Февраль 2003. По российскому телевидению снова показывают
"Семнадцать мгновений весны". То ли шедевр с отдельными недо-
статками, то ли халтуру с отдельными достоинствами. Место этого
фильма в советской культуре 1970-х огромно. Можно сказать, он
открыл нашим людям ДРУГУЮ СТОРОНУ нацизма. Это чуть ли не единст-
венный советский фильм, в котором нацисты показаны не моральными
уродами, а вполне здравомыслящими людьми, патриотами, хорошими
товарищами. Причем показаны неспешно, так что можно всмотреться в
них и где-то даже к ним привязаться. Они симпатичны. Подозреваю,
что без этого фильма гитлеристское движение "Русское национальное
единство" не появилось бы на свет.
Антисемитам, наверное, бросается в глаза обилие евреев среди
создателей этого фильма. Ну просто какой-то еврейский междусобой-
чик получился. Случайно так вышло или хотели этим что-то выразить
-- не знаю. Может быть, кто-то всего лишь поддался соблазну про-
двинуть "своих", кто-то -- соблазну согласиться на такое продви-
жение. Но, по-моему, только подставились. Не могу сказать, что
плохо поработали, но ведь надо же и меру соблюдать!
* * *
О нацизме. Прекрасна сцена (из первой серии), в которой Штирлиц
прерывает истеричную обличительную демагогию физика Рунге простым
вопросом: "Ну, а вы что предлагаете?" В самом деле -- что?
* * *
Дочь Юлиана Семенова зовется Ольгой Семеновой. Быть Лядрес ей
не нравится. Но с чего бы? Подумаешь, фамилия нерусская. У Фета с
Блоком тоже нерусские. Да и Фонвизин с Лермонтовым недалеко ушли.
К любой фамилии публика привыкает. Любопытно: Юлиан Семенов писал
заявление по поводу переименования себя, или же ему КГБ подсобил
без бумажки -- за особые заслуги перед Родиной? Вообще, по-моему,
смена имени -- дело не очень хорошее: то ли просто неискренность,
то ли вовсе обман. Ладно, если меняешь, к примеру, Педерсена на
Гамсуна или Кастриоти на Скандербега. Даже замену Мицкевича на
Коласа можно понять. Но зачем же Пешкова на Горького?!
* * *
В комментарии к фильму, предшествовавшем показу, заявили, что
фильм использовался в школах КГБ в качестве учебного пособия.
Меня это несколько зацепило, и придирки поперли из меня сами
собой.
1-я серия.
Голос за кадром: советские танки куда-то там вышли. Но в
кадре в это время отнюдь не танки, а самоходные артиллерийские
установки (САУ): тоже с пушками и на гусеничном ходу, но это
всё же не танки.
Вообще, манера валить в одну кучу танки и САУ -- какое-то
закономерное проявление русской ментальности. Скажем, в "Большом
военном словаре" (М., 1984) можно прочесть о том, что в Курской
битве участвовало 2700 немецких танков и штурмовых орудий, а
в качестве потерь указывается уже только 1500 танков, хотя надо
думать, в это число попадают и штурмовые орудия. О потерях
Красной Армии другой источник сообщает: 6000 танков. Но навер-
няка имеются в виду и САУ. Ладно бы только в кино и в отчетах,
а то ведь в бою происходило, скорее всего, то же самое -- иначе
трудно объяснить почему мы потеряли под Курском в 4 раза (!!!)
больше "единиц бронетехники", чем фрицы. С учетом же русской
ментальности и ее странной отрыжки в отношении САУ можно предста-
вить, что дело выглядело примерно так. Где-то под Прохоровкой
седеющий генерал указывает шустрому полковнику рукой направление
приблизительно на юго-запад и говорит: "Дуй со своими танками
туда -- и скорее, а то 'Тигры' вот-вот мой КП проутюжат!"
"Позвольте" -- возражает полковник, -- "У меня не танки, а САУ.
Они на 'Тигров' в лоб не могут. Только издалека чуть-чуть. Только
под прикрытием наших тяжелых танков. Потому как поворачивают свои
орудия исключительно вместе с корпусом. Если боевые порядки
наши с фрицевскими смешаются, то пока мои 'савушки' поворачивать-
ся будут, 'Тигры' им по три дырки в бортах проделать успеют."
"А вот ни хрена!" -- отвечает седеющий генерал, -- "Танки, САУ --
для меня один хрен с гусеницами. И ты ж советский человек! И ком-
мунист, наверное. Да и в танках... тьфу, в САУ у тебя наверняка
советские люди сидят, а не какие-нибудь подкулачники, так что
если надо будет -- развернетесь. Особенно если жить захотите.
В общем, вперед -- и с песней."
Штирлиц спрашивает начальника тюрьмы насчет физика Рунге:
применяли ли к нему метод устрашения? Но причем здесь начальник
тюрьмы? Метод устрашения -- элемент следственной тактики, то
есть исключительная прерогатива следователя. Начальнику тюрьмы
соваться в следствие не положено. По просьбе следователя он
может, конечно, тоже немного попугать, но это занятие вовсе не
такое тяжелое, чтобы просить кого-то о помощи. Да и немцы ведь:
люди, склонные к порядку. Ну, спросил бы Штирлиц хотя бы, к
примеру, так: "Не знаете ли вы случаем...?" "Так я тебе и
скажу" -- подумал бы начальник тюрьмы в ответ на такой вопрос,
потому что в "Истории гестапо" Жака Деларю (ч. 2, гл. 7) можно
прочесть: "... был доведен до совершенства один из основных
принципов деятельности гестапо, распространившийся впоследствии
на работу всех официальных германских органов, -- принцип секрет-
ности." "Один из сотрудников гестапо был расстрелян только за то,
что сообщил другому сотруднику гестапо, но не принадлежащему к
его службе, сведения о выполняемой им работе." "Мерам по
соблюдению секретности был посвящен 'Приказ № 1' от 23 мая 1939
года, направленный 'всем военным и гражданским властям' за
подписью самого Гитлера. Этот приказ гласил: 1. Никто не должен
знать о секретных делах, которые непосредственно его не касаются.
2. Никто не должен знать больше того, что ему необходимо для
выполнения возложенной на него задачи." И т. д. (Так что, кстати,
непонятно и то, с чего бы Рольфу распространяться перед Штирлицем
о чемодане русской радистки -- см. заметки по 6-й серии. И еще:
чтобы блеснуть своей бдительностью, обращу внимание, что "Приказ
№ 1" почему-то датирован 23-м мая, а не каким-нибудь днем января,
но, может быть, это делали, чтобы запутывать всяких Штирлицев.)
Штирлиц приезжает домой и получает от горничной корреспонден-
цию, в том числе несколько писем. Вряд ли он отсутствовал больше,
чем один день, а писем уже несколько. Но от кого?! Человек рабо-
тает в разведке, идет война, все родственники -- в Советской
России. Неужто прислали счета из магазинов? Я не служу в развед-
ке, войны нет, родственников -- до чёрта и больше, а из писем
получаю раз в месяц счёт за коммунальные услуги. Наверное, я
очень подозрителен.
В шифровке, полученной Штирлицем, упоминаются "высшие офицеры
службы безопасности СД и СС". Но СД это и есть "служба безопас-
ности" (SicherheitsDienst), которая к тому же входила в состав
СС. Иными словами, СД присутствует в указанной фразе трижды!
2-я серия.
Голос Ефима Копеляна за кадром читает личное дело Геббельса:
"Образование среднее". Я чуть рот не раскрыл от удивления.
Общеизвестно же, что Геббельса называли "доктор Геббельс". Ведь
наверняка не за то, что ловко "ставил клизмы" врагам рейха! Тот
же голос за кадром вкрадчиво сообщает, что Гитлер якобы назначил
Геббельса гауляйтером Берлина в 1944 году -- за доблесть,
проявленную при подавлении мятежа. Сразу же после фильма я
бросаюсь к книжке Елены Ржевской "Геббельс. Портрет на фоне
дневника", когда-то с удовольствием прочитанной. На стр. 17
уверенно нахожу: "Позади университет, защищена диссертация".
Листаю дальше. Страница 68: "1928 год. Уже продолжительное время
Геббельс возглавляет национал-социалистическую организацию
Берлина. Гауляйтер Берлина." Не думаю, что советская пропаганда
в этом случае намеренно чернила Геббельса, но ведь не в таких
же простых вещах ошибаться! Конечно, я пока еще не подозреваю,
что КГБ профукал СССР из-за того, что обучал свои кадры по
"Семнадцати мгновениям весны", но я уже очень близок к этому.
Как после всего этого относиться к каким бы то ни было утверж-
дениям Юлиана Семенова? В лучшем случае с большими сомнениями.
3-я серия.
Голос Копеляна: Гиммлер руководил созданием концентрационных
лагерей на оккупированной территории СССР, Польши, Венгрии,
Югославии. Но территория Венгрии не была оккупирована немцами!
Венгрия была союзницей Германии. В Советской Армии награждали
медалью "За освобождение Варшавы", "За освобождение Праги"
и т. д., но медали "За освобождение Будапешта" не было. Зато была
медаль "За взятие Будапешта". Может, зачислив Венгрию в число
оккупированных стран, хотели оказать венграм честь? Ерунда
какая-то! На стороне Гитлера сражались до последней возможности
очень многие венгры. К примеру, даже в советской "Истории Венгрии"
(М., 1991), очень стремящейся размежевать венгров с нацизмом,
в гл. XIX читаем: "16 октября [1944 г] командующий 1-й венгерской
армией генерал Бела Далноки Миклош вместе со своим штабом на
участке 4-го украинского фронта добровольно перешел на сторону
Красной армии, хотя и НЕ РЕШИЛСЯ СДЕЛАТЬ ЭТО СО ВСЕЙ АРМИЕЙ. Под
мощными ударами советских войск и воздействием разъяснительной
работы коммунистов 1-я венгерская армия распалась, перестав
представлять сколько-нибудь серьезную военную силу. С 20 по 30
октября она потеряла убитыми и ранеными более 14 тыс. человек..."
Армия, которая за 10 дней теряет четверть или даже треть своего
состава и все еще представляет пусть и не серьезную, но военную
силу -- это армия геройская, воюющая не по принуждению. А ведь
на Восточном фронте, сражаясь на родной земле, погибала еще и
2-я венгерская армия! Надо думать, в фильме имелась в виду
оккупация венграми самих себя. Впрочем, я тоже чувствую: моя
страна оккупирована своим правительством.
Снова Копелян: Штирлиц считал Гиммлера одной из самых сильных
фигур Третьего Рейха. А что тут считать-то, если это было оче-
видно и никакой особой проницательности не требовало?! Вот если
бы он считал такой фигурой, к примеру, Юлиуса Штрайхера, в этом
была бы какая-то новизна, заставляющая подозревать особо
изощренное мышление или же легкую припыленность.
Штирлицу прислали в Германию жену -- посмотреть на нее десять
минут издалека в кабачке "Элефант". В первый и последний раз за
двадцать лет. Большевистский секс. Одна из самых фальшивых сцен
советского кино, из-за чего половая жизнь Штирлица стала темой
для анекдотов. Великая загадка 1970-х: кто был Штирлиц? Импотент?
Гомосексуалист? Онанист? Тайный любовник Габи или фрау Заурих?
Неужто верный муж, страдающий от воздержания из горячей привер-
женности высокой советской морали? И разве не подозрительно для
полковника СД не иметь не только "связей, порочащих его", но и
вообще никаких "связей"? Ведь наипервейшее объяснение будет:
гомик или шпион! Потому что истинные арийцы с нордическим харак-
тером должны как-то размножаться. Зорге вот был тоже шпионом
Москвы, но все знали, что с любовницами у него порядок. Конечно,
присутствие жены или любовницы, а тем более детей, потребовало бы
от Семенова совершенно другого сюжета. В общем, халтура. Крутить
ее курсантам высших школ КГБ можно разве что для развития крити-
ческого мышления.
4-я серия.
Шелленберг распространяется о том, сможет ли "козел отпущения"
Кессельринг, командующий в Италии немецкими войсками, обеспечить
себе алиби в случае провала секретной миссии генерала Вольфа в
Швейцарии. Слово "алиби" он употребляет в смысле "непричаст-
ность". Между тем, в русском языке этим словом называется невоз-
можность совершения преступления некоторым лицом, обусловленная
нахождением этого лица в другом месте в момент, когда преступле-
ние совершалось. К случаю с Кессельрингом это слово не имеет от-
ношения (конечно, если никто не заподозрит, что по ночам Кессель-
ринг летает из Италии в Берн). Конечно, Семенов мог бы отпереться
не менее убедительно, чем впоследствии Штирлиц: заявить, что это
не автор неправильно употребил слово, а нацистский выскочка
Шелленберг. Но я не так доверчив, как Мюллер.
5-я серия.
Обергруппенфюрер СС Вольф шлет из Швейцарии Гиммлеру сверхсек-
ретное письмо о своих переговорах с Аланом Даллесом и очень
боится, что оно попадет в чужие руки. Надо думать, письмо он
оставил незашифрованным. Интересно, он в самом деле был такой
растяпа или только у Юлиана Семенова? Ну, конечно, может быть, не
просто хотел перегружать Гиммлера дешифровкой. Тот предпочитал
рисковать своей головой и головой Вольфа, а не возиться с шифром.
Хотя бы и "книжным" -- не требующим большого напряжения ума. Нет,
что-то не верится всё-таки. Как-никак, Гиммлер -- начальник всем
секретным службам Германии, а еще интриган и к тому же любитель
всякой мистики, то есть человек, привычный к скрытности и -- хуже
того -- имеющий к ней вкус. Это вам не какой-нибудь распахнутый
Вадик Бакатин.
6-я серия.
Штирлиц втирается в доверие к гестаповцу Рольфу, выведывает
у него местоположение русской радистки Кати Козловой и спешит
арестовать ее прежде гестапо. По сути, делает подлость шефу ге-
стапо Мюллеру и еще большую подлость Рольфу, поскольку тому надо
оправдываться перед Мюллером за свою преступную доверчивость.
Но Мюллер в дальнейшем всё равно уважает подлеца Штирлица и не
пользуется случаем размазать его по стенке, когда тот "залетает"
с отпечатками пальцев на чемодане с рацией. Неимоверной снисхо-
дительности человек, наверное, этот Мюллер. Ведь из показанных
в течение всего фильма корректных и даже где-то теплых отношений
между работниками Главного управления имперской безопасности
вовсе не следует, что гадить друг другу было у них настолько
распространенным делом, что пострадавшие даже не обращали на это
внимания.
Дока Штирлиц знает, что линия правительственной связи, через
которую он общается с Борманом, прослушивается, но почему-то не
догадывается браться за дверную ручку в комнату связистов и за
телефонную трубку через носовой платок. С его-то опытом работы
в двух разведслужбах, к тому же, бок о бок с гестапо! Но, может
быть, у Штирлица попросту нет носового платка, потому что, как
известно из популярного анекдота, он любит сморкаться в
занавеску. Не родился ли анекдот именно из этого случая?!
На разыгрываемом допросе Штирлиц призывает русскую радистку не
верить фильмам о немцах, снимаемым в Алма-Ате. В этих фильмах
немцы якобы выставляются дураками, а на самом деле они не такие.
Между тем, эта радистка живет в Германии уже много лет (и сам
Штирлиц говорит о множестве перехваченных радиограмм) -- и
общается с немцами каждый день -- а снимать фильмы в Алма-Ате
стали лишь с начала войны: эвакуировали туда киностудии. Но
глупая болтовня Штирлица почему-то квалифицируется Мюллером как
безукоризненная работа.
Кстати, именно в этой серии Штирлиц произносит идиотскую фразу
"Не суть важно", которую потом очень многие стали бездумно
повторять. Между тем, "суть" -- это старинная форма глагола
"быть" в 3-м лице МНОЖЕСТВЕННОГО числа.
А это частое курение Штирлица! Если он так блестяще обходился
без женщин, разве не мог он аналогично обходиться и без курева?!
В целях воспитания советской молодежи, так сказать. А товарищам
по работе он мог бы объяснять, что не курит из подражания фюреру.
7-я серия.
Штирлиц с оглядкой, зигзагами пробирается к машине Бормана.
Только бы не заметили Штирлица. Пусть лучше заметят Бормана. Если
кто-то из голодных и уставших от войны немцев узнает машину
партайгеноссе и бросит в нее заветную, согретую в кармане
гранату -- бережно хранившуюся много лет на подобный случай --
в Москве будут довольны. Не лучше ли было для Штирлица просто
подойти к машине и сесть в нее. От невежливости и нелепости
штирлицева поведения просто коробит. Хочешь осмотреть местность
-- приди на 5 минут раньше, только и всего.
Борман -- мелкая сошка в аппарате НСДАП. Его телефон напропалую
прослушивают, его шофер куда-то пропадает, а Борман не смеет
раскрыть рта. А может, наоборот, млеет от сознания своей огромной
важности. Гестапо некогда ловить русских шпионов: уследить бы за
Борманом. Ну, может, через Бормана надеются выйти на целую шпион-
скую сеть. Используют партайгеноссе в качестве живца. Штирлица же
подловили как раз на контакте с Борманом! Еще одно объяснение:
Борман проверяет таким образом качество работы гестапо. Также
можно предположить, что Борман хочет быть примером для работников
аппарата РСХА и потому снисходительно позволяет изучать каждый
свой шаг. Наконец, нельзя исключить, что он страдает своеобразным
извращением, чем-то вроде эксгибиционизма.
Штирлиц говорит русской радистке Кэт загадочные слова: "Волно-
ваться не о чем, все ваши проблемы согласованы с моим руковод-
ством". Надо ли это понимать так, что проблемы Кэт созданы с
разрешения штирлицева руководства? Или это условные слова, кото-
рые Кэт должна как-то по особому истолковать? Или же мы имеем
дело всего лишь с плохим переводом с немецкого? И это ведь не в
какой-нибудь скороспелой газетной статье и не в беглых заметках,
вроде данной моей писанины, а в тексте, который наверняка
"причесывался" редакторами неоднократно. Автор ярко демонстрирует
свое "чувство языка" также и в конце этой серии: Копелян сооб-
щает, что Штирлиц "вторые сутки НА НОГАХ", между тем Штирлиц в
кадре спокойно крутит баранку машины, пребывая во вполне СИДЯЧЕМ
положении. А до этого он ВЁЗ пастора Шлага к швейцарской границе.
Сказали бы иначе: вторые сутки без отдыха.
8-я серия.
Штирлиц бьет Холтоффа коньячной бутылкой по голове. После тако-
го удара выживает не каждый. Я бы наверняка не выжил. Даже Мюллер
недоумевает по поводу этой бессмысленной жестокости, этого
прорыва жгучей ненависти к людям в черном. Ведь дока Штирлиц не
может не догадываться, что Холтофф лишь выполняет свою трудную
работу. Через Ефима Копеляна Мюллер делится, что всего-то и
ожидал, что Штирлиц явится к нему на следующий день с рассказом о
пьяной болтовне Холтоффа. На месте Холтоффа я бы после этой выходки
Штирлица подловил его в сортире РСХА и разбил у него на голове
две бутылки. А потом написал бы рапорт о том, что не смог
сдержаться, когда Штирлиц стал грубо отзываться о фюрере. На
месте коллег Холтоффа я бы подстроил Штирлицу несколько отборных
гадостей, чтобы другим офицерам СД было неповадно обижать
офицеров гестапо, находящихся при исполнении обязанностей. Ясно,
что НАСТОЯЩИЙ Штирлиц никогда бы такой глупости не сделал, даже
в преддверии окончательной победы над нацизмом: это мог сделать
только телевизионный Штирлиц -- ради большей напряженности
сюжета.
Но, конечно, вполне может быть, что телевизионный Штирлиц ЗНАЛ,
что голова Холтоффа выдержит удар коньячной бутылкой. Не исключе-
но, что у них там было так принято: чуть что -- бить Холтоффа
бутылкой по голове. Также вполне может быть, что на приемных
экзаменах в гестапо ВСЕ кандидаты проверялись коньячной бутылкой
на способность "держать удар". Или же для этой цели использовали
бутылки из-под шампанского: все равно в пункте приема стеклотары
их не берут. Но, с другой стороны, если бы Холтофф уже переживал
удары бутылкой по голове, он вряд ли рискнул бы в напряженной
ситуации иметь Штирлица за спиной, да еще возящегося с бутылками.
Логично? Логично! Или же Холтофф ЛЮБИЛ получать бутылкой по голо-
ве. Или -- еще одно предположение -- какой-то из ранее получен-
ных ударов не прошел для него бесследно.
Кстати, манера Штирлица поминать логику (все эти его "логично"
и "нелогично") то ли имела целью заворожить собеседника своей
якобы рассудительностью, то ли выдавала непонимание им огромной
роли интуиции в работе разведчика. Она тоже привилась в среде
советских псевдоинтеллектуалов, падких на всякую дрянь.
Когда обнаруживается, что отпечатки на чемодане русской
радистки и на телефоне в комнате правительственной связи являются
отпечатками Штирлица, Мюллер ПЕРЕЖИВАЕТ. Он расстроен из-за
Штирлица. Это удар по вере Мюллера в существование честных людей.
Мюллер хочет, чтобы подозрение в отношении Штирлица оказалось
ошибочным. Мюллер -- человек, заботящийся о деле, о товарищах,
о Родине. Душевный в общении, нордически сдержанный. Можно
сказать, образец для советских людей. Даже взбучек, по его
словам, он никому не делает. Более проникновенную пропаганду
нацизма придумать трудно. Русские -- народ очень снисходительный
к чужим. Ну скажите, почему так и не появился теплый фильм о
душевном человеке Николае Ежове, о милом шуте Никите Хрущеве, о
тонком ценителе прекрасного Клименте Ворошилове? Ведь нет же,
одно угрюмое злопыхательство: как будто позади не история
великого народа, а сплошная помойка.
* * *
Помню, после первого просмотра "Семнадцати мгновений" в далеком
счастливом детстве я завел досье на своих учителей и одноклассни-
ков. Я наделал маленьких папок и прятал их в старом рюкзаке под
ванной, а мамочка нашла и устроила мне взбучку: она не брала
примера с Мюллера.
9-я серия.
Апофеоз нацистской пропаганды. Рольф допрашивает русскую
радистку. Он нервничает. Видно, что ему противно заниматься этим
делом. Что подобное времяпровождение вообще ему чуждо. Чистоплюй,
гуманист чёртов. Он "заводит" себя, чтобы преодолеть моральный
барьер. Он убеждает себя, что это нужно для его Родины. Он пьет
сердечные капли, наконец. Сцена с сердечными каплями -- это
вообще неповторимое великолепие. Именно такие вещи делают фильмы
шедеврами. Какие тончайшие оттенки эмоций и смыслов, какая
потрясающая игра нюансов!
Профессор Плейшнер травится. Одним профессором меньше. Я
удовлетворен. "Мразь" -- определил его Штирлиц. Все гадости,
которые я говорил о преподавателях, находят в этой фигуре свое
художественное подтверждение. Совершеннейшая неприспособленность
к жизни, готовность завалить любое ответственное дело, дурная
страсть к бумагомарательству. Ну что путного он может
написать?!!
В тюрьме Штирлиц мельком видит шофера Бормана. Лицо шофера
изуродовно побоями, но Штирлиц легко узнает этого человека. Ну,
может быть, со спины. "Шоферная" сюжетная линия -- совершеннейшая
чушь. В фильме это единственное место, где пытаются показать
"звериную" суть нацизма, да и то неуклюже. Как будто для гестапо
не ясно, что шоферу и в самом деле затруднительно запомнить
человека, который ночью садится сзади в машину и вдобавок
принимает меры к тому, чтобы его не разглядели. И как будто
гестаповцам неизвестно -- с их-то опытом! -- что если человека
сильно бить, он узнает кого угодно. Вывод один: шофера просто
стали использовать в тюрьме в качестве боксерской груши. Или
пугать других заключенных его видом. Может быть, это и есть
"метод устрашения". Среди прочего, если бы шофер проявлял интерес
к попутчикам Бормана, Борман проявил бы интерес к интересу
шофера. Но только может быть. Потому что Борман в этом фильме --
большой лопух, почти такой же большой, как профессор Плейшнер.
У Бормана пропадает шофер, но он не принимает мер к розыску.
Наверное, не может понять, что если будет чихать на своих людей,
то его люди будут чихать на него. Или же гестаповцам чихать на
поисковые усилия Бормана. В общем, кому-то на кого-то чихать.
Впрочем, может быть, Борман тихо радуется, что не пропал сам. Но
Штирлиц все равно считает его одной из важнейших фигур в Рейхе.
Далее, как можно удержать в тайне нахождение шофера Бормана в
руках гестапо? Даже если его провели по бумагам, скажем, как
английского шпиона Хаима Берковича, он ведь все равно орал на
допросах: я шофер Бормана! Допустим, у гестаповцев один за всех,
а все -- за одного, но тогда почему они не разбили бутылку на
голове Штирлица? А если у них не все за одного, то почему Мюллер
не боится, что кто-то настучит Борману про шофера?
10-я серия.
Нравственные страдания Мюллера достигают наибольшей силы.
Половина зрителей уже влюблена в этого непростого человека с
трудной судьбой. Половина этой половины уже несколько сожалеет
в глубине подсознания о том, что наши взяли Берлин. Кто-то даже
начинает думать, что фильм этот -- о Мюллере, у которого путается
под ногами двуличный пронырливый негодяй Штирлиц.
Мюллер предъявляет Штирлицу его шифрованное послание, перехва-
ченное в Берне. Штирлиц тупо смотрит на эту бумажку. На месте
Штирлица человек менее опытный изобразил бы недоумение и спросил
"А что это такое?". Но Штирлиц молчит. Эта неопределенность
молчуна Штирлица сильно озадачивает Мюллера. Просто выбивает из
колеи.
Когда Мюллер возвращается с конспиративной квартиры в камеру
Штирлица, молчун Штирлиц даже не изволит встать -- перед старшим
по званию и по возрасту. Даже если бы он намеревался бросить в
лицо Мюллеру свое признание и табуретку и гордо запеть "Интерна-
ционал", все равно это было бы лучше сделать стоя. Но Штирлиц
сидит -- как русский "дедушка" перед командиром роты накануне
"дембеля". Потом молчун Штирлиц начинает фамильярно трепаться --
совершенно ненордически и, можно сказать, несколько по-хамски,
так что Мюллеру даже приходится сделать ему замечание. Мюллер
великолепен. Мюллера жалко: с каким неблагодарным лживым дерьмом
ему приходится иметь дело!
Но с Мюллером тоже что-то не так. Вот он мчится на автомобиле
в сиротский приют брать Хельмута -- или кого удастся там
заловить. Надо бы подкрасться тихо, но почему-то включают сирену.
Может, чтоб другие машины освобождали дорогу. Но в стране жесткая
экономия бензина, и на улицах не так уж много машин!
Гуманный солдат войск СС Хельмут обещает русской радистке Кэт
спуститься за ней в подвал, как только завидит автобус, на кото-
ром они собираются уехать. Любопытно, как бы они успели: дело
происходит отнюдь не на середине многокилометрового проспекта,
и Хельмут вряд ли увидел бы автобус дальше, чем за пару сотен
метров. Ну, может, предполагалась затяжная давка безногих инвали-
дов в дверях автобуса. Или же Хельмут все еще не очухался после
контузии: собирался же он ехать потом к своей мамочке в Мюнхен,
где его уже ждала гестапо. Еще одно объяснение: он и до контузии
был дурак дураком.
Хельмут геройски погибает и лежит перед окнами подвала, в
котором скрывается русская радистка. В придачу этот подвал --
напротив приюта, в котором хотели заловить Хельмута. Но гестапо
начинает шарить по каким-то другим подвалам, а правильный подвал
оказывается только восьмым по счету. Ну, может, там были еще
более подозрительные подвалы. Совсем подозрительные. Хоть сразу
гранату в них бросай.
11-я серия.
Битва мозгов достигает накала неимоверного. Мои собственные
мозги кипят от бессилия понять некоторые детали.
В Берлине что-то творится со временем. В 5 часов (наверняка
17.00, а не 5 утра) у Штирлица встреча с Борманом. Вряд ли они
беседовали больше часа -- если конечно, не ударились в откро-
вения или в воспоминания. Конечно, Борман может часами поносить
Гиммлера, Кальтенбруннера, Риббентропа и особенно Геббельса и
радуется каждому новому слушателю, но разумнее предположить, что
часов в 19.00 Штирлиц уже находится в своем особнячке и общается
с Мюллером. Сколько может длиться это душевное общение двух
скрытных людей, разбавленное двух- или трехкратным прослушиванием
магнитофонной записи беседы Штирлица с Борманом? Часа четыре в
худшем случае. Значит, до 23.00 примерно -- но уж никак не до
рассвета. Тут звонит Кэт. И она звонит в СВЕТЛОЕ время суток!
В марте-то! Этому есть только одно объяснение: Штирлиц встречает-
ся с Борманом все-таки именно в 5 утра!
К концу фильма хамство Штирлица достигает размаха потрясающего:
чувствуется приближение Дня Победы. Он вот-вот начнет посылать
Мюллера за пивом -- в кабачок "Elefant". Представляю, что будет,
когда наши окружат Берлин. Штирлицево "вот с этого и надо было
начинать" взрывает даже снисходительного и нордически сдержанного
Мюллера, а я, со своей славянской горячностью, в такой ситуации
и вовсе мог бы тихо сказать Штирлицу: заткнись и слушай, говнюк.
Когда Мюллер шутя поддевает Штирлица ("Ну, как я вас перевер-
бовал -- за пять минут?"), Штирлиц вместо того, чтобы улыбнуться
доброму человеку в ответ, молчит и смотрит волком, с большевист-
ской классовой ненавистью. "Его выдали глаза" -- строчат плохие
писатели в таких случаях.
Штирлиц прется к Шелленбергу и сообщает, что, по его мнению,
Мюллер разнюхал о миссии генерала Вольфа в Берне. Шелленберг
восклицает "Да вы с ума сошли!", но вместо того, чтобы выдавить
из Штирлица все подробности об этом важнейшем обстоятельстве,
ограничивается его объяснением, что Мюллер попробовал его
завербовать. Когда Шелленберг собирается написать распоряжение,
появляется дворецкий (или лакей) с пером наготове. Это должно
символизировать барство Шелленберга -- заевшегося иерарха
нацистского государства. Трудно заставить себя думать, что
дворецкий не присутствовал при только что состоявшемся
секретнейшем разговоре.
Также нелегко сообразить, зачем Мюллеру снимать наблюдение со
Штирлица. Ведь оно, среди прочего, сошло бы за доказательство
бдительности Мюллера на случай, если Штирлиц сделает что-то не
так. Но, может, Мюллер опасается, что "ищейки Мюллера" заподо-
зрят, наконец, неладное в контактах Штирлица с Борманом и насту-
чат Кальтенбруннеру о том, что Мюллер не стучит ему на Штирлица?
Нет, дилетанту трудно понять логику профессионала: что делать, в
гестапо мне поработать не довелось.
Штирлиц оформляет заграничный паспорт для Кэт. Всё хорошо, но
непонятно, откуда он берет ее фотографию. Варианты: 1) делает
в "срочном фото" на углу Курфюрстендамм и Принцальбрехтштрассе;
2) печатает собственноручно в подвале своего особнячка; 3) вытас-
кивает из тайника -- заготовленную в предвидении подобного
случая; 4) рисует. Я бросаюсь к книжке Семенова, но требуемая де-
таль отсутствует и там. Возможно, это секрет советской разведки.
Зато я узнаю, что соответствующая глава называется "Алогичность
логики". Может, в этом и объяснение всех моих сложностей. Будь
алогичен, и тебя не поймают. Высшая степень профессионализма --
быть алогичным, как дилетант. Вот и Мюллер сетует (по поводу
Хельмута), что трудно понять логику непрофессионала. Я вижу, что
и в этом моем абзаце не хватает "логики", но теперь я знаю, что
на такие вещи иногда можно и даже нужно плевать.
Вообще говоря, "логичнее" было бы, если бы Штирлиц просто отвез
Кэт в ближайший лесок и пристрелил ее там. Реальный Штирлиц
вполне мог это сделать: на благо Родины вытворяли и не такое. Но
я, конечно, против жевания этой темы на массовом телевидении.
И даже в специальных фильмах для курсантов КГБ: это плодило бы
перебежчиков.
Невероятное везение Штирлица продолжается также и на границе,
в момент переезда его и Кэт в Швейцарию. За день до этого Мюллер
распорядился передать фотографии Штирлица всем пограничным
постам. Надо думать, это было исполнено, потому что в одной из
предыдущих серий я видел, что они уже в наличии у дорожного
патруля. Не иначе, потом дали приказ "Штирлица больше не ловить",
а пограничники быстро стерли из своей памяти незапоминающееся
лицо Максима Максимыча Исаева. Или не стерли, но делают вид, что
не узнают его. Или фотография Штирлица накануне до них не дошла.
А дорожные патрульные не стирали его из памяти и поэтому всего
лишь провожали его глазами и говорили себе: "Не тот ли придурок,
которого мы ловили вчера? И почему рядом с ним женщина, очень
похожая на ту, которую мы ловим сегодня?" В книжке и об этом --
ни слова. Но, может быть, для курсантов КГБ крутили специальную
дополнительную серию фильма, в которой и пояснялись все эти
жизненно важные детали.
12-я серия.
Штирлиц спасается от подвыпившей женщины. Она хочет интимного
общения и душевного тепла. Она не догадывается, что перед нею
верный супруг, член партии (даже двух), без пяти минут Герой
Советского Союза и, может быть, даже редактор стенной газеты РСХА
"Раздавим большевистскую гадину!". Но вероятно, Штирлиц просто
избегает ловушки со стороны Мюллера: он профессионал и знает, что
разведчиков чаще всего ловят на связях.
Штирлиц пишет записку жене -- левой рукой и по-французски. Это
должно было потрясать -- и еще как потрясало -- образованного
советского зрителя как высшая степень разведывательного профес-
сионализма. Я и сам, глубоко потрясенный, приступил к регулярным
упражнениям в писании левой рукой -- на скучных уроках в школе.
Оказывается, околокэгэбэшный дока Юлиан Семенов не знал, что пиши
ты хоть левой ногой, почерк будет почти один и тот же -- потому
что определяется он не рукой и даже не ногой, а тем, что в
голове. Если бы Штирлиц действительно был докой, он бы просто
умел изменять свой почерк. Кстати, во всякой стране детишек учат
выводить буковки немного не так, как в других странах, поэтому
почерковед может отличать, скажем, французов от немцев.
Между прочим, манера глупо трепаться о профессионалах распро-
странилась в русском народе, наверное, именно благодаря этому
фильму. Уж сколько лет прошло после премьеры, а придурки всё
еще откликаются на призыв "Доверьтесь профессионалам!".
Далее, зачем вообще так тщательно маскироваться в короткой
невинной записке, отправляемой из Швейцарии в Москву через уже
освобожденную Францию? Даже при самой большой бдительности
полиция вовсе не бросается на каждый рукописный текст в предвку-
шении раскрытия шпиона. И даже если записка попадет к агентам
гестапо, как смогут они связать ее со Штирлицем? А если и свяжут,
неужели он не отвертится -- это он-то, отвертевшийся даже от
чемодана с радиопередатчиком?! Ах, да, ведь все знают, что
никаких "порочащих связей" у Штирлица нет, а тут вдруг записка
с "cherie" ("дорогая")! Хорошо еще, что не с "mon cher" ("мой
дорогой")!
* * *
Конечно же, я в глубине души понимаю, что фильм (роман), в
котором нет больших натяжек, оказывается серым, как моя жизнь:
дерзкие планы в нем всякий раз рушатся еще в самом начале своей
реализации, а чаще даже и не вынашиваются; счастливые случайности
почти не случаются; герои блеклы, трусливы, вялы и косноязычны;
небо серо; архитектура убога; вокруг почти сплошь уродливые злые
лица, кучи мусора и матерные слова на заборах. Таким образом,
автор своими привираниями борется за качество этого мира. Но и я,
критикуя автора, борюсь за качество: пусть он привирает
качественно.
* * *
Вообще говоря, критиковать этот фильм -- то же, что бить
лежачего: легко и приятно, но никакой чести. Он давно и точно
оценен в серии блестящих анекдотов, мимоходом порожденных по
этому поводу гениальным русским народом. Когда у народа есть
способность на такие анекдоты, он непотопляем, неистребим. Русь
выкрутится, воспрянет, очистится от скверны, станет собой. Может
быть, снова возьмет Берлин. А по пути (ну, почти по пути) --
Варшаву, Прагу, Будапешт и т. п. На всякий случай.
* * *
Выводы из фильма:
1. Нацисты часто бывают неплохими людьми (в отношении к "своим",
конечно).
2. Курить можно, а иногда даже нужно.
3. Работа разведчика может потребовать длительного (до 20 лет
и более) полового воздержания.
4. Интеллигенты (типа профессора Плейшнера) -- непрактичный
припыленный народ, и лучше ничего серьезного им не доверять.
5. Всякий норовит обмануть. При этом он может выглядеть
симпатичным задушевным человеком -- как Штирлиц.
* * *
Думается, что многочисленные анекдоты и сатирические рассказы
о Штирлице -- это хотя бы отчасти не происки ЦРУ, а нормальная
реакция советских людей на всякие странности знаменитого фильма.
* * *
"Семнадцать мгновений весны" -- это целый виртуальный мир.
Яркий, впечатляющий, насыщенный, поучительный. Населенный замеча-
тельными героями, которых вы нигде больше не встретите. Там есть
личности, сила, жизнь, великолепная борьба, блеск ума, красивые
женщины (мельком), благородство, наивность, самоотверженность,
смешное, возвышенное, трагичное.
Произошедшая после "Семнадцати мгновений весны" некоторая
нацификация русского массового сознания (я имею в виду не только
анекдоты о Штирлице, но также, к примеру, манеру в шутку присваи-
вать друг другу звания СС) была своеобразным проявлением всеоб-
щего глубинного фрондерства, неприятия официозной советской лжи.
О, я был далеко не единственный, кто в молодости оказался задет
историей про Штирлица и Мюллера. Мой армейский приятель старший
лейтенант Л. рассказал мне как-то, что один его друг, сокурсник
по военно-политическому училищу, будучи в возбуждении от этого
фильма, даже пошил себе нарукавную повязку со свастикой. Другой
мой приятель ведущий инженер П. со стоном признавался мне, что
находит униформу СС непревзойденно красивой, а униформу Советской
Армии -- до обидного жалкой.
Кстати, аналогично тому, как фильм "Семнадцать мгновений весны"
талантливо прививал симпатию к нацистам, фильмы "Адьютант его
превосходительства" и "Дни Турбиных" талантливо прививали
симпатию к Белой гвардии. Широка ты, русская душа.
* * *
Несколько добавлений в связи с критическими замечаниями, выска-
занными кое-кем из первых читателей вышеприведенных рассуждений о
фильме.
О половой жизни Штирлица. Даже если в основе дурацкого эпизода
визуальной встречи его с женой лежал действительный случай, эпи-
зод не перестает от этого быть дурацким. Можно только сожалеть,
что дурацкое встречалось не только в кино, но и в реальной
работе.
О манере путать танки и САУ. САУ СУ-152, представлявшие собой
гаубицы на танковом шасси, создавались специально для борьбы с
"Тиграми", поскольку советские тяжелые танки были против тех
слабоваты. И я думаю, нередко отцы-командиры бросали САУ в бой
на манер танков навстречу атакующим "Тиграм". Иначе трудно объяс-
нить, почему наши потери, скажем, под Курском, были в таком
нехорошем отношении к потерям немцев: четыре к одному. Вот тут-то
я и лезу со своей побочной гипотезой, что атаки САУ против
"Тигров" обусловливались не обстоятельствами, а простой
небрежностью, которая вызвана особенностью русского характера --
широтой, как говорят, -- располагающей к игнорированию деталей,
к примеру, различий между танком и САУ. В пользу этой гипотезы
говорит и беспардонная замена танков на САУ в обсуждаемом фильме,
и туманность в военной статистике. Что касается применения САУ,
то, думается, они в обороне должны были стрелять из-за окопов, а
когда "Тигры" доходили до нашей первой линии, отползать задним
ходом хотя бы метров на 100 в тыл. В наступлении им следовало
атаковать вслед за танками, метрах в 100 позади. Так, по крайней
мере, видится в настоящее время с моего дивана. Кстати, немцы
использовали свои штурмовые орудия "Фердинанд" следующим образом:
впереди шел "Тигр", за ним -- "Фердинанд", постреливая из-за
"Тигра". Это из моих воспоминаний о прошлой жизни на Курской
дуге. Только не помню точно, на чем я там катался -- на СУ-152
или на "Тигре". На "Фердинанде", наверное.
В русскоязычной литературе, конечно, трудно отыскать сведения
о том, как дырявились на поле боя СУ-152, зато можно почитать о
том, как дырявились страдавшие теми же недостатками "Фердинанды":
"Впервые участвуя в ближнем бою, 'Фердинанд' выявил свою основную
болезнь -- неподвижную башню. При попадании машины под сосредото-
ченный огонь (...) экипажу приходилось отводить свой 'Фердинанд'
задним ходом к какому-либо прикрытию ..." (Мерников А. "Курская
битва".)
О применении "Фердинандов": "Обычно 'Фердинанды' размещались на
значительном расстоянии от передовой и лишь поддерживали огнем
наступающие средние и тяжелые машины." (Там же.)
Я думаю, что люди, занявшие резко отрицательную позицию в отно-
шении моих замечаний по этому фильму, -- не арийцы. Или не совсем
арийцы. Я же, будучи вроде бы белорусом, являюсь соответственно
вроде бы арийцем. Конечно, мы, белорусы, -- не очень правильные
арийцы. Как будто почти что и не арийцы (хотя все-таки несколько
большие арийцы, чем зататаренные великороссы или малороссы). Но
иногда и в нас дает себя знать арийская кровь: рука тянется к
мечу, в сердце стучит пепел Клааса, возбужденный мозг почему-то
пытается вспомнить мотив песни "Die Fahne hoch" (она же "Хорст
Вессель"), нога поднимается в "прусском шаге" (пруссы -- балтское
племя, в XIII в. частично переселившееся под Гродно и влившееся в
белорусскую нацию). В отношении некоторых своих качеств человек
всегда таков, каким он себя представляет. Хочешь быть арийцем --
будь им (даже если твой прадедушка учил Торе в воложинской
ешиве). Так ведь не хотят же!
Еще раз обращаю внимание на то, что первопричиной моего при-
стального интереса к недостаткам анализируемого фильма было заяв-
ление, что фильм использовался в школах КГБ в качестве учебного
пособия. Даже если упражнение называлось "Разоблачи Штирлица",
или "Посади в лужу Юлиана Семенова", или что-то в этом роде, то
всё равно я считаю своим гражданским долгом заявить, что оно
слишком легкое, чтобы годиться для развития серьезных профессио-
нальных навыков у будущих нелегалов или контрразведчиков. Но,
может быть, в КГБ оно было как раз вроде теста на чувство юмора,
и я тут серьезничал совершенно зря, чем доказал лишь свою полную
непригодность для "специальной" работы (хотя и раньше в этом вряд
ли кто-нибудь сомневался).
Карем Раш, "Армия и культура". Раш -- писатель, которому совсем
чуть-чуть не хватило, чтобы стать великим, оказаться фигурой
уровня Ивана Солоневича или Вадима Кожинова. Где-то помелочился,
где-то допустил небрежности в стиле, где-то оказался поверхностно
трескуч, с кем-то не захотел портить отношения. И потом, надо же
объяснения давать, почему делается тот или иной призыв. Вот,
скажем, честь -- что это такое, зачем нужна? А вдруг без нее тоже
неплохо? Нет, подавай ему честь -- и всё тут. Или любовь к
Родине. С чего бы вдруг, каким образом, при каких условиях и в
какой степени? И вот я сижу и думаю за него -- вместо того, чтобы
усваивать уже разжеванное. Я не боюсь прослыть аморальным -- я
боюсь прослыть бездумным. Я стараюсь не обременять себя чем-либо,
без чего можно обойтись, поэтому я готов обойтись и без некоторых
широко признанных достоинств. Деструктивен не я со своими
вопросами, а тот, кто уклоняется от вопросов и тем самым делает
неубедительными и непривлекательными свои истины.
Итак, честь. Честь -- эмоционально окрашенное представление
о довольно значительном уровне своей ценности для общества, о
высокой степени своей независимости от общества, о превосходстве
своих способностей над способностями многих окружающих и о том,
что ты достоин занимать более или менее высокое положение в
общественной иерархии или хотя бы пользоваться свободой от опеки
со стороны этой иерархии; а также стремление к тому, чтобы
окружащие имели о тебе столь же высокое мнение, как и ты сам (то
есть чтобы они тебя уважали). Честь нужна человеку, чтобы не
оказаться затоптанным, оттесненным от благ, лишенным поддержки.
Когда у человека слишком много чести, его называют заносчивым,
когда слишком мало -- тряпкой или рабом. Если человек
обнаруживает чрезмерное стремление к признанию его достоинств
окружающими, его определяют как бахвала и позера, а если он не
обнаруживает такого стремления, то его определяют как скромного,
скрытного. Честь предполагает стремление к справедливости (не
только во отношении себя, но и в отношении других людей),
поскольку справедливость -- очень уважаемое качество, так как
делает человека предсказуемым в части морально значимых
поступков, неопасным для других справедливых людей, готовым
оказать помощь.
И почему так хочется некоторым (Карему Рашу) приобрести
кумиров: объявить кого-нибудь лучшим образцом человека --
неимоверно заслуженным и почти безгрешным? Чтобы удержать
себя и нас от грехов и обмельчания? Чтобы насладиться своей
чистотой и скромностью? Чтоб получить повод обвинить кого-то в
ничтожности, выместить на нем свою агрессивность и пережить
радость морального превосходства? И этим некоторым Каремам Рашам
непременно хочется поставить на каждом кумире цену: великий,
величайший, величайший в своей эпохе, величайший всех времен и
народов. И бедному величайшему уже ни пукнуть, ни выругаться,
иначе случится катастрофа чьего-то мировоззрения. Чем больше
раздувают положительность и заслуги какой-нибудь личности, тем
сильнее соблазн присмотреться к этой личности поближе и выявить
что-нибудь скандально не вписывающееся в образ. Да говорите сразу
(хотя бы чуть-чуть) про такие-то "умеренные недостатки" своего
героя (обусловленные дурными традициями его времени и "ничем
человеческим ему не чуждым"), и разоблачения сделаются
невозможными -- во всяком случае перстанут вызывать интерес. Но
нет, вам нужны кумиры. Из белого мрамора. В черно-белом мире.
В котором только "да-да" и "нет-нет", а прочее от лукавого.
Читаю у Раша ("Кто сеет хлеб ..."): "Достоинству есть место
на любой ступени, а недовольство своим социальным местом вместе
с завистью и раздражительностью -- признак низменной натуры".
Конечно, я давно уже подозревал, что у меня низменная натура.
А заодно и у всех говнюков, составляющих верхушку современного
общества. Или, может, некоторые из них оказались наверху вопреки
своей воле? Скромно трудились в поте лица возле своего хлева,
имея в качестве стимула не зависть к хорошо устроившимся и не
стремление подняться по социальной лестнице, а всего лишь
беззаветную любовь к Родине, а когда, оценив их рвение, им
предлагали должность повыше, они долго отказывались, опасаясь,
что кто-то заподозрит их в низменности натуры?
Ну почему меня порой так сильно раздражает Раш? Ведь некоторые
фрагменты его произведений воодушевляли меня чуть ли не до слез!
И как мне итожить впечатления от его творчества? Кем считать
этого человека: суетливым сентиментальным простаком, сеющим
красивые иллюзии и дискредитирующим здравые идеи своими поверх-
ностными аргументами, или писателем с недостатками, в частности,
не склонным "смотреть в корень", но в целом полезным, правильно
чувствующим?
* * *
Владимир Бушин пишет (в книге "Гении и прохиндеи"), что Раш
совсем испортился: стал монархистом, клянет советскую власть. То
ли свихнулся на старости лет, то ли затянул песню, которая
"строить и жить помогает" в нынешнее подленькое время. А может
быть, это всего лишь следствие его изначальной поверхностности
и припыленности.
Любопытно, как отнесся бы коммунистический писатель Бушин к
МОЕМУ творчеству? Я же и старичков не люблю, и о Гитлере упоминаю
без ритуальных проклятий, и вообще где-то даже антикоммунист. Это
не говоря уже о местами наверняка хромающем стиле. Может, послать
ему что-нибудь? Хотя бы и ссылки на свои сайты в интернете? Ведь
я худо-бедно его "духовный наследник" -- почти. Его "Гении и
прохиндеи" стоили мне двух полубессонных ночей: мне категорически
нельзя читать на ночь что-либо захватывающее.
Ну и перепробовал же, наверное, женщин, красавчик наш лопоухий.
При его-то внешности, при его "интеллигентности", да еще в артис-
тической среде, легкой на сексуальный подъем! (Хотя он, вроде,
хороший актер, да и роли играл не паскудные, я не могу подавить
в себе некоторое злорадство, когда вижу по телевизору, как он
сипит и хрипит, разбитый под старость какой-то болезнью. Впрочем,
болеющих курильщиков я не жалею так или иначе.) Мне, наверное, и
четверти его женщин хватило бы для самоуважения. Мало этого
счастья, так он еще и популярный писатель!
Не нужно больших способностей, чтобы эффектно потоптать оппо-
нента, который не имеет возможности тебе ответить. Если, конечно,
я топчусь здесь эффектно. Не нужно больших усилий, чтобы пред-
стать хорошим или даже выдающимся человеком в собственном тексте.
Это так. Но у меня есть оправдание: я не выбирал фигур для своей
атаки. Я набрасывался только на тех авторов, которые сами умудри-
лись меня чем-то сильно достать. Конечно, до всякой бездарной
мелюзги я не снисходил вовсе, так что потоптанные могут восприни-
мать то, что я сделал с ними, как комплимент.
* * *
О сказке Филатова "Федот-стрелец, удалой молодец".
С первого столкновения с "Федотом-стрельцом" я почувствовал:
что-то в этих стихах не так; своим детям я читать их не буду.
Этот псевдонародный язык вполне подошел бы лишь для какой-нибудь
пародии, но никак не для сказки. Он сильно напоминает говорок
компьютерных абсурдистов на всяких "чатах" в интернете: то же
самое опасение выразиться невычурно.
А вот и пример:
Вызывает антирес
И такой ишо разрез:
Как у вас там ходют бабы --
В панталонах али без?
Или:
Что касается ума --
Дубликатов мне нема.
Впрочем, энто, я надеюсь,
Ты заметила сама.
А здесь на дедушку Маркса изящный намек:
Хватит делать дураков
Из расейских мужиков!
Мне терять теперя неча,
Кроме собственных оков!
А вот очень детский отрывок:
Раздобудь к утру ковер --
Шитый золотом узор!..
Государственное дело,--
Расшибись, а будь добёр!
Чтоб на ём была видна,
Как на карте, вся страна,
Потому как мне с балкону
Нет обзору ни хрена!
И еще чуть-чуть для детей:
Что касается ума,--
Он светлехонек весьма:
Слава Богу, отличаем
Незабудку от дерьма!
А вот и образчик любовной лирики:
Брось, царевна, не грусти!
И мослами не хрусти!
Что любовь у нас не вышла, -
Ты за то меня прости!
В моем данном опусе я местами выражался и повульгарнее, так
ведь я не называл его сказкой, иначе говоря, никого не провоциро-
вал на то, чтобы подсовывать его детям.
А вот это, правда, и в самом деле хорошо:
Царь:
Зря ты, Федя, для меня
Мой народ -- моя родня.
Я без мыслей об народе
Не могу прожить и дня!..
Утром мажу бутерброд --
Сразу мысль: а как народ?
И икра не лезет в горло,
И компот не льется в рот!
Ночью встану у окна
И стою всю ночь без сна --
Все волнуюсь об Расее,
Как там, бедная, она?
И ведь в этом отрывке автор почти без языковых вывертов
обошелся!
Под конец Филатов как бы выдает отпущение грехов самому себе:
"А что сказка дурна -- то рассказчика вина. Изловить бы дурака
да отвесить тумака, ан нельзя никак -- ведь рассказчик-то дурак!
А у нас спокон веков нет суда на дураков!" На самом деле это
якобы отпущение -- чтобы вывести последний афоризм. Как будто
в какой-нибудь другой стране есть суд на дураков. Или русские
дураки дурнее других. Или составляют больший процент населения.
Конечно, русские дурачествуют по-своему, так на то они и великая
нация. Они меня очень достали, эти русские дураки, и я даже из
патриотических и пропагандистских соображений не буду заявлять,
что они лучше других, но мое бунтующее чувство справедливости
запрещает мне утверждать, что они хуже.
* * *
Дайте школьному педанту, если он только не наделен
от природы эстетическим пониманием, -- дайте ему на
разбор что хотите: "Фауста", "Гамлета", и вы увидите,
как исхудает "жирный датский принц", помятый каким-
-нибудь гимназистом-доктринером. С цинизмом Ноева
сына покажет он наготу и недостатки драм, которыми
восхищается поколение за поколением.
А. И. Герцен. "Былое и думы" (ч. 6, гл. IX)
О повести Филатова "Сукины дети".
"Сначала -- полная чернота, голландская сажа, тьма египетская,
ни одной светящейся точки. Но это чернота живая, гулкая, объем-
ная, насыщенная чьим-то тяжелым дыханием, сопением, стуками."
После такого сочного начала я сразу робею и сжимаюсь в дрожащий
комок разочарованной в себе плоти. Какой раскованный художник
слова предстает уже в этих нескольких строках! Какой громкий
талантище! Тьма не какая-нибудь, а "египетская": "И была густая
тьма по всей земле Египетской три дня." (Исход, 10:22) Ну, в
общем, было темно, как в жопе. С таким началом всякий утонченный
интеллигент мигом распознает "своего": любителя поговорить о
Вознесенском и Ахматовой, пофрондировать, попрезирать фашистов,
покурить, поддать.
"Наконец, счастливый и усталый, как Данко, которому хоть и с
трудом, но удалось разломить свою грудную клетку, Левушка
поднимает высоко над головой флакончик с алой жидкостью..."
Я тоже не люблю Горького. И особенно этой его неудачной, на мой
взгляд, сказки про Данко. Но всё же я думаю, потешаться над Данко
-- это почти тоже, что потешаться над Иисусом Христом. А ведь
высмеять можно кого угодно.
У меня с этим местом связалось следующее. Герцен в "Былом и
думах" (ч. II, гл. XII) вспоминает: осужденный на ссылку "Лахтин
подошел к князю Голицыну и попросил отложить отъезд.
-- Моя жена беременна, -- сказал он.
-- В этом я не виноват, -- отвечал Голицын.
Зверь, бешеная собака, когда кусается, делает серьезный вид,
поджимает хвост, а этот юродивый вельможа, аристократ, да при том
со славой доброго человека (...) не постыдился этой подлой
шутки."
Добавлю только, что Голицын выдал свою шутку в разговоре,
а чего только ни скажешь порой, если не довелось подумать. У
Филатова же текст -- неоднократно редактированный, вылизанный.
Снова "Сукины дети":
"В женской гримуборной расположились четверо актрис."
Не знаю, можно ли сказать "четверо гомиков", но про женщин
можно сказать только "четыре актрисы": собирательные числительные
("двое", "трое", "четверо" и т. п.) в русском языке применимы
только в отношении лиц мужского рода. Впрочем, конечно, можно
применять что угодно и к кому угодно. А еще можно порассуждать
немного и об уравнивании прав женщин с мужчинами. Конечно, я
уверен в том, что в моих писаниях плохих мест значительно больше,
чем у Филатова, но я ведь сам по себе, а его, всенародного
любимца, наверняка очень заботливо редактировали. Так как же
так?!
"-- Я тебя понимаю! -- сквозь слезы разглагольствует Левушка.
-- У тебя толстый, лысый, некрасивый да еще и ревнивый муж!...
Если бы у меня была такая жена, так я -- я бы ее ненавидел!...
-- А вот я тебя обожаю! -- Татьяна мгновенно и точно принимает
кокетливый Левушкин пас. -- Такой уж у меня испорченный вкус."
Значит, "пас", да? Мало того, что автор курит (по телевизору
показывали интервью!), так еще и спортсмен. Или болельщик. Не
знаю, что хуже.
"-- Вы еще скажите, что и Би-Би-Си не слушаете! -- Боря пыта-
ется привлечь внимание сидящих за другими столиками. -- А я
слушал. Случайно. Всего не разобрал, но смысл у них такой:
министерство культуры -- говно, управление -- само собой говно, и
вообще все начальство -- говно!"
Говно, значит, на говне. Правда, я тоже нередко употребляю это
слово данной книге, но ведь не три раза в одном предложении!
(Максимум два -- я проверял!) И я ведь, к тому же, неудачник, и
книжка моя -- чёрт знает что!
"И все-таки в сердце Андрея Ивановича, как пузырьки в газиров-
ке, начинают бешено колотиться крохотные иголочки страха..."
Итак, иголочки, которые колотятся, как пузырьки. Это звучит
эффектно, но физически невозможно, если только пузырьки не будут
заморожены в кусочках чего-нибудь.
"...Срочно соберите партком на предмет исключения Георгия
Петровича из партии. Решение принято наверху, но провести его
надо через первичную парторганизацию." (Георгий Петрович --
главный режиссер, "невозвращенец": полгода сидит в Лондоне.)
После парткома:
"-- Ну что? -- пытает одного из членов парткома Тюрин. -- Кто
был за, кто был против?
-- Все -- за! -- вяло отвечает член парткома. -- И попробовали
бы не проголосовать...
-- Исключили? -- ахает Сима. -- Ах вы, гадье!... Ах вы, твари
позорные!...
-- Был бы у тебя партбилет, -- огрызается другой член
парткома, -- ты бы по-другому заговорила!...
-- У меня партбилет? -- хохочет Сима. -- Да я с таким, как ты,
на одном гектаре... На кой мне он нужен, если из людей делает
таких вот нелюдей?"
И т. д. Только что ненормального в том, что "невозвращенца"
исключают из партии? Какая бы плохая ни была партия. Состоять в
партии и осознанно совершать поступки, осуждаемые этой партией,
-- значит, быть подлецом и/или иметь целью разваливание партии
изнутри. И что же странного в том, что партия избавляется от
такого человека?
"-- Серафима Михайловна! -- кричит Ниночка. -- Вы случайно не
видели трусики Елены Константиновны?
Из душевой доносится довольный смешок -- Сима взяла реванш.
-- Это французские, что ли? -- отзывается Сима. -- Как же,
видела! Они просили передать, что улетают в Париж искать себе
задницу поприличней!...
-- Жалко Симу, -- неожиданно говорит Гвоздилова. -- Она очень
хороший и искренний человек. Но ей мешает то, что она борется со
всеми сразу..."
Последнее предложение -- как будто обо мне. Чтобы успешно
бороться с негодяями, дураками, извращенцами, надо объединяться с
другими негодяями, дураками, извращенцами. Или выступать с извра-
щенцами и дураками против негодяев, с негодяями и извращенцами
против дураков и т. д.
"--...В связи с лишением гражданства Рябинина Георгия Петровича,
соответствующие инстанции приняли следующие решения. Первое.
Снять фамилию Рябинина с афиши театра...
-- Как это снять? -- вскакивает Сима. -- Он же создал этот
театр! Его фамилию знает весь мир!
-- Возможно, -- мягко соглашается Юрий Михайлович, -- хотя,
думаю, вы сильно преувеличиваете. Но согласитесь, что фамилия
антисоветчика на советской афише -- это недопустимая вещь. К тому
же, Рябинин больше не главный режиссер театра. Второе. Исключить
из репертуара все спектакли, поставленные Рябининым.
-- А что же останется? -- выкрикивает с места Левушка. -- У нас
все спектакли поставлены Рябининым. И только три -- другими
режиссерами.
-- Вот это и есть ваш прожиточный минимум, -- терпеливо
объясняет Юрий Михайлович. -- Во всяком случае, до прихода нового
главного режиссера."
Ну, а представим, что фамилию с афиши не снимут и не исключат
спектаклей из репертуара. Тогда Георгий Петрович будет из Лондона
вонять на "весь мир", что не могут без него обойтись, что без него
открылась бы большая дыра в советской культуре. И вся русская
служба БиБиСи будет вонять на "весь мир" о том же. Неужели это
было бы лучше? Смотря для кого. И разве не правильно предположить,
что если человек ведет себя очень враждебно, то и в продуктах его
творчества наверняка есть что-то очень враждебное, деструктивное,
хотя, может быть, и не вполне заметное с первого взгляда? Я именно
так всегда и предполагаю. И почему вы отказываете правящей партии
в праве на самозащиту? Если бы она устроила какую-то провокацию
или подлое убийство из-за угла -- это другое дело. Но ведь всё же
было в данном конкретном случае в пределах приличий!
Честно говоря, я не помню, как я реагировал на фильм "Сукины
дети", когда смотрел его много лет назад в кинотеатре. Не исклю-
чаю, что в то время все эти общечеловеческие заскоки вызывали
резонанс в моей наивной отзывчивой душе.
"Чуть в стороне демонстративно скучает группа молодых людей
физкультурного вида. Все они в чехословацких костюмах и с корот-
кими прическами. На лице у каждого присутствует яркое выражение
незаинтересованности."
Хоть убейте меня, я не отличу по виду чехословацкий костюм от
польского или венгерского. Шотландский -- еще куда ни шло.
А вот кусок, который мне нравится:
"-- А чего ж не подписать? -- весело удивляется Игорь. --
Георгию Петровичу от моей подписи зла не прибудет. Только текст
вы сами составьте, у меня не получится.
-- Текст не главное, -- Юрий Михайлович внимательно изучает
развалившегося в кресле Гордынского. -- Нужно минимум десять
подписей. Тогда это мнение театра.
-- Организуем! -- машет рукой Игорь. -- Но я надеюсь, это
будет как-то учтено?... Ну, звание, квартира... Или там
командировка в Японию?...
-- При чем тут Япония? -- на скулах Юрия Михайловича рельефно
проступают желваки. -- Вы что себе позволяете?
-- Как при чем? -- обижается Игорь. -- Раз я у вас на службе...
Ну-ну, не торгуйтесь!... За крупное паскудство надо и платить
по-крупному!
-- Плохо шутите, Гордынский! -- чувствуется, что спокойствие
дается Юрию Михайловичу с трудом. -- При вашей репутации я бы вел
себя скромнее.
-- Уже донесли! -- расстраивается Игорь. -- Клеветники,
завистники!... Ну не дает им покоя мое сексуальное здоровье!
-- С сексуальным здоровьем у вас все в порядке, -- желчно
улыбается Юрий Михайлович. -- А вот с пропиской, насколько мне
известно, дело обстоит гораздо хуже...
-- У меня временная, -- Гордынский с готовностью лезет за пас-
портом, словно собираясь показать. -- Директор все обещает
квартиру, но... то генсек помрет, то Рябинина лишают
гражданства...
-- Так вот, если вы не возьметесь за ум, -- веско и внушительно
говорит Юрий Михайлович, -- то можете вообще вылететь из Москвы.
Тем более, что театр вами не очень-то дорожит!
Игорь элегически смотрит в окно, потом с сожалением цокает
языком и поднимается кресла.
-- Нетонко! -- кручинится он. -- Я существо ажурное, меня надо
было вербовать бережно. Жаль, жаль!... Вы были в сантиметре от
успеха!"
Но два места не нравятся мне и в этом отрывке, а именно: "на
скулах Юрия Михайловича рельефно проступают желваки" и "желчно
улыбается Юрий Михайлович". Понятия не имею, что такое "желваки",
хотя они "проступают" или даже "играют" у некоторых авторов. На-
верное, у меня что-то не так с наблюдательностью или с образова-
нием. Вот и "желчную улыбку" от обыкновенной, хоть убейте меня
еще раз, не отличу. Может, это "желчно" относится не к улыбке,
а к сопутствующему внутреннему состоянию, но тогда мне придется
вспоминать о том, что говорил Гиппократ о "разлитии желчи",
потому что как-то не соображается сходу, что там символизирует
желчь. Но если бы было "злорадно улыбается" или "вымученно улы-
бается", то я бы сразу понял. О, я, конечно же, знаю что говорят
и "желчно улыбается". Только зачем? Чтобы не забывали о Гиппо-
крате, наверное.
"-- Наши требования! -- продолжает Левушка. -- Первое. Немед-
ленно аннулировать приказ об увольнении актеров. Второе. Восста-
новить в репертуаре все спектакли Рябинина. И, наконец, третье.
Вернуть Рябинину советское гражданство и должность художествен-
ного руководителя театра. Пока эти требования не будут выполнены,
мы прекращаем с вами всякие переговоры. В ответ на возможные
попытки остановить голодовку силой, мы вынуждены будем прибегнуть
к самосожжению.
-- К чему прибегнуть? -- снова не врубается Анна Кузьминична.
Видимо, слово "самосожжение" кажется ей некоей литературной
метафорой."
А что за "не врубается"? Некая метафора из жизни шахтеров?
Сегодня уже, наверное, сказали бы "не въезжает". И вы что,
ребята, -- офонарели? (Метафора из жизни фонарщиков. Или бело-
гвардейцев.) На кой чёрт вашему Рябинину сдалось ваше советское
гражданство?! Он же наверняка британского хочет, как не знаю
кто! Ладно бы сражаться за аннулирование приказа об увольнении
актеров: тут и я бы полез на рожон.
"...А в театре уже происходит нечто невообразимое!... Актеры
тащат театральную мебель... Баррикадируют двери... Заколачивают
окна... Рабочие сцены стараются вовсю."
О, баррикады! Я так мечтаю о них! И так боюсь этих мечтаний!
Баррикады -- какое будоражащее слово! Неужели однажды это
случится?! Я рвану рубашку на своей неширокой груди (всё одно --
когда-нибудь помирать) и, переполненный яростью, отчаянно попрусь
на ваши штыки. Или на пулеметы.
"Ввиду голодовки торт сделан из папье-маше! Поэтому поступим,
как в советском кино -- сделаем вид, что поели, и вытрем губы
салфеткой!"
Звучит иронически-обличительно, а по сути бессмыслица. Причем
здесь советское кино? Если это попытка что-то в нем разоблачить
или вообще как-то плюнуть в советскую власть, то как-то слишком
уж завуалированная. Или это некое абсурдистское остроумие, кото-
рое проносится мимо меня ввиду моей эмоциональной и интеллекту-
альной уплощенности?
"-- Это глупо! -- за кулисами Татьяна отчитывает запыхавшегося
Левушку. -- Хорохоришься, как петушок! А у тебя больное сердце!..
Выпей таблетку интенкардина, слышишь?...
-- Никаких таблеток! -- вытирая платком влажный лоб, отмахива-
ется Левушка. -- Если я проглочу таблетку -- это будет уже не
голодовка!... И вообще я прекрасно себя чувствую!"
Надо же! Да нет в вашей таблетке никаких "калорий". Или почти
никаких. Так можно и помереть от принципиальности. Тем более, что
глубоких клизм голодающие, судя по тексту, себе не делали. Какие
люди! А о моем отношении к нервным разболтанным "сердечникам" нет
смысла здесь специально распространяться.
"--... Но вот беда! -- прогрессивной демонстрации, призывающей
поддержать вашу акцию, я на улицах что-то не заметил. А знаете,
почему?.. Да потому, что все нормальные люди над вами смеются!
Во всякой борьбе есть свои правила, и эти правила надо соблюдать.
А если кучка экзальтированных шутов выдвигает заведомо невыполни-
мые требования и пытается шантажировать правительство -- это
может вызвать у интеллигенции только снисходительную улыбку!"
Истинно так. Только интеллигенция всё равно говно. Но лишь в
преобладающей своей части, конечно.
"-- Ну, переубедите меня! Докажите мне, что вы серьезные, взрос-
лые, политически зрелые люди!.. Сформулируйте мне вашу идею!
Объясните конкретно, чего вы добиваетесь!
-- У нас несколько требований, -- спокойно отвечает Боря. --
Почти все они касаются защиты нашей чести и достоинства. Но
главное, на чем мы настаиваем, это -- возвращение Рябинину
советского гражданства!
-- Вот-вот! -- с усмешкой кивает Сергей Сергеевич. -- А вы
уверены, что он сам этого хочет? А что если он специально давал
все эти скандальные интервью, чтобы иметь возможность остаться
на Западе? Вы скажете, что он мог там остаться и без скандала?
Верно, мог! Но без скандала он там никому не нужен. Чтобы Запад
проявил к тебе интерес, ты должен иметь ореол мученика, изгнан-
ника, борца за права человека! Неужели вам никогда не приходила
в головы такая элементарная догадка?
-- Как вам не стыдно! -- едва сдерживая ярость, говорит Сима.
-- Вы же ближайший друг Георгия Петровича! Почему вам так не
терпится сделать из него подлеца?
-- Ну, вот и я попал в реакционеры, -- разводит руками Сергей
Сергеевич. -- Разумеется, я не знаю истинных намерений Георгия
Петровича. Я только пытаюсь мыслить логически. Рябинин, что
называется, тертый калач и, в отличие от вас, превосходно знает
правила игры. Давая все эти интервью в печать, он не мог не
понимать, чем это для него кончится!... А это значит, что он шел
на лишение гражданства сознательно! Ну вот скажите, звонил ли он
вам хоть раз из Лондона? Объяснял ли свои поступки? Беспокоился
ли, как вы тут без него?.. Нет? Нет!.. Так какого же черта вы
портите себе жизнь в угоду его биографии?"
Ну вот, автор меня разыграл, однако! Оказывается, он всё отлич-
но понимал с самого начала! Теперь мне, вроде бы, ясно, о чем эта
история: о неуместном героизме наивных невольников чести, которы-
ми помыкают благообразные амбициозные подлецы. Я тоже один раз
таким вот самым образом напоролся. Но только один раз.
"-- Товарищи! -- произносит Юрий Михайлович, и на лице его брез-
жит извиняющаяся улыбка. -- Вышестоящие инстанции ознакомились с
вашими требованиями и сочли возможным их удовлетворить. Приказ об
увольнении актеров аннулирован. Спектакли Рябинина сохраняются в
репертуаре. Фамилия его соответственно остается в афише... Что же
касается возвращения Рябинину гражданства... тут вопрос более
сложный... необходимо выяснить мнение самого Рябинина... с ним
будут вестись переговоры..."
Вот так и "сдали" страну (метафора из жизни уголовников). Но
автору я этого в упрек не ставлю: я снисходительный. Может, он и
не хотел ее "сдавать". В 1990-м году механизмы "сдачи" были не
так очевидны, как в 2002-м.
* * *
Хорошо пишет Леонид Филатов. Крепкий слог, напряженный сюжет,
серьезная нравственная установка. И полная востребованность.
Только вот что-то местами не совсем хорошо. А поскольку он не
Христос и не Данко, то я не могу отказать себе в удовольствии
немного поязвить.
* * *
(В 2008 году довелось посмотреть по телевизору кусок фильма
про Леонида Филатова. Оказывается, последние годы он коротал с
пересаженной почкой, но всё равно курил, как не в себя. Актёр
Сергей Безруков с благоговением описывал, как Филатов прикуривал
от одной своей сигареты другую. В общем, учитель жизни, сгоревший
на работе. Точнее, закоптившийся до смерти. Мама у знаменитого
писателя ещё живая: интеллигентная, но нерусской внешности. А по
"Федоту-стрельцу" дегенератский мультфильм сняли: картинки
подстать тексту.)
Ну, присвоили ему кличку "плешивый пророк". Ну, обидная. Только
надо разбираться, почему. Плешь -- конечно, не достоинство, но
недостаток маленький, к тому же широко распространенный, а
главное, обладатель этого недостатка совершенно в нем не повинен.
Может, обидность сосредоточивается в слове "пророк", а не в слове
"плешивый"? Или ее составляет именно соединение двух этих поня-
тий? Но почему пророк не может быть плешивым? И почему "плешь" --
звучит плохо, "лысина" -- почти нейтрально, а "бритая голова" --
и вовсе задорно? Сократ, вот, был плешивым. И Ленин. А ведь тоже
где-то пророки -- не без того. Да и помимо них блестели плешами,
наверное, еще многие отличившиеся по части интеллектуальной
активности: признаться, на густоту их скальпов я не обращал
внимания. Кроме того, я и сам, того и гляди, скоро начну
отсвечивать Богу своим не вполне волосатым пророческим черепом.
Конечно, Чаадаев иногда вел себя, как трус. А письма, в которых
он клянчил у брата деньги, противно читать. Да и как можно было
столько денег растранжирить? На обеды в Английском клубе, что ли?
Что касается западнизма Чаадаева, то он меня вовсе не раздражает:
это вполне корректно обоснованная и честно выраженная точка
зрения, не более того. В той форме, в какой она представлена
у Чаадаева, она полезна и "работает" на Россию. Я даже думаю,
что именно Чаадаев "разбудил" славянофилов.
Он мало написал? Но это очень удобно для изучающих его твор-
чество. Он не создал системы? Бог с нею, он подробно разобрал
три больших вопроса: 1) Россия и Запад; 2) религия; 3) мыслитель
в обществе. Во всей прочитанной мною литературе мне вряд ли
попадалось что-нибудь более сильное, чем это:
"...Не сбивайте с пути того, кто сосредоточенно и покорно
отдается началу, в нем заложенному; не отвлекайте его от пути,
по которому он следует не по своей воле; с которого не может
отклониться, не разбившись сам; он увлечет, быть может, и вас
в своем падении. Не видите ли вы, что орбита по которой он
движется, начертана заранее? Преградить ему путь -- значит
восстать против законов природы. Вы думаете, что лишь невинная
шутка -- бросать камни под ноги мыслящего человека, чтобы он
споткнулся, чтобы он грохнулся на мостовой во весь рост и мог
бы подняться лишь облитый грязью, с разбитым лицом, с изодранной
одеждой? Конечно, вам не понять этого человека. Уязвленный,
искалеченный, измученный окружающей его пустотой -- он тайна
для самого себя, а тем более для вас; как же, в самом деле,
разгадать, что скрыто на дне этой стесненной души; как разгадать
те мысли и чувства, которые вы и ваши присные загнали в его
бедное сердце; не вам понять, сколько задатков, какие силы
задушены миром и жизнью, среди которых он, задыхаясь, влачит
свое существование. Мир его не принял, и он не принял мира. Он
имел наивность думать, что хоть как-нибудь подхватят мысль,
которую он провозглашал; что его жертвы, его муки не пройдут
незамеченными; что кто-нибудь из вас соберет то, что он с такою
щедростью расточал. Безумие, конечно (...) А кто знает, кем бы
он стал, если бы вы не преградили ему пути? Быть может, потоком,
смывающим нечистоты, под которыми вы погребены? Быть может,
мечом, рассекающим сковывающие вас цепи?" ("Отрывки и разные
мысли"/ "Полное собрание сочинений", т. I, фрагмент 198)
* * *
Импотент, изнуренный геморроем. Еще один учитель жизни, который
не в состоянии навести элементарный порядок даже в собственном
организме. Еще один сексуально немощный, верующий в вечную жизнь.
Похоже, сексуально немощных именно это и привлекает в христиан-
стве, хотя вряд ли они отдают себе в этом отчет. Прочие обеспе-
чивают себе вечную жизнь в своих детях -- путем одного довольно
приятного занятия.
* * *
И еще. Думаю, Николай I оставил Чаадаева на свободе не "на
развод", а чтобы выявлять всяких скрытых диссидентов: кто
толкается возле Чаадаева, того и надо брать на заметку.
Могучий русский человечище. Титан. Один из столпов, на которых
держится "русская идея". Нация, которая может выставить в первый
ряд таких воинов духа, -- непобедима.
В Герцене подкупают его снисходительность, справедливость в
отношении врагов, разборчивость, готовность прощать. Когда такие
качества соединяются со смелостью и самоотверженностью, получает-
ся тот самый сплав, который мне нравится больше всего в настоящее
время.
О жандармах, которые, можно сказать, терзали его товарищей,
Герцен пишет следующее:
"Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как
оптовые осуждения целых сословий -- по надписи, по нравственному
каталогу, по главному характеру цеха (...) Нельзя быть шпионом,
торгашом чужого разврата и честным человеком, но можно быть жан-
дармским офицером -- не утратив всего человеческого достоинства
(...) Я имею отвращение к людям, которые не умеют, не хотят или
не дают себе труда идти далее названия, перешагнуть через пре-
ступление, через запутанное, ложное положение, целомудренно
отворачиваясь или грубо отталкивая. Это делают обыкновенно отвле-
ченные, сухие, себялюбивые, противные в своей чистоте натуры или
натуры пошлые, низшие, которым еще не удалось или не было нужды
заявить себя..."
Вот это человек!
Правда, этот человек курил. Мне больно об этом вспоминать. Но
есть одно смягчающее обстоятельство: во времена Герцена люди еще
не вполне представляли всю страшную вредность курения. Вдобавок у
него в анамнезе была женитьба на кузине, а это тоже не очень
хорошо (и, кстати, могло быть причиной того, что его второй сын
родился глухим). На каждого великого человека я приучен Григорием
Климовым смотреть с определенной точки зрения.
Добрый барин, живший доходами с имения и с капитала. Много лет
он не мог обходиться без камердинера. Потом этот камердинер
утонул, и хотя Герцен подробно распространяется о прискорбном
происшествии, я так и не понял, погиб камердинер случайно или же
бросился в реку, доведенный до отчаяния условиями своей жизни.
* * *
И какой недоумок записал его в западники?! Герцен если и был
западником, то лишь пока не переехал на Запад. Более основатель-
ного антизападника в русской литературе еще поискать. Читайте,
кто еще не разучился:
"Я знаю, что мое воззрение на Европу встретит у нас дурной
прием. Мы, для утешения себя, хотим другой Европы и верим в нее
так, как христиане верят в рай. Разрушать мечты вообще-то дело
неприятное, но меня заставляет какая-то внутренняя сила, которой
я не могу победить, высказывать истину -- даже в тех случаях,
когда она мне вредна."
"Мы вообще знаем Европу школьно, литературно, то есть мы не
знаем ее, а судим a livre ouvert, по книжкам и картинкам..."
"Наше классическое незнание западного человека наделает много
бед, из него еще разовьются племенные ненависти и кровавые
столкновения."
"Во-первых, нам известен только один верхний, образованный
слой Европы, который накрывает собой тяжелый фундамент на-
родной жизни, сложившийся веками, выведенный инстинктом, по
законам, малоизвестным в самой Европе."
"Во-вторых, и тот слой, который нам знаком, с которым мы входим
в соприкосновение, мы знаем исторически, несовременно. Поживши
год, другой в Европе, мы с удивлением видим, что вообще западные
люди не соответствуют нашему понятию о них, что они ГОРАЗДО НИЖЕ
его."
"Во всем современно европейском глубоко лежат две черты, явно
идущие из-за прилавка: с одной стороны, лицемерие и скрытность, с
другой -- выставка и etalage. Продать товар лицом, купить за
полцены, выдать дрянь за дело, форму за сущность, умолчать
какое-нибудь условие, воспользоваться буквальным смыслом,
казаться, вместо того чтоб быть, вести себя прилично, вместо того
чтоб вести себя хорошо, хранить внешний Respectabilitaet вместо
внутреннего достоинства."
"В этом мире все до такой степени декорация, что самое грубое
невежество получило вид образования. Кто из нас не останавливал-
ся, краснея за неведение западного общества (я здесь не говорю об
ученых, а о людях, составляющих то, что называется обществом)?
Образования теоретического, серьезного быть не может: оно требует
слишком много времени, слишком отвлекает от дела. Так как все,
лежащее вне торговых оборотов и 'эксплуатации' своего обществен-
ного положения, не существенно в мещанском обществе, то их
образование и должно быть ограничено. Оттого происходит та
нелепость и тяжесть ума, которую мы видим в мещанах всякий раз,
как им приходится съезжать с битой и торной дороги. Вообще
хитрость и лицемерие далеко не так умны и дальновидны, как
воображают; их диаметр беден и плаванье мелко."
За остальным -- в "Былое и думы" (ч. 5, "Западные арабески",
"Post Scriptum"). Конечно, это написано полтора века назад, но
произошедшие с той поры изменения, по-моему, только усугубили
положение дел.
* * *
А вот отрывок, свидетельствующий о глубокой АНТИДЕМОКРАТИЧНОСТИ
Герцена:
"Уверенные в победе, они провозгласили основой нового государ-
ственного порядка всеобщую подачу голосов. Это арифметическое
знамя было им симпатично, истина определялась сложением и вычита-
нием, ее можно было прокидывать на счетах и метить булавками.
Кто уважает истину -- пойдет ли тот спрашивать мнение встречного,
поперечного? Что, если б Колумб или Коперник пустили Америку и
движение земли на голоса?" (там же)
* * *
Герцен был не только очень антизападным писателем, но еще и
довольно-таки антисоветским. Поэтому в СССР его поминали в основ-
ном потому, что у Ленина было написано: декабристы разбудили
Герцена, Герцен развернул революционную агитацию. Этим, кстати,
у большинства надежно отбивалась охота его читать. Насчет Герцена
существовало как бы молчаливое согласие между врагами КПСС и ее
защитниками: первые не использовали антисоветскости Герцена,
чтобы вторые не могли использовать его антизападность. Герцена
чуть-чуть издавали, но мало кто в него заглядывал, и этот могучий
умище пребывал где-то на самой окраине советской культуры, а в
МАССОВУЮ советскую культуру входил лишь в составе упомянутой
ленинской фразы.
* * *
Герцен подробно рассказывает о своих отношениях с двумя
либеральными психами -- Гервегом и Энгельсоном. Оба попортили
ему много нервов, особенно первый. По его описаниям этих людей
можно изучать дегенератов. То, что Герцен не порвал с ними быстро
и решительно, оправдывается только отсутствием в те времена
четких представлений о дегенерации и стремлением Герцена быть
правильным. Хочется верить, что сам-то он был почти в порядке.
Конечно, надо бы почитать, что другие говорили про Герцена.
Что до меня, то я вполне бесцеремонен: как только я более-менее
убеждаюсь в том, что имею дело с не со здравомыслящим и порядоч-
ным человеком, я разрываю отношения. И мне чихать на то, какие
мне предписывают действия (в качестве якобы моего ДОЛГА) распро-
страненные представления о нравственности. Может быть, именно
поэтому я один (ну, не совсем один, но очень близко к этому).
Зато я сберегаю много времени, денег и нервов.
* * *
Вообще, если попробовать обозреть как целое историю русского
духа в XIX веке, впечатляет количество выдающихся людей, творив-
ших в это время, а также недосягаемый накал их таланта. Вот те,
о ком я знаю хотя бы что-то достаточно хорошее:
Карамзин Николай Михайлович
Чаадаев Петр Яковлевич
Пушкин Александр Сергеевич
Гоголь Николай Васильевич
Герцен Александр Иванович
Белинский Виссарион Григорьевич
Писарев Дмитрий Иванович
Тютчев Федор Иванович
Леонтьев Константин Николаевич
Хомяков Алексей Степанович
Достоевский Федор Михайлович
Розанов Василий Васильевич
Соловьев Владимир Сергеевич
Разрозненные, разнесенные в пространстве и времени, они не
составили единого фронта. Но если их развернуть фронтом сейчас,
то Россия выдержит, наверное, любой силы удар, с какой бы стороны
он ни был. Меня распирает от чувства значительности, хотя я
причастен ко всему этому лишь самым малым краем. Ну, как там
говорил Суворов: Я русский! Какое счастье! Какой восторг!
* * *
А что нам дал век XX? Тут уже несколько жидковато. И как-то всё
больше "отщепенцы":
Солоневич Иван Лукич
Гумилев Лев Николаевич
Зиновьев Александр
Буковский Владимир Батькович
Кожинов Вадим Валерианович
Пикуль Валентин Саввич
Может быть, еще Климов Григорий Петрович.
Помещать в этот список Александра Солженицына мне что-то не
хочется. За то, как он "обустроил Россию".
* * *
Кстати, похоже на то, что все мои рассуждения об известных
писателях тяготеют к одной схеме:
1. Блеснуть своей начитанностью.
2. Слегка поругать "хороших", слегка похвалить "плохих", показывая
тем самым свою "объективность".
3. Намекнуть на свою скромность, но в то же время дать понять
свое превосходство в чем-нибудь (обычно в нравственной пози-
ции) над рассматриваемыми авторами. Выражаться в основном
снисходительно -- чтобы у читателя не оставалось никаких
сомнений в том, что это равный говорит о равных.
Представляется, что эта книга довольно полно отражает мое хож-
дение вокруг да около каких-то важных истин, которые я вот-вот
открою на благо исстрадавшегося человечества. Иногда я подбираюсь
к этим истинам настолько близко, что кажется: еще два-три озаре-
ния -- и я у цели. Но раз за разом творческое настроение улетучи-
вается, не оставляя после себя ничего существенного.
А иногда мне кажется, что нужный круг идей я уже в основном
очертил, и остается представить их более четко и системно --
чтобы не приходилось шарить по разным моим опусам, когда что-то
понадобится. И тогда эта книга воспринимается мною, как сборник
материалов, которые мне же и предстоит переработать.
Конечно, обрушивать эти сложности на лишь бы кого нельзя: у
иного в голове от них может случиться нехороший сдвиг, а кто-то
даже может решить, что сдвиг произошел у меня. На самом же деле
я здесь спокоен, трезв, рассудителен и тщателен, как никогда.
О, я легко соглашусь с тем, что местами эту книгу читать труд-
новато: я грызу не тех, кого принято грызть, и хвалю не тех, кем
принято восхищаться. Не исключено, что это идет всего лишь от
моей путаницы в моральных понятиях (хотя мне самому представляет-
ся, что я с ними разобрался довольно-таки детально), но, может,
и эта путаница -- достойный изучения феномен. И ведь я так
старался...
Бушин В. С. "Гении и прохиндеи".
Герцен А. И. "Былое и думы".
Возврат в оглавление