Лет с пятнадцати и до тридцати они еще сохраняют какое-то
очарование, но потом становятся с каждым годом всё более
противными -- как внешне, так и в части содержимого их мозгов.
Что представляется милым лепетом в устах девушки, то, выдаваемое
зрелой теткой, раздражает своей глупостью. Что в молодости
обеспечивается не растраченным еще здоровьем, то при отсутствии
надлежащей заботы о последнем улетучивается очень быстро.
Пока в них сильно проявляется половой инстинкт, они еще
худо-бедно следят за собою. Некоторые даже делают гимнастику.
В дальнейшем их забота о теле преимущественно сводится к
намазыванию всякой разноцветной дряни себе на лицо. Увянув, они
приобретают сильную привязанность к своим фотографиям времен
первой молодости и тычут в них носами своих новых кавалеров,
чтобы доказать, какие они красавицы.
Каждая вторая из них уверена, что если ее заштукатурить
косметикой и подороже одеть, она станет неотразимой. Как будто
мужчины не в состоянии разобраться, что под косметикой -- дряблая
стареющая кожа, испещренная морщинами, а под платьем -- хилое
заглистованное тельце, страдающее двумя-тремя болезнями (и
предрасположенное еще к пяти-семи), плохо справляющееся со своими
обычными порциями пережаренной, переквашенной, передержанной вне
холодильника полутухлой жратвы и потому эпизодически исторгающее
неблаговонные газы. В отношении большинства из них я в состоянии
вызвать у себя эрекцию, лишь закрыв поплотнее глаза и вообразив
на их месте какую-нибудь дуру помоложе -- не успевшую еще
облезть.
Из-за их пристрастия к обуви дурацких фасонов пальцы на их
нижних конечностях обычно уродливо искривлены, да еще нередко
появляются и так называемые "шпоры" -- отвратительные выросты на
костях. На иную из этих дур я, может быть, и влез бы при оказии,
но если случается взглянуть на их ступни, мое желание исчезает
почти полностью.
Они объясняют свое пренебрежительное отношение к здоровью
нехваткой времени, но это полнейшая чушь. Никто не заставляет
их накачивать себя кофе, часами торчать у телевизора,
выготавливать на кухне разную извращенческую еду, к тому же
из таких дивно полезных для здоровья продуктов, как мясо, грибы
или соленые огурцы.
Дряблые, жопастые, неуклюжие, они представляют собою легкую
добычу для всякого сколько-нибудь агрессивного негодяя. Они
часто жалуются то на головную боль, то на сердцебиения, то на
усталость. Внутри они нашпигованы паразитами и застоялым
дерьмом, поскольку в их хилые кишечники попадает преимущественно
рафинированная пища, а их брюшные мускулы никогда не получают
должной нагрузки.
Во второй половине их никудышной жизни, а для некоторых и еще
раньше, им начинают все более подходить такие эпитеты, как жаба,
змея, трухлявый обосранный грибок или даже ведьма. Пердючие
старые коровы, страдающие одышкой, едва волочащие ноги и грозящие
отбросить копыта тут же рядом с тобой, если ты немедленно не
уступишь им сиденье в автобусе. Овдовившие их мужья сделали хотя
бы то хорошее дело, что вовремя сыграли в ящик.
В молодости (да и позже) мне случалось по глупости влюбляться,
но до чего же меня тошнило от моих избранниц, когда любовный
дурман рассасывался и я получал возможность посмотреть на них
трезвым взглядом!
Особенно я ненавижу фригидных и нимфоманок. На несколько таких
неполноценных особей я когда-то по неопытности зазря потратил
довольно много времени и нервов (что совсем не окупается теми
несколькими десятками строк, которые в результате появились в
разных моих книжках, включая эту). Они сочиняют разные оправдания
своей странности, и надо уметь вовремя распознавать эти обделен-
ные природой существа по той чуши, которую они болтают про
отношения полов.
Хотя я далеко не каждый день чищу свои туфли (я оправдываю
это тем, что таким образом я выражаю свое отношение к обществу),
у меня сохраняется довольно интеллигентный вид, из-за чего многие
дуры нарываются в отношениях со мной на неприятности, полагая,
что я буду действовать по их дурацким правилам. Я торжествующе
возвращаю их к реальности. До конца своих дней я буду с удоволь-
ствием вспоминать один случай в автобусе. Какая-то кикимора лет
пятидесяти завелась на кого-то не по существу и стала вякать
долго, громко и раздражающе. Я предложил ей помолчать, а когда
она после этого переключилась на меня, приблизился к ней и просто
захлопнул ей рот -- грубо, от души. Конечно, моя рука была в
печатке, потому что я довольно брезглив. В салоне сразу же
установилась обожаемая мною тишина. За старую дрянь не вступился
никто.
Почти столь же приятный случай произошел тоже в автобусе (мне
приходится слишком много ездить). В салоне было довольно тесно,
и кто-то полдороги эпизодически и явно нарочно толкал мою сумку
(я ношу ее через плечо, и она болтается сзади). Мне надоело
упражняться в толерантности, и я повернулся. Источником беспокой-
ства была образованного вида дура лет сорока -- наверняка из тех,
которые думают, что мужчины существуют для выполнения тяжелой
работы, а не для того, чтобы кое-что кое-куда совать. "Вам не
нравится моя сумка?" -- спросил я еще довольно вежливо. "Да, она
мне не нравится" -- получил я ответ. "А вы мне не нравитесь
целиком! Понимаете? Целиком!" -- сообщил я, умеренно заводясь.
Поскольку она тоже не думала успокаиваться и начала рассказывать
мне, как неправильно я поступаю со своей сумкой, я спросил ее не
лучше ли будет, если я повешу сумку на свой член. Конечно, я
употребил более грубое слово, которым не хочу пачкать бумагу. Это
был экспромт, и по здравом размышлении я бы вряд ли так поступил.
Женщина еще что-то вякнула и замолчала. Прочие тоже молчали.
Вдумываясь в произошедшее, я начал улыбаться еще в автобусе, а
когда вскоре вышел, меня вообще разобрал счастливый смех,
отголоски которого проявлялись еще и на следующее утро. Как мало
мне нужно для счастья! И такому скромному человеку вы не пожелали
дать чуть-чуть места для тихой жизни!
У Макса Нордау ("Вырождение", ч. I, гл. III ): "Во всяком циви-
лизованном народе с развитою литературой и искусством существует
много скопцов мысли, не способных к самостоятельному творчеству,
но отлично подражающих его приемам. Эти кальки к прискорбию
составляют громадное большинство писателей и художников по про-
фессии: они размножаются, как тараканы, и подавляют очень часто
истинный, оригинальный талант."
Они заслоняют передираемых ими настоящих авторов от читателей,
они оттягивают на себя ресурсы издательств, они забивают людям
головы псевдознаниями (в каковые превращаются любые знания,
будучи торопливо пересказанными с пропуском существенных
нюансов). По моему мнению, такие псевдоавторы -- хуже воров и
растлителей малолетних. Некоторые из них, однако, считают, что
они как раз и есть настоящие писатели; что только таким образом и
должна делаться литература и что подобные мне личности, кропающие
своё, -- не более чем графоманствующие дурачки.
Иной говнюк надергает текстов и фотографий из интернета, пере-
ведет кое-что наспех с английского или немецкого, потом тискает
весь материал под своей фамилией и воображает себя специалистом
по загаженной им теме. Ну какое к нему может быть доверие? Даже
если он воровал у лучших авторов, где гарантия, что он ничего не
перепутал или, обнаружив, слишком явный пропуск, не заполнил его
чем попало? Если ему чихать на авторское право, то чихать ему и
на истину, и он не станет что-то тщательно проверять и не
воздержится от представления сомнительных данных -- лишь бы они
были правдоподобными и привлекали внимание.
Любая книжка, написанная искренне, добросовестно и талантливо,
заслуживает того, чтобы жить, -- независимо от своего содержания.
Не всякую такую книгу можно порекомендовать широкой публике, но
всякая должна быть сохранена для тех, кто в состоянии ее
правильно использовать. Что же касается мерзостной пачкотни
разных имитаторов и плагиаторов, то это зло похлеще наркомании и
СПИД вместе взятых. Из трех публикуемых книжек две заслуживают
того, чтобы их сжечь -- не из-за того, что они разносят какие-то
вредные учения, а из-за того, что накропавшие их людишки оказа-
лись не способны хотя бы и такие учения изложить толково.
Не все из них воображают себя солью земли, но все плоховато
знают о том, как чувствует себя большинство населения в руково-
димой их папашками стране. Если смотреть на жизнь масс из окон
московской "высотки" (или чего-то аналогичного ей), то некоторые
существенные детали сглаживаются, а некоторые становятся незамет-
ными вообще. Незнание этих деталей не имеет большого значения,
если благородные отпрыски посвящают время типичным для их среды
занятиям, то есть валяют дурака, пьют пиво, нюхают кокаин,
предаются гомосексуальным забавам и т. п., но некоторые из этих
отпрысков, одержимые творческим зудом, начинают клепать в
искусстве что-нибудь масштабное с претензией на реализм или
строчить какую-нибудь программу действий для своей несчастной
Родины (дабы последняя преодолела кризис, в который ее загнал
народ). Я игнорирую таких людей из принципа: я считаю, что их
умопостроения получаются всегда с какой-нибудь червоточиной
(только она не всегда очевидна). Кроме того, я предпочитаю
поддержать своим вниманием тех, чья жизнь начиналась попроще. Это
способствует обновлению, а значит, и оздоровлению социальной
"верхушки", то есть является не блажью завистливого неудачника,
а общественно важным делом.
Всякий раз, когда приближается Новый год, я с ужасом думаю
о том, что снова будут бездумно уничтожены сотни тысяч молодых
красивых елок. В пригородные леса потянутся хозяйчики с топорами
и пилами, и на опушках останутся тоскливые пеньки. Человеческие
уроды потащат деревца в свои хибары развлекать своих юных
недоумков: прививать им абсурдизм и ... истинно человеческое
отношение к природе.
Тупые ничтожества! Вы скулите по поводу газовых камер и рвов,
заполненных вашими дряблыми телесами. Вы ненавидите Гитлера,
Сталина, Пол Пота и Чингиз-хана, но что вытворяете вы сами с
теми, кто не в состоянии себя защитить?!
Мне очень нравятся ели, и я очень хочу высадить их перед
своим домом. Но я никогда этого не сделаю, потому что абсолютно
уверен, что однажды ночью под новый год их срубит какой-нибудь
сраный гомо сапиенс, желающий потешить свои отродья или
заработать на бутылку водки, и у меня будет до крайности
испорчено настроение, и я могу не выдержать и начать отстрел
неполноценных сограждан, к чему меня давно уже так сильно влечет.
Меня почти бесит дурацкое оправдание, которое я раз за разом
слышу по поводу загубленных елей. Что якобы так или иначе
приходится разрежать лес. Чтобы не надо было его разрежать, не
делайте лишней работы: не садите деревья слишком часто. Или
разрежайте, пересаживая лишние деревья на новые места. Неужели
у вас слишком много лесов? Да вы скоро будете просто подыхать
от безлесья!
* * *
Береза -- почти такое же несчастное дерево, как и ель. Одни
выродки кромсают ее весной ради сока (сволочей жажда мучит),
другие обдирают летом ради веников в свои дурацкие бани (коросту
отскребать). Не приведи Господь какой-нибудь березке вырасти
вблизи жилищ человеческих уродов. Как-то раз я видел целую рощицу
этих истерзанных созданий. Как мне хотелось тогда убить хотя бы
сотню из вас! Мало на вас СПИД и сифилиса, дегенераты!
Из всех достающих меня выродков соседи, конечно, самые
доставучие. Один врубает музыку так, что у меня диван трясется,
и еще курит так, что я с опаской открываю форточку в своей
комнате, другой все сверлит какие-то дырки, третьему не нравится,
как расположены стены в его берлоге, и он крушит их молотом или
чем-то еще, четвертый позволяет своему отродью дубасить об пол
мячиком у меня над головой во время моего послеобеденного сна,
пятый избавляется от мусора главным образом через форточку, и у
меня под окнами почти всегда пестро от каких-то клочков, шестой
забывает закрывать дверь, ведущую к мусоропроводу, и в общем
коридоре часто стоит помойный запашок, седьмой наименее нагл:
он всего лишь выпускает своего кота срать у меня под дверью.
Что с ними делать -- не знаю. Приходится даже здороваться --
чтобы не стало еще хуже. Было бы приятно душить их по одному,
так ведь на их место поселятся другие, а меня легко вычислит
уголовный розыск.
Каждое утро примерно в 5.40 меня будит стукание голых пяток
о пол этажом выше. Оно продолжается всего несколько минут, а
потом снова становится тихо, но заснуть я уже не могу. Скорее
всего, это женщина с мощным телом, поскольку моя супруга долбит
перекрытие между этажами точно так же, только не в такую рань.
В принципе я ничего не имею против женщин с широкими бедрами
(они легко рожают; они способны переносить большие тяжести;
они не жалуются, что ты их слишком придавил), но что же делать
в моем случае? Подарить ей толстый ковер? Я думаю, достаточно
ли тяжким преступлением является ежеутреннее нарушение моего
сна, чтобы я мог пожелать этой женщине: "Чтоб ты сдохла!" Не
превышу ли я меру наказания? Меня почему-то это беспокоит.
А обитающую надо мной массивную женщину почему-то совершенно
не беспокоит, что она регулярно нарушает сон великого мыслителя
со всеми вытекающими из этого последствиями для человечества.
Так кто же из нас двух чудовище?!
* * *
Соседи вполне могут стать -- и нередко становятся -- главным
источником неприятностей в вашей жизни. Наиболее отвратительные
из них -- это обычно соседи сверху. Но иногда это соседи сбоку,
или снизу, или вообще гнездующиеся довольно далеко от вас. Неко-
торым говнюкам Бог щедро отмеривает способности досаждать окру-
жающим, а они ею еще и пользуются вовсю. А существующая идиотская
традиция домостроительства как будто специально формировалась с
таким расчетом, чтобы в наибольшей степени стравить вас с целой
кучей нравственных уродов. Молотком или дрелью удается чувстви-
тельно беспокоить даже через пять этажей -- и всегда находятся
те, кто не может пройти мимо этой замечательной возможности!
* * *
Вот снова кто-то скачет наверху во время моего послеобеденного
сна. "Чтоб ты сдох!" -- говорю я, не выдержав, -- "Или мамашка
твоя -- по выбору." Я и в гневе верен себе: умерен, готов ограни-
читься всего лишь одним трупом. Жалко, что вода льется вниз, а не
вверх, а то бы я вас залил, может быть, при случае. Можно, конеч-
но, и поджарить вас, но это самому накладно. А пытаться объяснять
вам что-то -- значит, рисковать привести дело к тому, что вы
начнете стучать нарочно и с удвоенной силой. Нормальные люди и
без объяснений понимают, что надо жить тихо, а объяснять
ненормальным -- только нервы себе портить. Я своих чад одергиваю,
чтобы не стучали, без всяких соседских жалоб. Но всё равно я
плохой, а вы хорошие, потому что мизантроп я, а не вы: вы же --
простые сволочи.
* * *
Кстати, нашел у Александра Блока: "Сволочь за стеной заметно
обнаглела -- играет с утра до вечера упражнения, превращая мою
комнату в камеру для пытки." ("Из записных книжек и дневников",
1918 г., 14 мая)
Я вроде бы не калека (если не трогать моральную сторону моей
личности) и не совсем урод, но все равно сколько страдал я от
того, что женщины уделяли мне меньше внимания, чем мне хотелось.
И половина (если не большая часть) моих человеконенавистнических
навязчивых идей, подозреваю, обусловлена именно этим. Поэтому я
легко могу представить, каким жутким черным подвалом является
душа иного урода или калеки. Я хотя бы могу о чем-то мечтать и
заблуждаться на свой счет, у него же нет даже такой возможности.
Конечно, не надо радоваться чужому несчастью, если только
несчастный не является законченным негодяем (точнее, если не
было такого, что он сначала стал негодяем, а потом несчастным,
а не наоборот). Но и жалеть большинство несчастных не за что.
Если калеки с врожденным дефектом, как правило, расплачиваются за
глупость своих родителей, то калеки с приобретенным дефектом --
за собственную. (Кстати, если мне когда-нибудь поломают ноги за
эту правдивую, но слишком смелую книжку, я тоже буду жертвой
собственной глупости.) В стране с многопьющим населением и
холодным климатом, каковой является моя многострадальная родина,
через 55 лет после очередной большой войны значительная часть
безногих и безруких инвалидов - это не жертвы войны, а жертвы
собственной страсти: слишком долго пролежавшие зимой в пьяном
виде на свежем воздухе. Хирурги -- известные циники -- называют
их "боксерами" и "футболистами": "боксеры" у них -- те, кому
отрезали кисти рук, а "футболисты" -- те, кому оттяпали ступни.
Я не знаю доподлинно, есть ли Бог, нечистая сила и все такое.
Но на всякий случай я бы душил всех сумасшедших кликуш, а также
разных теток, пытающихся оказывать сверхъестественное воздействие
на людей. А поскольку у меня нет возможности душить их, то я хотя
бы держусь от них подальше. Я понимаю средневековых рыцарей,
которые волокли на костер этих истеричных дряней или потчевали
их мечом наотмашь. Этим они, наверное, не только избавляли себя
от страха, но и достигали морального удовлетворения.
Прах к праху. Земля к земле. Говно к говну.
Всякий раз, когда на работе стрясали деньги на очередного
покойника, у меня портилось настроение. Мне не хотелось давать
ничего, но приходилось что-то вытаскивать из бумажника ради
приличия. Одни мрут раньше времени вследствие собственной
глупости, другие устраивают из процесса ликвидации останков
дорогостоящий спектакль за мой счет.
Лавей "Записная книжка дьявола" (гл. "Мизантропия"):
"Ничья смерть, кроме смерти тех, кто близок мне, не омрачит
меня. Смерти других людей делают землю более приятным, лучшим
местом для тех, кто обладает способностью насладиться каждой
секундой, проведенной на ней. Смерть каждого бесполезного зануды
обогащает меня. Я занят в процессе роста, а смерть неспособного
в лучшем случае предоставит удобрение. Затем, хотя земля и
сделается меньше, она будет богаче перегноем и облик ее станет
роскошнее. Посему, никогда не давайте знать, по ком звонит
колокол. Он звонит потому, что кому-то платят за то, чтобы он
дергал веревку."
Мне, бездомному, было очень здорово посещать иногда ваши
кладбища, разглядывать ваши гранитные скульптурные надгробья,
ваши оградки из нержавеющей стали и думать о том, сколько средств
вы отняли у меня, чтобы впереть их в обустройство своих смердючих
покойников. И Христос же объяснял вам внятно: "Пусть мертвые сами
погребают своих мертвецов."
Я терпеть не могу всего, что связано с этим делом. Я десятой
дорогой обхожу всякую похоронную процессию. Я злюсь, когда
похоронный оркестрик унылой медью оглашает окрестностям, что
очередной бедолага отмаялся. Как будто нельзя убирать их
как-нибудь незаметно. Большинство из этих несчастных ведь были
при жизни если не сволочами, то заурядными небокоптильщиками.
Уж кажется, что может быть проще и правильнее: организовать
быстрое изъятие и оприходование мертвого тела, чтобы не
причинять дополнительных страданий родственникам усопшего. Так
нет, развели массу сложностей, развернули доходный бизнес,
издеваются над людьми вовсю. И зачастую похороны ужасают не
столько фактом ухода из жизни близкого человека, сколько
большими расходами, публичным спектаклем, необходимостью
срочно напрягать мозги по поводу того, как это дело обеспечить.
* * *
Кстати, в русском языке наибольшее число синонимов -- у слова
"помереть": преставиться, отмаяться, загнуться, сдохнуть, скопы-
титься, отбросить копыта (коньки, лыжи), в бозе почить, сыграть в
ящик, дать дуба, склеить ласты, перекинуться, отдать Богу душу,
отправиться к праотцам, испустить дух, приказать долго жить,
надеть деревянный бушлат и т. д. Кстати, предлагаю несколько
неологизмов: отпердеться, иссморкаться, своё отхрюкать. Почти
во всем плох русский народ, но хоть в этом -- в отношении к
отпердевшимся -- он не подкачал.
Я не знаю, был ли Христос -- и был ли он таким, каким показан в
Евангелиях -- но евангельского Христа я обожаю до слез. Если уж я
взялся писать "Откровения", надо где-то признаться и в постыдных
слабостях. Так вот, когда я задумываюсь о Христе, мне иногда
приходится напрягать силы, чтобы не разрыдаться от сочувствия.
Можете считать это проявлением истеричности или чего-нибудь еще
худшего. Я считаю, что Христа уморили такие, как вы. А потом
намалевали его на дощечках по своему вкусу и сделали центром
своей дурацкой лживой религии. Лобзайте свои иконки и стучите
лбами о пол в своих дурацких храмах. Настоящий Христос -- мой, а
не ваш.
Моя горячая -- до слез -- любовь к Христу обусловливается почти
одним лишь состраданием. Не нужно быть ни Божьим Сыном, ни даже
всего лишь пророком, чтобы определить, что после некоторых твоих
поступков тебя постараются распять во что бы то ни стало. Но ты
все-таки совершаешь эти поступки, а потом ждешь своей участи,
потому что раскаяться или попробовать сбежать значит перечеркнуть
всё совершённое до сих пор и сделать свою прошедшую жизнь -- да и
будущую -- пустой и ненужной. Но ты не из тех, кто могут
удовлетвориться пустой жизнью, и ты сначала делаешь то, к чему
так стремилась твоя душа, а потом обреченно ждешь -- по сути уже
мертвый -- и на Тайной вечере прощаешься с жизнью и со всем тем,
что радовало тебя в ней. А окружающие тебя друзья пока еще не
понимают в полной мере, чем вызваны твои нежность и грусть.
Есть героизм борьбы со случайно свалившимися на тебя обстоя-
тельствами и есть героизм выбора. И второй много труднее первого.
Ты дрожишь от ужаса, но все-таки ступаешь на шаткий мост, обрыва-
ющийся через несколько десятков шагов. Ты даже не рискуешь, а
идешь на верную смерть: не для того, чтобы прекратить боль, или
хорошо пожить напоследок, или полюбоваться собой как бы со
стороны, а для того, чтобы снять то сильнейшее душевное напря-
жение, в которое тебя ввергли твои инстинкты и твои многократно
проверенные рассуждения. Ты хочешь быть правильным -- и это
сильнее всего. В каждом смертнике -- Христос!
Кстати, поскольку церковь, присвоившая и перетолковавшая
Христа, запрещает самоубийство, пусть даже и героическое, то
подражанием Христу занимаются в основном люди, не верящие в его
божественную сущность. Конечно, и христианский мир знает своих
камикадзе, но в нем это не принцип, не элемент культуры, и все
предпочитают думать, что у смертников есть шанс спастись. Может,
и в самом деле есть иногда, только они на него не рассчитывают.
Я всегда чувствовал свое сродство с этими изгоями -- неунывающими
и скромными обитателями городских джунглей. Они такие же
беспородные и никому не нужные, как я. Они так же, как я,
невзыскательны, выносливы, живучи. Они почти никогда не бросаются
на людей, предпочитая обходить их стороной. Они так вежливо
просят поесть, что я всякий раз мучаюсь, когда нет возможности
чем-то с ними поделиться. Моя симпатия к бродячим собакам равна
моей ненависти к большим ухоженным домашним шавкам и дворовым
цепным сторожам. Первые наглы, вторые злобны. Насколько
дружелюбны мои отношения с бродячими псами, настолько безнадежны
они с хорошо пристроившимися сволочами собачьей породы. Насколько
трудно подманить к себе бездомного пса, настолько же трудно
отогнать от себя оборзевшего хозяйского выродка.
Я всегда был на стороне тех несчастных маленьких существ,
которых вы мимоходом уничтожали, мучили в своих аквариумах,
террариумах, инсектариумах и клетках. Я ненавижу ваши зоопарки,
фермы и медицинские лаборатории.
В детстве я водил домой бездомных кошек и собак -- не считая
тех, которых я подкармливал на улице. Я не мог спокойно спать,
если знал, что где-то страдало животное. В разное время у меня
жили воробей, ворона, галка, голубь, собака и всякие коты.
У меня нет морального барьера перед убийством людей: их распло-
дилось слишком много, большинство их них -- больные, дегенераты
и уроды, и они отравляют жизнь почти всем живым существам на
планете. Зато ни одной мухи я не убью, если она мне не мешает или
если можно просто ее прогнать. Да, я ем мясо, но не так уж много
и лишь по необходимости. Если бы в вашем дурацком обществе я мог
легко и полноценно кормиться без мяса, именно это я бы и делал.
И я не ем телятины и поросятины -- чтобы не поощрять убийства
малолетних.
* * *
Меня возмущают те, кто считает, что жалеть и защищать людей
надо в большей степени, чем животных и растения. Если исключить
собак, тараканов, комаров, глистов и некоторых других подобных
тварей, то все прочие крупные организмы вместе взятые причиняют
мне значительно меньше вреда, чем некоторые люди. Существование
животного и растительного мира не менее значимо для моего
выживания, чем существование человечества, а если учесть, что
люди -- чуть ли не самый процветающий вид организмов на планете
(уступающий по темпу роста своей численности разве что рыжим
тараканам), а большинство прочих организмов вымирает, причем
по вине людей, то как тут не может стать ясно, что животных и
растения надо беречь в первую очередь, а людям надо чаще
предоставлять возможность выкручиваться из неприятностей самим.
Ну что, жалкие глистоносители, добрались, наконец, и до этого
завершающего раздела моей основательной книги? Конечно, я не
столь блестящий мизантроп, как Артур Шопенгауэр. Но Шопенгауэр
жил на мамочкино наследство и потому имел много досуга и мало
поводов для щелкания зубами, а мне приходилось почти каждый день
таскаться на работу и изображать там лояльность и рвение.
Я и сам вижу, что мои откровения получились очень даже куса-
чими, только не пробуйте меня ими попрекать. На вашей совести --
украденные богатства народа, исковерканные жизни миллионов людей,
гнусная ложь, отвратительные клятвопреступления, в лучшем случае
-- какая-нибудь бездарная диссертация и развращение малолетних.
Так неужели после этого вы возымеете наглость ставить мне в вину
эту правдивую книжку?!
Вы не взяли меня сниматься в кино, не избрали депутатом, не
послали на войну (когда я по молодости хотел этого, чтобы стать
героем), не назначили представлять молодежь (или народ, или
кого-то там еще) на каком-нибудь высоком форуме. Зато про меня
всегда вспоминали в первую очередь, когда надо было послать
кого-нибудь на уборку сена, на переноску тяжестей, на субботник,
на дежурство "добровольной народной дружины", на первомайскую
демонстрацию. Конечно, где-то я допустил промах -- и, наверное,
не один: не к тем примазался, не в ту постучался дверь. К сорока
годам я все еще у разбитого корыта -- и все еще с какими-то
надеждами. Лишь эти надежды и удерживают меня от того, чтобы
начать вас напропалую обворовывать, обманывать, грабить и
убивать. Если бы все время не маячил впереди какой-то слабый
свет, чёрт бы его побрал, я бы, наверное, давно уже взбунтовался
и отвоевал то, что положено от рождения каждому человеку
(особенно такому, как я) -- или погиб бы, но во всяком случае не
прозябал бы в тоскливой безвестности.
Те, у кого хватит снисходительности и терпения, чтобы дочитать
эту книгу до конца, наверняка придут к выводу, что ее автор --
неврастеник и язвенник, страдающий бессонницей, зеленый от злобы,
постоянно судящийся с соседями. На самом же деле это совсем не
так. На самом деле я большой любитель поесть, поспать, посмеяться
над вами, поволочиться за вашими женщинами. Может быть, я не
настолько умен, как мне хочется, но все-таки достаточно
разбираюсь в жизни, чтобы не травить ее себе из-за плохой погоды,
дефективности сограждан, других неизбежных затруднений.
Если кто-то ехидный, но не очень сообразительный, поинтересу-
ется, почему я со своими взглядами на общество не подался в
отшельники, пусть сначала попробует сам отыскать на земле место,
которое, с одной стороны, оказалось бы более-менее пригодно для
обитания, с другой, еще не было бы оккупировано и загажено
людишками, подобными ему. Даже если бы такое место нашлось, они
бы там вскоре появились -- если не для того, чтобы гадить, так
для того, чтобы сдирать с меня налог за землепользование.
Недолюбивший, недоевший, недопутешествовавший, недоразмножив-
шийся, недотворивший, я, вероятно, уйду скоро в мир иной, но
обещаю вам, что сделаю это далеко не самым тихим образом.
* * *
Таковы приблизительно подвалы моей души. Можете не злорадст-
вовать, ребята: у большинства из вас подвальчики еще темнее и
запачканнее, а у некоторых там даже водятся чудовища. Только вы
туда не то что не рискуете пускать посторонних, но даже и сами
избегаете заглядывать. Каково бы ни было состояние подвалов у
меня, там нет или почти нет лицемерия, трусости, предательства
и прочих мерзких вещичек, весьма распространенных среди вас!
* * *
Вот мой приговор вашему обществу. Оно изолгалось и нуждается в
радикальном переустройстве. Если следовать провозглашенным в этом
обществе правилам, то наверняка будешь прозябать или даже совсем
вымрешь. Жизнь -- это, конечно, борьба, но одно дело бороться с
естественными трудностями или с нарушителями правил и другое --
бороться с обществом. Большинство из вас ищет для себя какую-ни-
будь лазейку, какой-нибудь способ тихо и по мелочам нарушать
правила. Большинство находит -- и радуется. Конечно, есть редкие
счастливчики, которые благодаря случаю достигают нужного и без
этого. Некоторые из них даже громко и самозабвенно треплются
перед массами о своих достижениях, сбивая с толку наивную неис-
порченную молодежь. Между тем, общество должно быть таким, чтобы
большинство в нем (надо бы "ВСЕ", но это вряд ли получится; но
"ПОЧТИ ВСЕ" может и получиться) имело реальную возможность
достичь того, что нужно человеку, не нарушая правил, а следуя им.
И чтобы принадлежащие к этому большинству боролись при этом не
между собой за доступ к разным источникам благ, а с теми, кто
против заведенного порядка.
Бомарше П.-О. Карон, де "Безумный день, или Женитьба Фигаро".
Гитлер А. "Майн кампф".
Диоген Лаэртский "Жизнеописания знаменитых философов".
Кафка Ф. "Дневники".
Лавей А. Ш. "Записная книжка дьявола".
Лабрюйер Ж. "Характеры, или Нравы нынешнего века".
Ларошфуко Ф. де "Максимы и афоризмы".
Мелехов А. "Исповедь еврея".
Ницше Ф. "К генеалогии морали".
Ницше Ф. "По ту сторону добра и зла".
Секст Эмпирик "Против этиков".
Секст Эмпирик "Против разных наук".
Теофраст "Характеристики".
Толстой Л. Н. "Исповедь".
Фромм Э. "Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии".
Чаадаев П. Я. "Философические письма".
Чаадаев П. Я. "Апология сумасшедшего".
Шопенгауэр А. "Афоризмы житейской мудрости".
Возврат в оглавление