугад на улице,
и как было бы полезно для русского народа отправить на рудники
этого ученого козла, чтобы он не смог больше вонять своими
абсурдными размышлизмами (не столько в части еврейского вопроса,
сколько вообще) и дал бы, наконец, шанс мне и таким, как я,
достучаться до массового сознания.
Между прочим, по способности терпеть, приспосабливаться,
ненавидеть и мстить я -- самый что ни на есть еврей, причем даже
больший еврей, чем половина евреев по крови.
И кстати, я сильно подозреваю, что главными виновниками бедствий
России являются вовсе не евреи, а чукчи: вместо того, чтобы
просвещаться самим и просвещать русский народ, а также возглавить
его и повести к "светлому будущему", они, сволочи, забились на
Крайний Север, сидят по своим чумам и пьянствуют.
А вообще говоря, больше всех меня раздражает мой собственный
народец. Конечно, это обусловлено не его специфическими
качествами (почти каждое из которых мне, впрочем, отвратительно
само по себе), а тем, что мне приходится каждодневно среди него
толкаться. Когда я жил в Узбекистане, меня больше всех раздражали
узбеки, а когда болтался по Грузии -- грузины. Под конец я просто
не мог смотреть на них без омерзения. Я уверен, что если меня
когда-нибудь занесет надолго в Германию, то сильнее всех осталь-
ных я буду ненавидеть своих любимых немцев.
* * *
С евреями-негодяями можно вполне успешно бороться как с
негодяями, а не как с евреями. Даже самые закорузлые антисемиты
признают, что еврей и негодяй -- это иногда не одно и то же. По-
дозревать еврея в том, что он негодяй, -- ради Бога. Подозревать
негодяя в том, что он еврей, -- на здоровье. Но негодяя надо
душить именно как негодяя. Это легче и надежнее. Но, конечно,
вполне возможно, что я ошибаюсь.
* * *
Но без евреев мне все-таки как-то спокойнее: что ни еврей, то
какая-нибудь проблема для окружающих. Когда встречаешь беспроб-
лемного еврея, бываешь чуть ли не счастлив и раз за разом
сбиваешься на размышления о том, как порадовать и поддержать
этого человека. Впрочем, затруднение с евреями обычно преодоле-
вается очень легко: не нравятся -- держись подальше. Найди тех,
кто тебе нравится. А не найдешь -- запишешься в мизантропы.
Мизантропом вполне можно жить: я это уверенно подтверждаю своим
личным опытом.
* * *
А вот еще подумалось: конечно, что ни еврей, то проблема, но
ведь с неевреями то же самое! Но поскольку у юдофоба внимание
сосредоточено именно на евреях, то у него и возникает иллюзия,
что проблемы в основном от евреев. С аналогичным успехом он мог
бы переключиться на дураков, или на абсурдистов, или на содоми-
тов, или на кого-то еще. Он также мог бы переключиться на всех
сразу. Тогда бы я нашел с ним общий мизантропический язык!
* * *
Но по большому счету я, конечно же, по-прежнему юдофоб --
а также русофоб, германофоб, америкофоб, белый расист, черный
расист и человеконенавистник вообще. В каждой нации и в каждой
расе есть столько отталкивающего, что я озабочен лишь тем, как
распределить между ними свою ненависть со справедливой равномер-
ностью.
* * *
Что касается единокровцев моих, белорусов, то сильнее всего они
раздражают меня неумением красиво строить, неряшливостью, мелкой
бережливостью, мерзким отношением к животным, отсутствием нацио-
нальной гордости и манерой скулить по поводу своей тяжкой доли.
Все эти качества взаимосвязаны и образуют как бы "белорусский
комплекс".
Самый типичный элемент белорусской народной жизни -- сельская
усадьба -- угнетает своей примитивностью и грязью. Причины две.
Во-первых войны: нет смысла строить основательно, если все равно
сожгут. Во-вторых, эксплуатация и, соответственно, нищета:
захотел бы построить хорошо, так не хватит ни средств, ни сил.
Мелкая бережливость белоруса проявляется в склонности накапли-
вать всякий хлам и тащить к себе на двор и в дом что попало ото
всюду. Не то чтобы он большой вор или рачительный хозяин, а так
-- барахольщик. Барахло потом гниет под забором.
Мой тесть был очень добрым и безобидным человеком, но дворового
пса держал на очень короткой цепи и едва кормил. Я глубоко
сострадал этому животному и как-то даже сводил его погулять.
Бедный пес был шальной от радости, и я с трудом посадил его снова
на цепь. Я ничего не мог для него поделать: я едва справлялся
с собственными проблемами. Потом пес покусал тестя (я бы на месте
пса покусал тоже). Потом тесть помер, а пса застрелили по просьбе
тещи как виноватого. А я больше к теще не езжу.
Когда-то Белая Русь была региональной империей -- Великим
княжеством литовским. Памяти в народе об этом нет -- не столько
потому, что она искоренялась россиянами, сколько потому, что
народу в этой империи жилось очень хреново, и ему по большому
счету было все равно, когда отечественных выродков-угнетателей
сменяли пришлые. Некоторые наверняка даже радовались, что москали
накостыляли панам.
Нынешние возрожденцы белорусскости любят писать о последнем
князе Радзивилле -- белорусской достопримечательности -- чуть ли
не самом богатом человеке Европы. Ах, как он веселился, как
обожала его мелкая шляхта! На самом же деле этот поганый выродок,
имевший в руках огромные ресурсы и могший облагодетельствовать
Родину, просто мучил крестьян, транжирил средства и готовил
распад государства.
По манере скулить белорусы переплюнут евреев с их "холакостом".
Скулили по поводу "царскага прыгнету", "нядбання мовы", военных
потерь. После Чернобыльской катастрофы стали скулить с утроенной
интенсивностью и даже вышли на международный уровень. Для
любителей скулежа эта катастрофа была как подарок судьбы.
Скулежем кормились и делали карьеры. Так расскулились, так вошли
в роль, что не было ни времени, ни желания задуматься о том,
какова же на самом деле ситуация и как ее исправлять. Что касается
последствий чернобыльской катастрофы для Беларуси, то сведения
о них грешат такой же правдивостью, как и сведения о еврейском
"холакосте".
Одной из самых весомых причин враждебного отношения к евреям
являются непоседливые еврейские личности, сделавшие своим
призванием и способом пропитания возрождение и поддержание
"еврейской жизни". Они будоражат еврейскую совесть, ревниво
напоминают евреям и неевреям о том, что есть "еврейский вопрос".
То они пристают к властям с требованием водрузить памятник
еврейским жертвам нацизма, то клянчат деньги на издание
еврейского классика, который давно уже на хрен кому сдался,
то возмущаются отсутствием всеобщего возмущения по поводу
надругательства над какой-нибудь еврейской могилой, то лезут
в массовую газету со статьей о еврействе и с жалобами на
невнимание властей к нуждам еврействующих евреев. Иной еврей и
вспоминает о своем еврействе только тогда, когда наталкивается
на возбужденную статью такого активиста. То ли этим сраным
деятелям невдомек, что основной этнос раздражается, когда
рядом бъет шумным ключом чужая культурная жизнь, тогда как своя
едва клеится, то ли они упиваются этим раздражением, потому что
чем глубже национальная рознь, тем они востребованнее. Да и
вообще, конфликт некоторым нужен, как воздух. Я сам почти такой,
поэтому вполне их понимаю.
Что у меня общего с евреями? У меня даже с самим
собой мало общего, и я должен бы совсем тихо, довольный
тем, что могу дышать, забиться в какой-нибудь угол.
Ф. Кафка. "Дневник" (8 янв. 1914).
Есть патриоты нескольких разновидностей. Во-первых, хорошо
устроившиеся личности, зарабатывающие патриотизмом на жизнь.
Во-вторых, плохо устроившиеся личности, надеющиеся войти в
число профессиональных патриотов. В-третьих, плохо устроившиеся
личности, винящие иностранцев и инородцев в своих неприятностях
и/или вымещающие на них злобу. В-четвертых, невольники чести,
запутавшиеся в понятиях добра и зла. В-пятых, любители подраться,
которым почти все равно, какой для этого будет повод. Хорошо, что
у этих патриотов есть хоть какие-то вздорные идеалы, а то ведь
встречается еще одна, самая противная разновидность: такие, у
которых единственная цель -- примазаться к какому-нибудь "центру
силы", а всякий идеологический хлам -- не более чем инструмент и
средство маскировки.
Что я вижу, когда подхожу к прилавку с патриотической литера-
турой? Почти сплошную бредятину -- монархистскую, нацистскую,
антисемитскую, коммунистическую, оккультную, православную,
монархически-православно-антисемитскую. В любой из этих книжек
примерно треть содержимого -- тенденциозно истолкованные факты,
еще треть -- просто выдумки, выдаваемые за великие тайны и откро-
вения свыше. Все это называется "духовным наследием", и с этим
идейным мусором собираются строить великую Россию. Интересно,
что эти патологические патриоты будут делать после того, как
выкинут всех евреев и иностранцев, посадят на трон царя, настроят
церквей, заставят сограждан напропалую зубрить Библию и постить-
ся, вырастят патриотичных буржуев, выкинут Ленина из мавзолея,
а житуха все равно так и не наладится -- потому что по таким
хреновым рецептам она никак наладиться не может ввиду истощения
природных ресурсов и загрязнения окружающей среды? Наверное, они
будут выискивать новых врагов (в число которых почти наверняка
попаду и я). И/или будут еще больше усердствовать в изучении
своей надуманной героической истории, в молитвах и постах и т. д.
В глазах большинства этих русских патриотов Россия -- окружен-
ная порочными сволочными народами страна, вызывающая их ненависть
из-за того, что тяготеет к единственно правильному пути. Россия
почти только и делала, что сражалась за правду, за свободу, за
благо человечества и проявляла великодушие и щедрость, а другие
почти только и делали, что предавали и грабили Россию, мучили и
убивали русских. Нашли бы когда-нибудь эти пламенные русофилы
силы и время посмотреть на Россию глазами других -- своих прошлых
и нынешних врагов: поляков, чехов, венгров, немцев, финнов,
эстонцев, кавказцев и пр. Но кажется, этого им не дано. Зато они
умеют отращивать бороды, выстаивать церковную службу с постным
видом и переписывать из книжки в книжку возбуждающие истории про
Святую Русь и про коварных жидовинов-кровососов. Сраные
псевдоученые бездари! Они сами и есть главная проблема России.
Знавал я одну большую патриотку. Все ее силы уходили на
общественную работу, на борьбу с "врагами России". В ее доме
срань была еще хуже, чем у меня. Ребенок болтался сам по себе.
Зарабатывала она гроши, да и те тратила на "благотворительность"
и политическую литературу. Одевалась скверно, питалась всякой
дрянью и выглядела лет на 10 старше, чем могла бы. Жертва пере-
развитого чувства долга. Редкостно способный и честный человек,
начитавшийся дурной литературы. Ради меня она могла пожертвовать
собой, но могла меня же и убить из идейных соображений. Я не
просто ценил ее мнения -- я ее где-то даже обожал. Но и мое
обожание не могло заслонить мне недостаток у нее чувства меры и
падкость на мистическое. Я подозревал, что она святая; к тому же
с нею было нескучно, но доверить страну таким, как она -- ни Боже
мой! Что до меня, то поскольку я -- часть своей Родины, то и
благоустройство этой самой Родины я считаю нужным начинать с
себя. Если я не в состоянии сносно наладить даже собственную
жизнь, к чему замахиваться на целую страну: порядка от меня в
этой стране будет не больше, чем в моем доме. Начинать с себя --
честнее, потому что не покушаешься ни на чью свободу и сам
расплачиваешься за свои ошибки.
Кстати, я не против того, чтобы люди, не способные обустроить
даже себя, бросались в патриотическом порыве под вражеские танки:
от этого получается, можно сказать, двойная польза. Только слож-
ность в том, что они не всегда различают, какие танки -- вражес-
кие, и даже под вражеские не всегда бросаются правильно.
* * *
Патриотизм -- это не более чем проявление инстинкта групповой
солидарности (настроенного на восприятие в качестве группы целой
нации), а также родственного чувства (в его широком варианте). От
других проявлений групповой солидарности и родственного чувства
он отличается по существу только тем, что самоотверженностью
патриота может злоупотреблять целая нация. Поэтому всегда наби-
рается так много любителей внушать другим патриотизм. Кстати,
меня что-то не тянет одобрить убиение Тарасом Бульбой его собст-
венного сына Андрия: почему Родина, а не семья? По-моему, это не
хорошо -- поощрять чей-то патриотизм только потому, что мне он
выгоден.
* * *
Не думаю, что я чем-то обязан своей Родине -- чем-то особенно
полезным и приятным, чего не могла бы мне дать какая-нибудь
другая Родина, или чего я бы не заимел, будучи человеком без
гражданства. Если я что-то и получил, то я наверняка давно уже за
то расплатился, а еще раньше за то заплатили мои предки и, может
быть, даже неоднократно. Если бы мои предки были бездельниками
или преступниками, а я бы все-таки получил от общества то, что
сейчас имею, то я, возможно, и был бы должен. Но все мои предки
были честными работягами, насколько можно об этом судить.
Если меня попробуют попрекнуть, к примеру, бесплатным образо-
ванием, я гневно замечу на это, что 60% такого образования мне
и бесплатно не надо, а еще 30% я с лучшим качеством освоил бы
самостоятельно, если бы мне не мешали бесплатные преподаватели.
Сколько можно вытирать плевки со своего лица, терпеть и наде-
яться? Такое упорство только на руку выродкам, заправляющим в
государстве. В самом деле, зачем им заботиться о людях, которые
будут выполнять "гражданские обязанности" и за просто так.
Вообще, некоторые Родины очень предприимчивы: только ослабь
ненадолго бдительность -- и ты уже обвешан священными долгами,
как диверсант гранатами. От тебя ждут как само собой разумеюще-
еся, что ты в благородном порыве сгоришь ради того, чтобы обес-
печить чье-то "светлое будущее".
Родина, как и человек, наглеет, если ей прощать ее выходки.
Можно обижаться на людей -- можно и на Родину. Я хочу любить
Родину, но подходящей для этого Родины у меня нет. С той
Родиной, какая была у меня до сих пор, любовь получилась как-то
сплошь односторонняя. Я пишу это, когда за плечами уже лучшие
две трети жизни. Впору уже говорить не о любви к Родине, а о
мщении ей за бездарно прожитые годы. Я не столько хотел БРАТЬ,
сколько ДАВАТЬ, но она мне своим небрежным молчанием намекала,
что то особенное, что я могу ей дать, ей от меня почему-то не
требовалось. Я был ей нужен лишь в качестве мелкой шестеренки и
"пушечного мяса". Я чувствую себя крайне чуждым и народу, и его
лидерам, и его "святым отцам", и его "лучшим людям". Но вы не
дождетесь от меня ни бессмысленного бунта, ни депрессии, ни тем
более самоубийства. В самые трудные, самые обидные минуты я
повторяю свой мрачный девиз: я не из тех кто вешаются -- я из
тех, кто вешают.
Мне от природы свойственен довольно сильный патриотический
инстинкт. Можно сказать, я был рожден патриотом. Правда, не
нашлось страны, которая заслужила бы мои патриотические чувства.
Моя любовь к стране, в которой я живу, всегда была почему-то
безответной. Стране всегда было не до меня, страна носилась
с разными выродками, большинству которых было на нее плевать
и большинство которых в принципе не было способно подарить Родине
что-то действительно нужное, а не кажущееся таковым.
* * *
От меня ждут самоотверженности: чтобы я жертвовал всем для
родной страны и вопреки всему, что она сделала (или чего не
сделала) для меня. Это было бы так благородно и так прекрасно.
Может, я в конце концов и пойду в атаку с отчаянным криком "За
Родину!" -- но только в случае, если рядом со мной будут сверкать
штыками все эти известные патриоты, большие начальники, владельцы
заводов и банков, вожди нации, члены "дворянских собраний" и
бородатые попы. А иначе -- как у Маяковского:
Вам, любящим баб да блюда,
Жизнь отдавать в угоду --
Лучше я в баре блядям буду
Подавать ананасную воду!
Родина там, где хорошо. Так еще древние римляне говорили. Мне
не хорошо, значит, наверное, я живу не на Родине. Местное
государство надежно позаботилось о том, чтобы я никуда не ездил,
поэтому я не смог узнать, где моя Родина.
* * *
Ах, вы хотите, чтобы я любил вас несмотря ни на что! Но я не
мазохист.
* * *
Если говорить о "женском начале" России, то у нее скорее
повадки спившейся бляди: лживость, неблагодарность, любовь
к деньгам (и готовность пресмыкаться перед каждым, у кого они
есть), угробленные зачатки некоторых талантов, психопатичность,
способность проявлять иногда великодушие -- под настроение.
А меня давно уже не тянет на истеричных блядей: мне хватает
бурных переживаний молодости, и хочется ровных отношений со
здравомыслящими людьми.
Общество, которому такие, как я, нужны лишь в качестве дешевой
рабочей силы, -- дерьмовое общество. Если бы я был евреем, я
объяснил бы всё юдофобией, но я ведь даже не похож на еврея. Если
бы я был иммигрантом, я бы довольствовался тем, что имею, и не
возмущался. Но ведь я исконный, "тутэйший", у меня оба деда
погибли на войне, защищая это неблагодарное отечество. Это не
говоря уже о прадедах, прапрадедах и так далее. Если они были
такого же темперамента, как я, -- а какими им еще быть -- то
в боевом строю воинов они наверняка всегда становились в первый
ряд, в крайнем случае во второй.
Разумеется, я ненавижу не всех антифашистов подряд: я и сам,
можно сказать, антифашист -- при некоторых условиях (а также
антилиберал, антикоммунист и т. п.). Я ненавижу лишь ту суетливую
шушеру, которая шипит всякий раз "фаш-ш-шист!" по моему адресу,
лишь только я заявлю, что надо принимать меры против извращенцев,
разболтанных и всяких прочих дегенератов. Одни из этих
правозащитников шипят, потому что сами являются гомиками и
абсурдистами, другие -- чтобы испытать радость принадлежности к
благородной когорте борцов за человечность и приобрести по
дешевке билет в рай, третьи -- потому что у них находится повод
безнаказанно кого-то оскорбить и тем самым разрядить свою
агрессивность.
Коммунистов я ненавижу не более, чем очень многих из тех, кто
тоже их ненавидит. Говно как говно: что те, что другие. Лично
меня коммунисты не репрессировали, а только умеренно мучили,
так что и я ненавижу их умеренно. Зато я сильно ненавижу тех
антикоммунистов, которые при коммунистическом режиме шустрили
в коммунистической партии. Эти подлецы даже не считают нужным
каяться и держат себя так, как будто всю жизнь только и
знимались, что борьбой с порочной коммунистической идеей.
Если Иванов будет бороться за благо Петрова и Сидорова, то
что будут делать Петров и Сидоров? Паразитировать на Иванове?
А может, бороться за его благо? Но не лучше ли каждому бороться
за собственное благо -- в соответствии со своими вкусами, но,
конечно, таким образом, чтобы не мешать обществу в целом? Забо-
титься о своем здоровье, обустраивать свое жилище, воспитывать
своих детей, быть хорошим примером для других. Короче, приводить
в надлежащее состояние свою маленькую часть общества, никого не
изводя пропагандой своих взглядов и ни к чему не принуждая.
Самоотверженная борьба за общее благо нередко является лишь
средством оправдания своей неспособности обеспечить благо личное
-- компактное, благоразумное и полезное для общества. Если ты
такой хороший, то почему тебя надо приносить в жертву? Может,
лучше принести в жертву кого-нибудь похуже? Я всего лишь клоню
к тому, что самоотверженность надо проявлять умеренно и
обдуманно, а тот, кто призывает, чтобы она из вас била фонтаном,
-- паразит, или дурак, или психически ненормальный, и надо дать
ему поскорее броситься под какой-нибудь вражеский танк, чем
будет достигнута двойная польза: и танка не станет, и вздорного
агитатора. Безумству храбрых мы не будем петь песню: это было
бы непорядочно.
Выражусь четко: РАБОТАТЬ Я НЕ ЛЮБЛЮ. Я люблю пользоваться
плодами своего труда, а сама работа доставляет мне радость только
тогда, когда делается в состоянии вдохновения. О том, что у меня
отсутствует трудолюбие, я вовсе не сокрушаюсь. А если я не желаю
себе некоторого качества, то я, как человек, стремящийся к спра-
ведливости, не могу желать его и другим. В общем, к так называе-
мому трудолюбию я отношусь примерно так же, как к пьянству или
курению.
Большинство видов деятельности в современном обществе таково,
что находить в них удовольствие могут только интеллектуально
уплощенные личности.
Трудоголик не задумывается, откуда взялась задача, которую ему
поставили, и почему она такая хлопотная: ему лишь бы был повод
напрячься. Он не станет изобретать способы облегчения своей
работы или высматривать их у других. Он тих, покладист, далек от
политики. В общении не по поводу работы он для нормальных людей
по меньшей мере скучен.
Конечно, трудоголики очень удобны начальникам и социальным
паразитам (довольно часто это одно и то же), поэтому начальники
и социальные паразиты вовсю культивируют в обществе миф о
благостности трудоголизма. На самом же деле это качество лишь
провоцирует начальников на небрежную постановку задач и плодит
социальный паразитизм. Когда начальник имеет дело с умеренными
трудофобами, он семь раз подумает, прежде чем нацелить их на
выполнение новой задачи. И эта задача не ставится кое-как, и
выполнение ее меньше порождает новые трудности.
Упаси Боже оказаться в одном коллективе с трудоголиком! Он по
своей привычке будет рвать, как говорится, задницу, а вы либо
окажетесь не в силах нагрузить себя в той же степени и будете
дурно рядом с ним смотреться, либо станете работать на пределе
своих возможностей и проклинать трудоголика, начальников, главу
государства и всех лучших представителей мировой культуры, не
сумевших привить человечеству мысль о неимоверной пагубности
трудоголизма.
Лет с пятнадцати и до тридцати они еще сохраняют какое-то
очарование, но потом становятся с каждым годом всё более
противными -- как внешне, так и в части содержимого их мозгов.
Что представляется милым лепетом в устах девушки, то, выдаваемое
зрелой теткой, раздражает своей глупостью. Что в молодости
обеспечивается не растраченным еще здоровьем, то при отсутствии
надлежащей заботы о последнем улетучивается очень быстро.
Пока в них сильно проявляется половой инстинкт, они еще
худо-бедно следят за собою. Некоторые даже делают гимнастику.
В дальнейшем их забота о теле преимущественно сводится к
намазыванию всякой разноцветной дряни себе на лицо. Увянув, они
приобретают сильную привязанность к своим фотографиям времен
первой молодости и тычут в них носами своих новых кавалеров,
чтобы доказать, какие они красавицы.
Каждая вторая из них уверена, что если ее заштукатурить
косметикой и подороже одеть, она станет неотразимой. Как будто
мужчины не в состоянии разобраться, что под косметикой -- дряблая
стареющая кожа, испещренная морщинами, а под платьем -- хилое
заглистованное тельце, страдающее двумя-тремя болезнями (и
предрасположенное еще к пяти-семи), плохо справляющееся со своими
обычными порциями пережаренной, переквашенной, передержанной вне
холодильника полутухлой жратвы и потому эпизодически исторгающее
неблаговонные газы. В отношении большинства из них я в состоянии
вызвать у себя эрекцию, лишь закрыв поплотнее глаза и вообразив
на их месте какую-нибудь дуру помоложе -- не успевшую еще
облезть.
Из-за их пристрастия к обуви дурацких фасонов пальцы на их
нижних конечностях обычно уродливо искривлены, да еще нередко
появляются и так называемые "шпоры" -- отвратительные выросты на
костях. На иную из этих дур я, может быть, и влез бы при оказии,
но если случается взглянуть на их ступни, мое желание
улетучивается почти полностью.
Они объясняют свое пренебрежительное отношение к здоровью
нехваткой времени, но это полнейшая чушь. Никто не заставляет
их накачивать себя кофе, часами торчать у телевизора,
выготавливать на кухне разную извращенческую еду, к тому же
из таких дивно полезных для здоровья продуктов, как мясо, грибы
или соленые огурцы.
Дряблые, жопастые, неуклюжие, они представляют собою легкую
добычу для всякого сколько-нибудь агрессивного негодяя. Они
часто жалуются то на головную боль, то на сердцебиения, то на
усталость. Внутри они нашпигованы паразитами и застоялым
дерьмом, поскольку в их хилые кишечники попадает преимущественно
рафинированная пища, а их брюшные мускулы никогда не получают
должной нагрузки.
Во второй половине их никудышной жизни, а для некоторых и еще
раньше, им начинают все более подходить такие эпитеты, как жаба,
змея, трухлявый обосранный грибок или даже ведьма. Пердючие
старые коровы, страдающие одышкой, едва волочащие ноги и грозящие
отбросить копыта тут же рядом с тобой, если ты немедленно не
уступишь им сиденье в автобусе. Овдовившие их мужья сделали хотя
бы то хорошее дело, что вовремя сыграли в ящик.
В молодости (да и позже) мне случалось по глупости влюбляться,
но до чего же меня тошнило от моих избранниц, когда любовный
дурман рассасывался и я получал возможность посмотреть на них
трезвым взглядом!
Особенно я ненавижу фригидных и нимфоманок. На несколько таких
неполноценных особей я когда-то по неопытности зазря потратил
довольно много времени и нервов (что совсем не окупается теми
несколькими десятками строк, которые в результате появились в
разных моих книжках, включая эту). Они сочиняют разные оправдания
своей странности, и надо уметь вовремя распознавать эти обделен-
ные природой существа по той чуши, которую они болтают про
отношения полов.
Хотя я далеко не каждый день чищу свои туфли (я оправдываю
это тем, что таким образом я выражаю свое отношение к обществу),
у меня сохраняется довольно интеллигентный вид, из-за чего многие
дуры нарываются в отношениях со мной на неприятности, полагая,
что я буду действовать по их дурацким правилам. Я торжествующе
возвращаю их к реальности. До конца своих дней я буду с удоволь-
ствием вспоминать один случай в автобусе. Какая-то кикимора лет
пятидесяти завелась на кого-то не по существу и стала вякать
долго, громко и раздражающе. Я предложил ей помолчать, а когда
она после этого переключилась на меня, приблизился к ней и просто
захлопнул ей рот -- грубо, от души. Конечно, моя рука была в
печатке, потому что я довольно брезглив. В салоне сразу же
установилась обожаемая мною тишина. За старую дрянь не вступился
никто.
Почти столь же приятный случай произошел тоже в автобусе (мне
приходится слишком много ездить). В салоне было довольно тесно,
и кто-то полдороги эпизодически и явно нарочно толкал мою сумку
(я ношу ее через плечо, и она болтается сзади). Мне надоело
упражняться в терпимости, и я повернулся. Источником беспокойства
была образованного вида дура лет сорока -- наверняка из тех,
которые думают, что мужчины существуют для выполнения тяжелой
работы, а не для того, чтобы кое-что кое-куда совать. "Вам не
нравится моя сумка?" -- спросил я еще довольно вежливо. "Да, она
мне не нравится" -- получил я ответ. "А вы мне не нравитесь
целиком! Понимаете? Целиком!" -- сообщил я, умеренно заводясь.
Поскольку она тоже не думала успокаиваться и начала рассказывать
мне, как неправильно я поступаю со своей сумкой, я спросил ее не
лучше ли будет, если я повешу сумку на свой член. Конечно, я
употребил более грубое слово, которым не хочу пачкать бумагу. Это
был экспромт, и по здравом размышлении я бы вряд ли так поступил.
Женщина еще что-то вякнула и замолчала. Прочие тоже молчали.
Вдумываясь в произошедшее, я начал улыбаться еще в автобусе, а
когда вскоре вышел, меня вообще разобрал счастливый смех,
отголоски которого проявлялись еще и на следующее утро. Как мало
мне нужно для счастья! И такому скромному человеку вы не пожелали
дать чуть-чуть места для тихой жизни!
У Макса Нордау ("Вырождение", ч. I, гл. III ): "Во всяком циви-
лизованном народе с развитою литературой и искусством существует
много скопцов мысли, не способных к самостоятельному творчеству,
но отлично подражающих его приемам. Эти кальки к прискорбию
составляют громадное большинство писателей и художников по про-
фессии: они размножаются, как тараканы, и подавляют очень часто
истинный, оригинальный талант."
Они заслоняют передираемых ими настоящих авторов от читателей,
они оттягивают на себя ресурсы издательств, они забивают людям
головы псевдознаниями (в каковые превращаются любые знания,
будучи торопливо пересказанными с пропуском существенных
нюансов). По моему мнению, такие псевдоавторы -- хуже воров и
растлителей малолетних. Некоторые из них, однако, считают, что
они как раз и есть настоящие писатели; что только таким образом и
должна делаться литература и что подобные мне личности, кропающие
своё, -- не более чем графоманствующие дурачки.
Иной говнюк надергает текстов и фотографий из интернета, пере-
ведет кое-что наспех с английского или немецкого, потом тискает
весь материал под своей фамилией и воображает себя специалистом
по загаженной им теме. Ну какое к нему может быть доверие? Даже
если он воровал у лучших авторов, где гарантия, что он ничего не
перепутал или, обнаружив, слишком явный пропуск, не заполнил его
чем попало? Если ему чихать на авторское право, то чихать ему и
на истину, и он не станет что-то тщательно проверять и не
воздержится от представления сомнительных данных -- лишь бы они
были правдоподобными и привлекали внимание.
Любая книжка, написанная искренне, добросовестно и талантливо,
заслуживает того, чтобы жить, -- независимо от своего содержания.
Не всякую такую книгу можно порекомендовать широкой публике, но
всякая должна быть сохранена для тех, кто в состоянии ее
правильно использовать. Что же касается мерзостной пачкотни
разных имитаторов и плагиаторов, то это зло похлеще наркомании и
СПИД вместе взятых. Из трех публикуемых книжек две заслуживают
того, чтобы их сжечь -- не из-за того, что они разносят какие-то
вредные учения, а из-за того, что накропавшие их людишки оказа-
лись не способны хотя бы и такие учения изложить толково.
Не все из них воображают себя солью земли, но все плоховато
знают о том, как чувствует себя большинство населения в руково-
димой их папашками стране. Если смотреть на жизнь масс из окон
московской "высотки" (или чего-то аналогичного ей), то некоторые
существенные детали сглаживаются, а некоторые становятся незамет-
ными вообще. Незнание этих деталей не имеет большого значения,
если благородные отпрыски посвящают время типичным для их среды
занятиям, то есть валяют дурака, пьют пиво, нюхают кокаин,
предаются гомосексуальным забавам и т. п., но некоторые из этих
отпрысков, одержимые творческим зудом, начинают клепать в
искусстве что-нибудь масштабное с претензией на реализм или
строчить какую-нибудь программу действий для своей несчастной
Родины (дабы последняя преодолела кризис, в который ее загнал
народ). Я игнорирую таких людей из принципа: я считаю, что их
умопостроения получаются всегда с какой-нибудь червоточиной
(только она не всегда очевидна). Кроме того, я предпочитаю
поддержать своим вниманием тех, чья жизнь начиналась попроще. Это
способствует обновлению, а значит, и оздоровлению социальной
"верхушки", то есть является не блажью завистливого неудачника,
а общественно важным делом.
Всякий раз, когда приближается Новый год, я с ужасом думаю
о том, что снова будут бездумно уничтожены сотни тысяч молодых
красивых елок. В пригородные леса потянутся хозяйчики с топорами
и пилами, и на опушках останутся тоскливые пеньки. Человеческие
уроды потащат деревца в свои хибары развлекать своих юных
недоумков: прививать им абсурдизм и ... истинно человеческое
отношение к природе.
Тупые ничтожества! Вы скулите по поводу газовых камер и рвов,
заполненных вашими дряблыми телесами. Вы ненавидите Гитлера,
Сталина, Пол Пота и Чингиз-хана, но что вытворяете вы сами с
теми, кто не в состоянии себя защитить?!
Мне очень нравятся ели, и я очень хочу высадить их перед
своим домом. Но я никогда этого не сделаю, потому что абсолютно
уверен, что однажды ночью под новый год их срубит какой-нибудь
сраный гомо сапиенс, желающий потешить свои отродья или
заработать на бутылку водки, и у меня будет до крайности
испорчено настроение, и я могу не выдержать и начать отстрел
неполноценных сограждан, к чему меня давно уже так сильно влечет.
Меня почти бесит дурацкое оправдание, которое я раз за разом
слышу по поводу загубленных елей. Что якобы так или иначе
приходится разрежать лес. Чтобы не надо было его разрежать, не
делайте лишней работы: не садите деревья слишком часто. Или
разрежайте, пересаживая лишние деревья на новые места. Неужели
у вас слишком много лесов? Да вы скоро будете просто подыхать
от безлесья!
* * *
Береза -- почти такое же несчастное дерево, как и ель. Одни
выродки кромсают ее весной ради сока (сволочей жажда мучит),
другие обдирают летом ради веников в свои дурацкие бани (коросту
отскребать). Не приведи Господь какой-нибудь березке вырасти
вблизи жилищ человеческих уродов. Как-то раз я видел целую рощицу
этих истерзанных созданий. Как мне хотелось тогда убить хотя бы
сотню из вас! Мало на вас СПИД и сифилиса, дегенераты!
Из всех достающих меня выродков соседи, конечно, самые
доставучие. Один врубает музыку так, что у меня диван трясется,
и еще курит так, что я с опаской открываю форточку в своей
комнате, другой все сверлит какие-то дырки, третьему не нравится,
как расположены стены в его берлоге, и он крушит их молотом или
чем-то еще, четвертый позволяет своему отродью дубасить об пол
мячиком у меня над головой во время моего послеобеденного сна,
пятый избавляется от мусора главным образом через форточку, и у
меня под окнами почти всегда пестро от каких-то клочков, шестой
забывает закрывать дверь, ведущую к мусоропроводу, и в общем
коридоре часто стоит помойный запашок, седьмой наименее нагл:
он всего лишь выпускает своего кота срать у меня под дверью.
Что с ними делать -- не знаю. Приходится даже здороваться --
чтобы не стало еще хуже. Было бы приятно душить их по-одному,
так ведь на их место поселятся другие, а меня легко вычислит
уголовный розыск.
Каждое утро примерно в 5.40 меня будит стукание голых пяток
о пол этажом выше. Оно продолжается всего несколько минут, а
потом снова становится тихо, но заснуть я уже не могу. Скорее
всего, это женщина с мощным телом, поскольку моя супруга долбит
перекрытие между этажами точно так же, только не в такую рань.
В принципе я ничего не имею против женщин с широкими бедрами
(они легко рожают; они способны переносить большие тяжести;
они не жалуются, что ты их слишком придавил), но что же делать
в моем случае? Подарить ей толстый ковер? Я думаю, достаточно
ли тяжким преступлением является ежеутреннее нарушение моего
сна, чтобы я мог пожелать этой женщине: "Чтоб ты сдохла!" Не
превышу ли я меру наказания? Меня почему-то это беспокоит.
А обитающую надо мной массивную женщину почему-то совершенно
не беспокоит, что она регулярно нарушает сон великого мыслителя
со всеми вытекающими из этого последствиями для человечества.
Так кто же из нас двух чудовище?!
* * *
Соседи вполне могут стать -- и нередко становятся -- главным
источником неприятностей в вашей жизни. Наиболее отвратительные
из них -- это обычно соседи сверху. Но иногда это соседи сбоку,
или снизу, или вообще гнездующиеся довольно далеко от вас. Неко-
торым говнюкам Бог щедро отмеривает способности досаждать окру-
жающим, а они ею еще и пользуются вовсю. А существующая идиотская
традиция домостроительства как будто специально формировалась с
таким расчетом, чтобы в наибольшей степени стравить вас с целой
кучей нравственных уродов. Молотком или дрелью удается чувстви-
тельно беспокоить даже через пять этажей -- и всегда находятся
те, кто не может пройти мимо этой замечательной возможности!
* * *
Вот снова кто-то скачет наверху во время моего послеобеденного
сна. "Чтоб ты сдох!" -- говорю я, не выдержав, -- "Или мамашка
твоя -- по выбору." Я и в гневе верен себе: умерен, готов ограни-
читься всего лишь одним трупом. Жалко, что вода льется вниз, а не
вверх, а то бы я вас залил, может быть, при случае. Можно, конеч-
но, и поджарить вас, но это самому накладно. А пытаться объяснять
вам что-то -- значит, рисковать, что вы начнете стучать нарочно
и с удвоенной силой. Нормальные люди и без объяснений понимают,
что надо жить тихо, а объяснять ненормальным -- только нервы
себе портить. Я своих чад одергиваю, чтобы не стучали, без
всяких соседских жалоб. Но всё равно я плохой, а вы хорошие,
потому что мизантроп я, а не вы: вы же -- простые сволочи.
Я вроде бы не калека (если не трогать моральную сторону моей
личности) и не совсем урод, но все равно сколько страдал я от
того, что женщины уделяли мне меньше внимания, чем мне хотелось.
И половина (если не большая часть) моих человеконенавистнических
навязчивых идей, подозреваю, обусловлена именно этим. Поэтому я
легко могу представить, каким жутким черным подвалом является
душа иного урода или калеки. Я хотя бы могу о чем-то мечтать и
заблуждаться на свой счет, у него же нет даже такой возможности.
Конечно, не надо радоваться чужому несчастью, если только
несчастный не является законченным негодяем (точнее, если не
было такого, что он сначала стал негодяем, а потом несчастным,
а не наоборот). Но и жалеть большинство несчастных не за что.
Если калеки с врожденным дефектом, как правило, расплачиваются за
глупость своих родителей, то калеки с приобретенным дефектом --
за собственную. (Кстати, если мне когда-нибудь поломают ноги за
эту правдивую, но слишком смелую книжку, я тоже буду жертвой
собственной глупости.) В стране с многопьющим населением и
холодным климатом, каковой является моя многострадальная родина,
через 55 лет после очередной большой войны значительная часть
безногих и безруких инвалидов - это не жертвы войны, а жертвы
собственной страсти: слишком долго пролежавшие зимой в пьяном
виде на свежем воздухе. Хирурги -- известные циники -- называют
их "боксерами" и "футболистами": "боксеры" у них -- те, кому
отрезали кисти рук, а "футболисты" -- те, кому оттяпали ступни.
* * *
А вот и моральная поддержка. В "Соборе Парижской Богоматери"
Виктор Гюго пишет:
"И если бы нам удалось сквозь эту плотную и грубую кору
добраться до души Квазимодо; если бы мы могли исследовать все
глубины духа этого уродливого создания; если бы нам дано было
увидеть с помощью факела то, что лежит за непрозрачной его
оболочкой постичь внутренний мир этого непроницаемого существа,
разобраться во всех темных закоулках и нелепых тупиках его
сознания и ярким лучом внеэапно осветить на дне этой пещеры
скованную его душу, -- то, несомненно, мы застали бы ее в
какой-нибудь жуткой позе, скрюченную и захиревшую, подобно тем
узникам венецианских тюрем, которые доживали до старости,
согнувшись в три погибели в узких и коротких каменных ящиках."
"Не вызывает сомнения, что в увечном теле оскудевает и разум.
Квазимодо лишь смутно ощущал в себе слепые порывы души,
сотворенной по образу и подобию его тела. Прежде чем достичь его
сознания, внешние впечатления странным образом преломлялись. Его
мозг представлял собою какую-то особую среду: все, что в него
попадало, выходило оттуда искаженным. Его понятия, являвшиеся
отражением этих преломленных впечатлений, естественно оказывались
сбивчивыми и извращенными."
"Это порождало множество оптических обманов, неверных суждений
и заблуждений, среди которых 6родила его мысль, делая его похожим
то на сумасшедшего, то на идиота."
"Первым последствием такого умственного склада было то, что
Квазимодо не мог здраво смотреть на вещи. Он был почти лишен
способности непосредственного их восприятия. Внешний мир казался
ему гораздо более далеким, чем нам."
"Вторым последствием этого несчастья был злобный нрав Квази-
модо." (книга 4, гл. II)
Я не знаю доподлинно, есть ли Бог, нечистая сила и все такое.
Но на всякий случай я бы душил всех сумасшедших кликуш, а также
разных теток, пытающихся оказывать сверхъестественное воздействие
на людей. А поскольку у меня нет возможности душить их, то я хотя
бы держусь от них подальше. Я понимаю средневековых рыцарей,
которые волокли на костер этих истеричных дряней или потчевали
их мечом наотмашь. Этим они, наверное, не только избавляли себя
от страха, но и достигали морального удовлетворения.
Прах к праху. Земля к земле. Говно к говну.
Всякий раз, когда на работе стрясали деньги на очередного
покойника, у меня портилось настроение. Мне не хотелось давать
ничего, но приходилось что-то вытаскивать из бумажника ради
приличия. Одни мрут раньше времени вследствие собственной
глупости, другие устраивают из процесса ликвидации останков
дорогостоящий спектакль за мой счет.
Лавей "Записная книжка дьявола" (гл. "Мизантропия"):
"Ничья смерть, кроме смерти тех, кто близок мне, не омрачит
меня. Смерти других людей делают землю более приятным, лучшим
местом для тех, кто обладает способностью насладиться каждой
секундой, проведенной на ней. Смерть каждого бесполезного зануды
обогащает меня. Я занят в процессе роста, а смерть неспособного
в лучшем случае предоставит удобрение. Затем, хотя земля и
сделается меньше, она будет богаче перегноем и облик ее станет
роскошнее. Посему, никогда не давайте знать, по ком звонит
колокол. Он звонит потому, что кому-то платят за то, чтобы он
дергал веревку."
Мне, бездомному, было очень здорово посещать иногда ваши
кладбища, разглядывать ваши гранитные скульптурные надгробья,
ваши оградки из нержавеющей стали и думать о том, сколько средств
вы отняли у меня, чтобы впереть их в обустройство своих смердючих
покойников. И Христос же объяснял вам внятно: "Пусть мертвые сами
погребают своих мертвецов."
Я терпеть не могу всего, что связано с этим делом. Я десятой
дорогой обхожу всякую похоронную процессию. Я злюсь, когда
похоронный оркестрик унылой медью оглашает окрестностям, что
очередной бедолага отмаялся. Как будто нельзя убирать их
как-нибудь незаметно. Большинство из этих несчастных были при
жизни если не сволочами, то заурядными небокоптильщиками.
Я боюсь покойников?! Нет, я их ненавижу. Их тоже. И не надо
доказывать, что они ни в чем передо мной не виноваты: я уверен,
что любой из них запросто мог переехать в Лабытнанги, пропасть
без вести, помереть до моего рождения, в крайнем случае пропус-
тить меня вперед. Но конечно, было бы лучше, если бы большинство
из них и вовсе не появлялось на свет. Для них их собственные
похороны -- последняя возможность досадить таким, как я. Отвлечь
от праведных мыслей. В самом деле, не могу же я радоваться, что
одним никчемным человечишкой (а то и сволочью) стало меньше: на
его место другой уже родился и орет.
А запашок! Этот особый покойницкий запашок! Уж не знаю, от чего
он берется: исходит от трупа или появляется в результате каки-то
манипуляций с ним. Но он стойкий, противный, и я от него
шарахаюсь, насколько возможно.
Ну кажется, что может быть проще и правильнее: организовать
быстрое изъятие и оприходование мертвого тела, чтобы не причинять
дополнительных страданий родственникам усопшего. Так нет, развели
массу сложностей, развернули доходный бизнес, издеваются над
людьми вовсю. И зачастую похороны ужасают не столько фактом ухода
из жизни близкого человека, сколько большими расходами, публичным
спектаклем, необходимостью срочно напрягать мозги по поводу того,
как это дело обеспечить.
* * *
А до чего омерзительны мне разные добровольные участники
похороного ритуала -- соседи, дальние родственники, бывшие друзья
и пр.! Им кажется, что если они не засвидетельствуют своего при-
сутствия, то будет верх неприличия. И вот они рвутся, толкутся,
топчутся, подсказывают детали традиции, сморкаются, тащат венки,
обходят и обзванивают тех, кто рад бы уклониться, стрясают деньги
и т. д. Среди них обнаруживаются и знатоки, которым доподлинно
известно, кто что должен делать и чего не должен. Бывалые похо-
ронщики, чёрт бы их побрал. Таких я бы просто душил -- если бы
это не выливалось в новые похороны.
А чего стоит их искреннее горе! Как будто они были уверены, что
такой-то уж точно не умрет никогда. Про иного покойника ведь даже
ине скажешь: пусть бы пожил подольше. Пусть бы он лучше был менее
глуп и уделял больше внимания здоровью и безопасности.
* * *
Кстати, в русском языке наибольшее число синонимов -- у слова
"помереть": преставиться, отмаяться, загнуться, сдохнуть, скопы-
титься, отбросить копыта (коньки, лыжи), в бозе почить, сыграть в
ящик, дать дуба, склеить ласты, перекинуться, отдать Богу душу,
отправиться к праотцам, испустить дух, приказать долго жить,
надеть деревянный бушлат и т. д. Кстати, предлагаю несколько
неологизмов: отпердеться, иссморкаться, своё отхрюкать. Почти
во всем плох русский народ, но хоть в этом -- в отношении к
отпердевшимся -- он не подкачал.
Я не знаю, был ли Христос -- и был ли он таким, каким показан в
Евангелиях -- но евангельского Христа я обожаю до слез. Если уж я
взялся писать "Откровения", надо где-то признаться и в постыдных
слабостях. Так вот, когда я задумываюсь о Христе, мне иногда
приходится напрягать силы, чтобы не разрыдаться от сочувствия.
Можете считать это проявлением истеричности или чего-нибудь еще
худшего. Я считаю, что Христа уморили такие, как вы. А потом
намалевали его на дощечках по своему вкусу и сделали центром
своей дурацкой лживой религии. Лобзайте свои иконки и стучите
лбами о пол в своих дурацких храмах. Настоящий Христос -- мой, а
не ваш.
Моя горячая -- до слез -- любовь к Христу обусловливается почти
одним лишь состраданием. Не нужно быть ни божьим сыном, ни даже
всего лишь пророком, чтобы определить, что после некоторых твоих
поступков тебя постараются распять во что бы то ни стало. Но ты
все-таки совершаешь эти поступки, а потом ждешь своей участи,
потому что раскаяться или попробовать сбежать значит перечеркнуть
всё совершённое до сих пор и сделать свою прошедшую жизнь -- да и
будущую -- пустой и ненужной. Но ты не из тех, кто могут
удовлетвориться пустой жизнью, и ты сначала делаешь то, к чему
так стремилась твоя душа, а потом обреченно ждешь -- по сути уже
мертвый -- и на Тайной вечере прощаешься с жизнью и со всем тем,
что радовало тебя в ней. А окружающие тебя друзья пока еще не
понимают в полной мере, чем вызваны твои нежность и грусть.
Есть героизм борьбы со случайно свалившимися на тебя обстоя-
тельствами и есть героизм выбора. И второй много труднее первого.
Ты дрожишь от ужаса, но все-таки ступаешь на шаткий мост, обрыва-
ющийся через несколько десятков шагов. Ты даже не рискуешь, а
идешь на верную смерть: не для того, чтобы прекратить боль, или
хорошо пожить напоследок, или полюбоваться собой как бы со
стороны, а для того, чтобы снять то сильнейшее душевное напря-
жение, в которое тебя ввергли твои инстинкты и твои многократно
проверенные рассуждения. Ты хочешь быть правильным -- и это
сильнее всего. В каждом смертнике -- Христос!
Кстати, поскольку церковь, присвоившая и перетолковавшая Христа
запрещает самоубийство, пусть даже и героическое, то подражанием
Христу занимаются в основном люди, не верящие в его божественную
сущность. Конечно, и христианский мир знает своих камикадзе, но
в нем это не принцип, не элемент культуры, и все предпочитают
думать, что у смертников есть шанс спастись. Может, и в самом
деле есть иногда, только они на него не рассчитывают.
Я всегда чувствовал свое сродство с этими изгоями -- неунывающими
и скромными обитателями городских джунглей. Они такие же
беспородные и никому не нужные, как я. Они так же, как я,
невзыскательны, выносливы, живучи. Они почти никогда не бросаются
на людей, предпочитая обходить их стороной. Они так вежливо
просят поесть, что я всякий раз мучаюсь, когда нет возможности
чем-то с ними поделиться. Моя симпатия к бродячим собакам равна
моей ненависти к большим ухоженным домашним шавкам и дворовым
цепным сторожам. Первые наглы, вторые злобны. Насколько
дружелюбны мои отношения с бродячими псами, настолько безнадежны
они с хорошо пристроившимися сволочами собачьей породы. Насколько
трудно подманить к себе бездомного пса, настолько же трудно
отогнать от себя оборзевшего хозяйского выродка.
Я всегда был на стороне тех несчастных маленьких существ,
которых вы мимоходом уничтожали, мучили в своих аквариумах,
террариумах, инсектариумах и клетках. Я ненавижу ваши зоопарки,
фермы и медицинские лаборатории.
В детстве я водил домой бездомных кошек и собак -- не считая
тех, которых я подкармливал на улице. Я не мог спокойно спать,
если знал, что где-то страдало животное. В разное время у меня
жили воробей, ворона, галка, голубь, собака и всякие коты.
У меня нет морального барьера перед убийством людей: их распло-
дилось слишком много, большинство их них -- больные, дегенераты
и уроды, и они отравляют жизнь почти всем живым существам на
планете. Зато ни одной мухи я не убью, если она мне не мешает или
если можно просто ее прогнать. Да, я ем мясо, но не так уж много
и лишь по необходимости. Если бы в вашем дурацком обществе я мог
легко и полноценно кормиться без мяса, именно это я бы и делал.
И я не ем телятины и поросятины -- чтобы не поощрять убийства
малолетних. Нет, я не сдерживаю себя: такое мясо просто не лезет
мне в горло.
* * *
Меня возмущают те, кто считает, что жалеть и защищать людей
надо в большей степени, чем животных и растения. Если исключить
собак, тараканов, комаров, глистов и некоторых других подобных
тварей, то все прочие крупные организмы вместе взятые причиняют
мне значительно меньше вреда, чем некоторые люди. Существование
животного и растительного мира не менее значимо для моего
выживания, чем существование человечества, а если учесть, что
люди -- чуть ли не самый процветающий вид организмов на планете
(уступающий по темпу роста своей численности разве что рыжим
тараканам), а большинство прочих организмов вымирает, причем
по вине людей, то как тут не может стать ясно, что животных и
растения надо беречь в первую очередь, а людям надо чаще
предоставлять возможность выкручиваться из неприятностей самим.
Ну что, хреновы глистоносители, добрались, наконец, и до этого
завершающего раздела моей основательной книги? Конечно, я не
столь блестящий мизантроп, как Артур Шопенгауэр. Но Шопенгауэр
жил на мамочкино наследство и потому имел много досуга и мало
поводов для щелкания зубами, а мне приходилось почти каждый день
таскаться на работу и изображать там лояльность и рвение.
Я и сам вижу, что мои откровения получились очень даже куса-
чими, только не пробуйте меня ими попрекать. На вашей совести --
украденные богатства народа, исковерканные жизни миллионов людей,
гнусная ложь, отвратительные клятвопреступления, в лучшем случае
-- какая-нибудь бездарная диссертация и развращение малолетних.
Так неужели после этого вы возымеете наглость ставить мне в вину
эту правдивую книжку?!
Вы не взяли меня сниматься в кино, не избрали депутатом, не
послали на войну (когда я по молодости хотел этого, чтобы стать
героем), не назначили представлять молодежь (или народ, или
кого-то там еще) на каком-нибудь высоком форуме. Зато про меня
всегда вспоминали в первую очередь, когда надо было послать
кого-нибудь на уборку сена, на переноску тяжестей, на субботник,
на дежурство "добровольной народной дружины", на первомайскую
демонстрацию. Конечно, где-то я допустил промах -- и, наверное,
не один: не к тем примазался, не в ту постучался дверь. К сорока
годам я все еще у разбитого корыта -- и все еще с какими-то
надеждами. Лишь эти надежды и удерживают меня от того, чтобы
начать вас напропалую обворовывать, обманывать, грабить и
убивать. Если бы все время не маячил впереди какой-то слабый
свет, чёрт бы его побрал, я бы, наверное, давно уже взбунтовался
и отвоевал то, что положено от рождения каждому человеку
(особенно такому, как я) -- или погиб бы, но во всяком случае не
прозябал бы в тоскливой безвестности.
Те, у кого хватит снисходительности и терпения, чтобы дочитать
эту книгу до конца, наверняка придут к выводу, что ее автор --
неврастеник и язвенник, страдающий бессонницей, зеленый от злобы,
постоянно судящийся с соседями. На самом же деле это совсем не
так. На самом деле я большой любитель поесть, поспать, посмеяться
над вами, поволочиться за вашими женщинами. Может быть, я не
настолько умен, как мне хочется, но все-таки достаточно
разбираюсь в жизни, чтобы не травить ее себе из-за плохой погоды,
дефективности сограждан, других неизбежных затруднений.
Если кто-то ехидный, но не очень сообразительный, поинтересу-
ется, почему я со своими взглядами на общество не подался в
отшельники, пусть сначала попробует сам отыскать на земле место,
которое, с одной стороны, оказалось бы более-менее пригодно для
обитания, с другой, еще не было бы оккупировано и загажено
людишками, подобными ему. Даже если бы такое место нашлось, они
бы там вскоре появились -- если не для того, чтобы гадить, так
для того, чтобы сдирать с меня налог за землепользование.
Недолюбивший, недоевший, недопутешествовавший, недоразмножив-
шийся, недотворивший, я, вероятно, уйду скоро в мир иной, но обещаю
вам, что сделаю это далеко не самым тихим образом.
* * *
Таковы приблизительно подвалы моей души. Можете не злорадст-
вовать, ребята: у большинства из вас подвальчики еще темнее и
запачканнее, а у некоторых там даже водятся чудовища. Только вы
туда не то что не рискуете пускать посторонних, но даже и сами
избегаете заглядывать. Каково бы ни было состояние подвалов у
меня, там нет или почти нет лицемерия, трусости, предательства
и прочих мерзких вещичек, весьма распространенных среди вас!
* * *
Вот мой приговор вашему обществу. Оно изолгалось и нуждается в
радикальном переустройстве. Если следовать провозглашенным в этом
обществе правилам, то наверняка будешь прозябать или даже совсем
вымрешь. Жизнь -- это, конечно, борьба, но одно дело бороться с
естественными трудностями или с нарушителями правил и другое --
бороться с обществом. Большинство из вас ищет для себя какую-ни-
будь лазейку, какой-нибудь способ тихо и по мелочам нарушать
правила. Большинство находит -- и радуется. Конечно, есть редкие
счастливчики, которые благодаря случаю достигают нужного и без
этого. Некоторые из них даже громко и самозабвенно треплются
перед массами о своих достижениях, сбивая с толку наивную неис-
порченную молодежь. Между тем, общество должно быть таким, чтобы
большинство в нем (надо бы "ВСЕ", но это вряд ли получится; но
"ПОЧТИ ВСЕ" может и получиться) имело реальную возможность
достичь того, что нужно человеку, не нарушая правил, а следуя им.
И чтобы принадлежащие к этому большинству боролись при этом не
между собой за доступ к разным источникам благ, а с теми, кто
против заведенного порядка.
Бомарше П.-О. Карон, де "Безумный день, или Женитьба Фигаро".
Гитлер А. "Майн кампф".
Диоген Лаэртский "Жизнеописания знаменитых философов".
Кафка Ф. "Дневники".
Лавей А. Ш. "Записная книжка дьявола".
Лабрюйер Ж. "Характеры, или Нравы нынешнего века".
Ларошфуко Ф. де "Максимы и афоризмы".
Мелехов А. "Исповедь еврея".
Ницше Ф. "К генеалогии морали".
Ницше Ф. "По ту сторону добра и зла".
Секст Эмпирик "Против этиков".
Секст Эмпирик "Против разных наук".
Теофраст "Характеристики".
Толстой Л. Н. "Исповедь".
Фромм Э. "Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии".
Чаадаев П. Я. "Философические письма".
Чаадаев П. Я. "Апология сумасшедшего".
Шопенгауэр А. "Афоризмы житейской мудрости".
Возврат в оглавление