Огромный пожар 1993 года в Yellow Stone National Park уничтожил
тысячи гектаров леса и около 200 лосей. Еще 4000 лосей умерли от
наступившей бескормицы. Но через несколько лет, когда на пожарище
разрослась трава, которой раньше мешали деревья, поголовье лосей
увеличилось на 12000 (в цифрах я наверняка немного напутал, по-
скольку приводил по памяти то, что услышал в американском сериале
"Бушующая планета"). Выводы, которые делают авторы фильма: лесные
пожары -- не катастрофы, а эпизодические нормальные события, к
которым обитатели леса вполне приспособились. Экологи спокойно
взирают на гибель растений и животных от лесного пожара: находят,
что и растениям, и животным это в конечном счете не мешает, а то
даже в чем-то идет на пользу. Как тут не попробовать распростра-
нить те же выводы на человечество? Посмотреть на гибель людей в
войнах с точки зрения деревьев и лосей, то есть всего лишь анало-
гично тому, как люди смотрят на гибель деревьев и лосей в лесных
пожарах. Если человек -- больное животное (по выражению Ницше),
то, может быть, таким образом он как раз подлечивается. На первый
взгляд это предположение довольно правдоподобно, но вот является
личность спасательского склада Адольф Гитлер и говорит, что дело
обстоит вовсе не так ("Майн кампф", ч. II, гл. IX):
"Каждый народный организм можно подразделить на три больших
класса. Первый класс это -- полюс самых лучших людей -- лучших
в смысле большей добродетели, большего мужества и готовности к
самопожертвованию. Второй класс это -- полюс самого худшего
человеческого материала, полюс человеческих отбросов; эти люди
являются вместилищем всех эгоистических инстинктов и пороков.
Третий класс это -- та громадная масса, которая находится
посередине между обоими указанными полюсами. Это именно средние
люди, не отличающиеся ни чрезмерным героизмом, ни резко
выраженной преступностью."
"... полюс лучших людей в течение войны почти целиком лег на
полях войны. Поистине неисчислимо количество героев нашей нации,
сложивших свои головы на фронтах войны."
"Вспомним в самом деле, каких гигантских жертв потребовала вой-
на именно от этих героических элементов, которых обычно средние
люди заметить не могут. Добровольцы -- на фронт! Добровольцы --
в наиболее опасные патрули! Добровольцы -- в разведчики! Добро-
вольцы -- на трудную телефонную службу! Добровольцы -- в колонну
для наводки мостов! Добровольцы -- на подводные лодки! Доброволь-
цы -- в авиацию! Добровольцы -- в штурмовые батальоны! И т. д.
и т. д. Тысячи и тысячи раз в течение четырех с половиной лет
войны раздавались эти призывы по разным поводам. И всегда мы мог-
ли наблюдать одну и ту же картину: на такие призывы откликались
безусые юноши или зрелые люди из числа только тех героически
настроенных немцев, которые забыли все личные интересы и, полные
горячей любви к отечеству, в любую минуту готовы были отдать свою
жизнь. Десятками, сотнями тысяч гибли эти лучшие люди во время
войны. Вот почему эта лучшая человеческая прослойка неизбежно
становилась все тоньше и тоньше. Те, кто не погиб, были
искалечены. Немногочисленный круг уцелевших не мог уже
удовлетворительно выполнять свою социальную функцию."
"Потерю этих людей нельзя исчислять только арифметически. Их
гибель уже достаточно чувствительно нарушила равновесие. Полюс
худших элементов нации неизбежно стал перевешивать. Низость,
трусость и подлость неизбежно стали брать верх."
Вывод: от войны будет гораздо больше пользы, если выпирать на
нее правонарушителей. А заодно и слабый "человеческий материал":
хронических больных, инвалидов и престарелых. В боевых условиях
слабые особенно полезны. В обороне их даже не надо будет
приковывать к пулеметам, потому что они все равно не смогут
далеко убежать. Обвязавшись взрывчаткой, они будут заползать под
вражеские танки. Надев железные галоши облегченного типа, они
смогут протаптывать проходы в минных полях. В крайних случаях их
даже можно будет использовать для наведения мощных бомб -- вместо
лазерных прицелов. Подслеповатые старички и старушки, обвязанные
"поясами шахидов", будут по радиосигналу бросаться из кустов на
вражеские патрули или падать с деревьев на вражеские автомобили.
Появятся такие интересные военно-технические новшества, как
штурмовая инвалидная коляска, стреляющий костыль, гранатомет для
слабовидящих, пистолет-пулемет для безруких и т. д. (Поэтому
инвалидов войны будет совсем немного.) На прорывы будут ходить
почти исключительно "штрафные батальоны" (это разгрузит тюрьмы и
лагеря). Военные части будут формироваться по уголовной специали-
зации: Витебский шулерский полк, Гродненская ударная хулиганская
дивизия, сводный батальон насильников-извращенцев и т. д.
Маниакальных убийц, тяжелых наркоманов и ВИЧ-инфицированных можно
будет забрасывать на территорию противника для дезорганизации
тыла. Военную пропаганду придется соответственно перестроить.
Главный патриотический лозунг будет: "Умри в бою, а не под
шприцем!" Пенсии станут ненужными. На улицах будут видны почти
одни лишь молодые симпатичные доброжелательные лица. Количество
врачей сократится неимоверно, а количество учителей несколько
возрастет. Люди будут ждать очередной войны как национального
праздника. Когда соседние государства заимствуют этот принцип
организации военного дела, можно будет специально договариваться
с ними о месте, времени и формальных поводах для начала боевых
действий.
В дружеские обьятия мизантропизма человек попадает, когда
пытается уйти от чрезмерных страданий. Можно сказать, вся
мизантропическая идеология -- это своеобразная сложная реакция
организма на избыток неприятностей. Мизантроп -- знаток разных
пыток подручными средствами.
* * *
Надо различать страдание, идущее от ощущения, и страдание,
идущее от мысли.
Страдание обычно является признаком того, что организму причи-
няется вред. Величина страдания (его сила, проинтегрированная по
времени) не всегда соответствует величине вреда.
Страдание, идущее от мысли, может быть ошибочным.
Любое страдание ослабляется отвлечением от него внимания.
Страдание может отвлекать от другого страдания, ослабляя
таким образом совокупное страдание.
Иногда страдание является следствием предшествующего удоволь-
ствия, условием сопутствующего или последующего удовольствия.
Прекращение страдания само по себе вызывает удовольствие.
Иногда большое страдание предотвращается через малое.
Страдание может само по себе причинять вред: отвлекать внима-
ние, отнимать силы, вызывать стресс -- независимо от того, каким
обстоятельством оно вызвано.
Страдание, идущее от мысли, может быть нравственным страданием:
муками совести, переживанием невозможности удовлетворить желание
помочь. И т. д.
Страдание, идущее от мысли, может быть вызвано предвидением
другого страдания (не обязательно идущего от ощущения) или
воспоминанием о таком страдании.
Способность переносить страдания обеспечивается тремя факто-
рами: 1) приученностью к страдниям; 2) хорошим здоровьем;
3) идеологией, оправдывающей страдания.
Чем умнее и осведомленнее человек, тем меньших страданий
бывает для него достаточно, чтобы побудить его к деятельности,
предотвращающей вред, который ему причиняется или будет причинен.
Отсутствие страданий ведет к ослаблению способности их пере-
носить и к ослаблению способности переносить те вредные воздей-
ствия, о которых страдания сигнализируют.
Захватывающий фильм "Скорость". Не знаю, найдутся ли силы
посмотреть эту чепуху еще раз. До чего же меняются мои пристра-
стия всего за несколько лет!
Отрицательный герой-бомбист якобы взрывает себя в пустом
подвале. Все считают, что он погиб. Наверное, нашли какие-нибудь
мясные останки, а чтобы их обеспечить, этот бомбист положил на
свое "устройство" пакет говядины с "суповыми косточками". Впро-
чем, это могло быть тело несчастного охранника, убитого им еще
в начале фильма. Видеть тела, разорванные взрывом, мне не
доводилось, так что я могу только гадать, была ли возможность
пересчитать найденные пряжки от сандалий.
Герой-полицейский бежит возле автобуса и орет, чтобы его
впустили. Я бы тоже не впустил. Ему не приходит в голову показать
водителю свой полицейский значок. Причина, впрочем, понятная:
если бы пришло, ничего особенного бы дальше не случилось. А так
оказывается, что автобус набирает скорость, включается установ-
ленное под ним взрывное устройство, и сюжет начинает закручи-
ваться.
Чуть позже герой-полицейский ловко обламывает дверь чужого
автомобиля о мчащийся заминированный автобус, чтобы удобнее
было в него перелезать, но когда пробует, наконец, перебраться
туда, то уже оказывается неспособен подвести автомобиль к авто-
бусу поближе. На самом деле он мог бы даже упереть автомобиль в
автобус. Но тогда не было бы драматического прыжка. Кстати, и
прыгать-то, став ногою на дверь (салон -- без крыши), было бы
удобнее. Но тогда не было бы драматического обламывания двери
чужого автомобиля.
Герой-бомбист установил в заминированном им автобусе
скрытую видеокамеру и видит все, что там происходит. Но он не
догадался установить там и подслушивающее устройство, что
технически значительно проще. А герой-полицейский почему-то
догадывается, что он не догадался. Ну, может, подслушивающее
устройство все-таки было установлено, но сломалось. Но
герой-полицейский догадывается и об этом.
Успешный перелет автобуса через 15-метровый разрыв в эстакаде
я даже не обсуждаю: наверное, очень молились, только и всего.
А доказывать несуществование Бога и бесполезность молитв я не
берусь. Может, такие вот странные случаи как раз и доказывают,
что Бог все-таки есть. Религиозный, можно сказать, фильм.
Герой-другой-полицейский, большой знаток всяких бомб, берется
разминировать хитроумное взрывное устройство посредством советов
по телефону. Разминирование в американских фильмах -- это особая
тема. Странно, что на этот раз не получилось.
Герой-полицейский заглядывает в мусорный бак, в который
опустили деньги, вымогаемые героем-бомбистом, обнаруживает дыру
в его дне и в асфальте под ним (прекрасный прием, который я тоже
при случае постараюсь использовать!) и устремляется через эту
дыру в подземелье. Но почему-то устремляется только он один, а
десятки полицейских, рассредоточенных вокруг, а кое-где и
сосредоточенных, не решаются за ним последовать. Не иначе, боятся
ловушки, поэтому мнутся и рассказывают начальству, что правильнее
немного подождать.
Герой-бомбист решается (или догадывается?) проверить содержимое
полученной им сумки с деньгами уже в вагоне подземного электропо-
езда и именно там обрызгивается несмываемой краской (я это запом-
ню и при случае надену перчатки и маску). Это так естественно для
бывшего полицейского и расчетливого человека, потому что если бы
он заглянул в сумку раньше -- хотя бы для того, чтобы переложить
деньги в другую сумку -- он стал бы и раньше психовать, и могло
обойтись без захватывающей поездки в метро.
Герой-полицейский ёрзает на крыше электропоезда, ускользая от
пуль, посылаемых в него героем-бомбистом изнутри вагона. Он
каким-то образом узнает, в какую сторону надо ерзнуть, чтобы
уклониться от очередной пули.
Потом герой-полицейский борется с героем-бомбистом на крыше
мчащегося поезда и подставляет голову бомбиста под какую-то
фигню, приделанную к своду тоннеля. Он не уверен, что этой же
фигней ему не оторвет кисть руки, но он вынужден рискнуть.
Отрыв головы происходит удачно, и вот уже герой-полицейский
и сексапильная героиня мчатся вдвоем и не могут становить
электропоезд. Но почему-то могут увеличить его скорость еще
больше -- чтобы он соскочил с рельсов на повороте. Наверное,
что-то там случилось с ручкой регулятора скорости, так что она
перемещается только в одну сторону. Они вылетают на строющуюся
ветку пути и успешно движутся дальше. В тоннеле еще копошатся
рабочие, но к ветке уже почему-то подключено электрическое
напряжение.
Последняя идиотская сцена: поезд выскакивает из недостроен-
ного тоннеля на улицу, удачно никого не давит (чтобы не омрачать
happy end) и ложится на бок, а сексапильная героиня ложится
на героя-полицейского и говорит ему о сексе, а в вагон через
какой-то прямоугольный проем, вытянутый по вертикали, загляды-
вают любопытные умиляющиеся америкашки. Только что это за проем?!
Может, был сорван какой-то щит с днища вагона? Но почему тогда
уцелели герои? Ведь они находились бы как раз над этим щитом: она
-- прикованная к штанге наручниками, он -- прикованный к ней
зарождающимся мощным чувством.
Обильная матерщина (точнее, факовщина -- от fuck) по всему
фильму, в том числе из уст главного положительного героя, не
иначе, призвана "напрягать" сюжет. Ведь если герой не "факится",
зритель вряд ли поверит, что ему тяжело, и вряд ли станет
переживать, а это значит к тому же, что он начнет обращать
внимание на всякие нелепицы сюжета.
* * *
Американский фильм "Хищник 2". Борьба с инопланетным чудищем.
Чудище на этот раз почти хорошее: убивает бандитов. Может, оно
убивает кого-то еще, но я не имел возможности об этом узнать,
поскольку после десятого или пятнадцатого слова "задница" я
выключил телевизор. Мою чашу терпения переполнило упоминание
трех задниц в течение пары минут, причем в мерзком контексте,
вроде "можешь отрезать мой ... и засунуть мне в задницу".
Поскольку я смотрел этот фильмец вместе с детьми, мой лимит
задниц был очень ограниченным. Любопытно: то ли режиссер страдал
гомосексуализмом, то ли ввиду блеклости сюжета он решил оживить
свой творческий продукт сквернословием. И кстати, я улавливал в
этом фильме и слова похуже, чем "задница", но благопристойный
переводчик на русский язык счел нужным заменять их на что-нибудь,
вроде "проваливай". И еще. Пока я тянулся к кнопке выключения
телевизора, положительная героиня успела схватить не вполне
положительного героя за место между ног и сказать ему при этом
что-то очень резкое. Может, у них там, в Америке, теперь принято
так общаться.
* * *
Критиковать американское кино -- значит, заниматься ерундой.
До этого может опускаться только человек, не дорожащий своей
репутацией. Если бы еще и не смотреть его! Но есть довольно
сильная потребность в зрелище, и вот я пялюсь на всякие неверо-
ятно удачливые похождения американских недоумков-факовщинников
и тоскую по деятельности, которая могла бы в достаточной степени
обеспечить меня альтернативными впечатлениями и избавила бы от
кинозависимости.
* * *
Советский сатирический фильм "Гараж". Очень положительный
герой -- доктор наук и член-корреспондент -- язвит по поводу
того, что сотрудников его лаборатории отправляли на овощную базу
фасовать картофель. Надо же, когда-то и я возмущался такими
вещами. А теперь думаю, что правильно делали. Интеллигенция
должна приобретать и поддерживать кое-какой опыт грязной простой
работы. Это, во-первых, дает ей адекватные представления о жизни
простого народа, а во-вторых, стимулирует ее творческую мысль в
направлении устранения слишком грязной и слишком простой работы.
Конечно, зоологи, к примеру, -- как в этом фильме -- не
занимаются конструированием фасовальных машин, но зато они при
случае вполне могут где-то уместно высказать свое компетентное
мнение если не непосредственно о фасовке картофеля, так о
положении в заготовке сельскохозяйственной продукции вообще.
Кроме того, перемена занятий полезна для умственной работы. И
вдобавок сравнение своего труда с трудом менее способных людей
заставляет больше ценить свое общественное положение и получать
от него больше радости. Я сегодняшний не сожалею о том, что полол
морковь, убирал с поля свеклу и картофель, сгребал и грузил сено,
давил колорадских жуков, рыл ямы, заливал бетон, таскал бревна,
чистил мусоропровод и т. д. Говночерпанием, правда, заниматься не
приходилось, но я не уверен, что мне не надо об этом сожалеть.
У степных черепах (с другими близко не сталкивался) есть мно-
жество достоинств по сравнению с людьми. Во-первых, они травояд-
ные, то есть никого не убивают ради еды. Во-вторых, они могут
потреблять дешевые "грубые корма". В-третьих, они являются
холоднокровными животными, то есть минимально обогревают собой
Вселенную. Благодаря указанным достоинствам они могут
прокормиться на какой-нибудь территории в значительно большем
количестве (по массе), чем люди. В-четвертых, они потребляют мало
воды, то есть меньше загрязняют водоемы и к тому же могут обитать
в местности, где вода не в изобилии. В-пятых, при низкой
температуре среды они способны впадать в спячку и пережидать
таким образом неблагоприятные периоды. В-шестых, они меньше
нуждаются в жилище (в убежище) так как носят на себе минимальный
его вариант (панцирь). В-седьмых, они постоянно защищены своим
панцирем от неблагоприятных механических воздействий. В-восьмых,
они приспособлены к жизни в земле. В-девятых, будучи
холоднокровными, они меньше нуждаются в кислороде, а значит,
могут дольше пребывать под водой без дыхания, а также лучше
переносить дефицит кислорода в высокогорье. В-десятых, их кожа
меньше подвержена механическим повреждениям. Иными словами,
степные черепахи как вид организмов значительно более
приспособлены к трудностям существования, чем люди. А что
касается их медлительности, то, может быть, она от их
нечеловеческой мудрости: кто понял жизнь, тот не спешит. Если бы
им требовалась скорость, они наверняка бы бегали очень быстро.
Если бы добавить черепахе мозгов и приделать хобот (лапы пусть,
так и быть, служат для копания), она стала бы сверхсуществом,
"царем природы". А может, она уже сверхсущество, только люди
этого не понимают, поскольку меряют всех на свой дурацкий аршин.
Вообще, представляется, что по мере развития мозга у высших
животных их тело деградировало и этот процесс зашел дальше всего
в человеке. Усовершенствование интеллекта у людей -- следствие их
отчаянной борьбы за сохранение своего тщедушного тела. Они после-
довательно и непонятно зачем потеряли шерсть, клыки, обоняние,
"внутренний компас" и т. п. И можете сколько угодно доказывать
преимущества живорождения перед откладыванием яиц, а я все равно
буду сомневаться в этом.
* * *
Кстати, вы никогда не задумывались, почему не объявляются в
космосе ваши "братья по разуму"? Если не собственными персонами,
то хотя бы отчетливыми сигналами издалека? А может, они уже
присутствуют где-то совсем рядом или даже затесались среди вас,
а вы просто не замечаете этого? Или же они ушли не дальше вас в
развитии и жалеют средства (или не имеют их вовсе) на межпланет-
ные контакты? Скорее, они не считают нужным общаться с вами. Но
также довольно правдоподобно, что цивилизации обычно просто не
доходят в своем развитии до "космического уровня": не успевают
дойти. Причем не столько потому, что их уничтожают космические
пришельцы или какие-нибудь естественные катастрофы, а потому что
они губят себя сами. Видятся, по крайней мере, три механизма
этого дела. Первый: по мере совершенствования вещей и медицины
ваши братья по разуму (точнее, братья по глупости) становятся все
более изнеженными, все более ранимыми и в конце концов вымирают
от какого-нибудь небольшого планетарного сквозняка, от которого
не додумались защититься (или додумались, но защита сломалась).
Второй: они не успевают дойти до такой высокой степени деграда-
ции, потому что погибают от какой-нибудь техногенной катастрофы
или планетарной термоядерной войны. Третий: они начинают широко
экспериментировать с собственными генами и превращаются в скопище
разнотипных уродов со свихнутыми мозгами, не способных даже
скрещиваться между собой, и в конце концов удушают себя
собственным абсурдом.
* * *
Ужасная мысль: а что если лентяи, вроде меня, так сильно
склонные к усовершенствованию вещей и социальной организации, как
раз и являются основными виновниками "технического прогресса" в
его не лучших, а худших проявлениях?!
* * *
Направления развития человечества:
повышение комфорта;
нахождение новых способов получения удовольствия;
устранение разрушающих воздействий на организм;
усовершенствование технологий: повышение их экономичности
и качества, сокращение побочных вредных воздействий,
использование более доступных ресурсов;
повышение способности противостоять катастрофам: увеличение
запасов, резервных мощностей и т. д.;
усовершенствование своего организма (устранение дефективных
генов и т. д.);
расширение ареала своего существования;
увеличение своей численности.
Из них только первое является безусловно вредным, а остальные
вредны только в случае использования неправильных подходов --
расходящихся с главной целью развития человечества, которая может
быть сформулирована как повышение им надежности своего существо-
вания. Техническое развитие должно происходить в направлении все
более выверенного умеренного дискомфорта, а не в направлении все
более изощренного комфорта.
Я думаю, заснеженный зимний пейзаж прекрасен даже в полярную
ночь, если ты приспособился к холоду и более-менее сыт. А чукчи
приспособились. А то, что тундра летом выглядит превосходно, если
знаешь способы защиты от гнуса, -- я могу утверждать на основании
собственного опыта. И я представляю, как замечательно развлекаю-
тся маленькие чукчи, строя домики из снежных кубиков или роя
пещеры в сугробах. Мир чукчи довольно сносен, а иногда даже вели-
колепен -- если смотреть на него глазами чукчи. Вообще, всякому
существу хорошо в тех условиях, к которым оно приспособилось
генетически.
Если мы, люди сравнительно теплого климата, ПЕРЕЖИДАЕМ зиму,
то чукча зимой ЖИВЕТ (а ведь его зима -- не чета нашей!). Он
рождается, живет и умирает на снегу. Мир чукчи -- это мир снега и
звездного неба.
Из фильма "Начальник Чукотки" я заключаю, что у чукч, наверное,
было табу на убийство людей. Разве это плохо? Но своих немощных
старичков они все-таки удушали (если верить другому источнику),
и это тоже довольно хорошо.
То, что чукчи находятся на отшибе вашей цивилизации, отнюдь
не является их недостатком. Напротив, это является их огромным
достоинством. Они естественнее и здоровее. Они вымирают в вашем
обществе, но когда начнет вымирать ваше общество, они возьмут
реванш. Вы подохнете, а чукчи будут использовать оставшееся после
вас барахло.
Вы, сволочи, спаиваете чукч водкой, убиваете их зверье, пачка-
ете их тундру и еще смеете потешаться над ними в своих дурацких
анекдотах! Но дураки при этом вы, а не чукчи, потому что это ваша
дурацкая цивилизация разоряет планету и готовит катастрофу сама
себе.
Я думаю, что встать на защиту чукч от западоидов, поддержать
их морально и материально в сохранении лучшего из их традицион-
ного образа жизни, в сбережении их естественной среды обитания --
дело достойнейшее. Может быть даже, одно из моих дел. Надо хотя
бы соответствующий сайт создать в интернете. Разделы сайта: чукчи
как расовый тип, образ жизни чукч, чукский язык, история чукч и
Чукотки, чукчи и традиция, чукчи и цивилизация, чукчи в культуре
России, чукская национальная идея, значение чукч для выживания
современного общества.
А как быть с главным лозунгом этого мероприятия? Варианты:
ксенофобный: "Чукотка -- для чукч";
либеральный: "Чукотка -- мир свободы и снега";
традиционистский: "Чукотка -- заповедник Евразии";
"Чукотка -- бастион традиции";
расистский: "Чукча -- человек будущего";
русофильский: "Чукотка -- надежда России".
Чукотка -- суровая страна, в которой могут выживать только люди
крепкие в физическом и психическом отношении. Чукча -- последний
варвар Евразии (ну, может, в числе последних): носитель здравых
традиционных ценностей и сильных генов, мало испорченных цивили-
зацией. Чукча -- символ окраинности, отторгнутости от пагубного
"общечеловеческого" прогресса.
Оседлая жизнь -- почему-то не кочевание, не жизнь "в седле", а
совсем наоборот.
Почему-то надо говорить и писать "безнаказАНный", а не "безна-
казный", хотя есть "бесполезный", "бесхозный" и т. д. Я с досадой
обнаружил это, когда редакторы взялись, наконец, править одну из
моих книг. Получается, что "без" употребляется как бы в причастии
прошего времени пассивного залога, тогда как порождающий это
причастие глагол с этим "без" не сочетается. Может, вводя эту
странную норму, опасались, что "безнаказный" будет восприниматься
как "не имеющий наказа"? Так ведь и "наказанный" можно понимать
как "получивший наказ". Ну и закудрячили бокрёнка, однако.
Я сам, правда, пока никого, вроде бы, не предал, но ведь еще
не поздно наверстать упущенное.
* * *
Предательство всегда дурно пахнет, но нельзя судить о вещах
исключительно по их запаху. (К тому же любой из нас каждый день
в известные моменты пахнет не очень хорошо, а кое-кто даже совсем
нехорошо, хотя тоже рвется считаться хорошим человеком.)
К примеру, я не берусь осуждать человека, предавшего тех, кто
им помыкали.
И что значит, скажем, быть верным своему честному слову? Через
какое-то время я уже не совсем тот, что раньше, и обстоятельства
тоже не совсем те, и даже субъект, которому я давал свое обеща-
ние, несколько изменился, поэтому мое честное слово уже может
восприниматься как что-то неуместное, глупое или даже преступное.
Хотя бы потому, что "субъект" совсем испортился. К примеру, не
хочет выполнять своих обязательств (явно высказанных или подра-
зумевавшихся), в обмен на которые было дано мое честное слово.
Попросить "субъекта" освободить меня от честного слова? Или
только предупредить о намерении освободиться? Но иногда это
кончается пулей в затылок.
А если мое обещание было вырвано у меня посредством явной или
подразумеваемой угрозы? Или если мое обещание и вовсе не давалось
мной, а только подразумевалось -- причем не мной, а теми, кому
я его якобы давал?
Или еще случай. Вот нравился мне одно время анархизм. Очень
нравился (хотя и с оговорками). И я считал себя в основном
анархистом. И общался с анархистами. А потом анархизм перестал
мне нравиться. И я перестал считать себя анархистом (хотя где-то
чуть-чуть им остался). И я перестал общаться с анархистами.
Получается, я предал анархистов? Наверное, нет. А если бы я
называл себя анархистом, но помогал государству? Тогда бы я был
лицемером, или путаником, а может, даже и предателем. Но если бы
я называл себя не вполне анархистом и помогал бы государству в
размере этого "не вполне", то, наверное, считать меня предателем
анархизма было бы некорректно.
В качестве примера спорного предательства можно рассмотреть
историю генерала А. Власова -- командующего 2-й ударной армией,
перешедшего на сторону врага. Надо ли считать его предателем?
Сначала Сталин по сути предал 2-ю ударную армию: оставил ее
подыхать от голода в немецком окружении. Власов, наверное, всегда
имел зуб на Советскую власть (было бы странно, если б не имел:
всякий честный думающий человек должен был иметь), а тут
переполнилась чаша терпения. Ну, и решил генерал, что надо любой
ценой сковыривать этот антинародный сталинский режим, и что лучше
уж немецкая оккупация, чем людоед Коба (для очень многих русских
наверняка так и было). Ведь когда нечего есть, мысли шевелятся не
совсем так, как на сытый желудок. Власов при этом наверняка
утверждал, что защищает интересы русского народа. Может, и
защищал: не знаю, вопрос сложный.
* * *
Вы насильно забираете человека в армию ("призываете"), там
принуждаете к присяге (попробуй не присягни!), потом отправляете
под пули (или под бомбы, хотя он, возможно, не хочет ни под то,
ни под другое -- и предпочтёт быть "порабощённым"), а потом, ко-
гда он сбегает к врагу (который его, кстати, пока ещё ни к чему
не принуждал), вы заявляете: предатель, изменник, мразь! Не ис-
ключено, что он внутренне никогда и не был с вами, так что измен-
ником не мог стать никак. А сказать вам о своей отстранённости он
не решался, потому что ваше поведение к этому отнюдь не распола-
гало. Возможно, вы изначально были ему если не враги, то хотя бы
безразличные, и он всегда тяготел к той стороне, на которую в
конце концов перекинулся. А возможно, он и вовсе был сам по себе,
а потом всё-таки надумал к кому-нибудь примкнуть (но не к вам).
Людей надо любить, беречь, обхаживать, располагать к искренне-
му проявлению признательности -- и лишь потом, в случае успеха в
этих делах, ожидать от них верности. А иначе вы просто гоните их
на убой за ваши интересы, а они втайне возмущаются вашим нахаль-
ством и в конце концов мстят.
Объект может сохраняться долго (и потому быть заметным для
наблюдателя) в трех случаях: 1) когда в нем не происходит никаких
интенсивных процессов; 2) когда он представляет собой проявление
длительного процесса (например, водопад); 3) когда происходящие в
нем интенсивные процессы противоположно направлены. Противополож-
но направленные процессы могут существовать одновременно или че-
редоваться. Высказывания о противоположно направленных процессах
объекта противоречат одно другому. К примеру, один наблюдатель
бросает взгляд на маятник, когда тот движется право, второй --
когда влево. Если эти наблюдатели полно и точно опишут результаты
своего короткого наблюдения, получатся взаимно противоречивые
описания.
Объект может не относиться к "чистому" типу, а иметь признаки
сразу нескольких типов. Если признаков у объекта очень много, их
точные "веса" не установлены, а типы описаны довольно нечетко, то
наблюдатель, желающий поскорее классифицировать объект, отнесет
его к тому типу, достаточные признаки которого попадут ему на
глаза в первую очередь. Если другому наблюдателю на глаза попадут
в первую очередь другие признаки, он отнесет этот же объект к
другому типу.
Объект может по-разному выглядеть с разных сторон. Скажем,
цилиндр может выглядеть не только как цилиндр, но и как круг,
и как квадрат.
Наконец, объект может постепенно превращаться в другой объект,
и мнения наблюдателей об увиденном будут определяться тем, на
каком этапе этого превращения они вели наблюдение.
Таким образом, противоречивость описания объекта может быть
следствием ограниченности наблюдения. Кроме того, она может быть
вызвана неполнотой описания результатов наблюдения, ошибкой
наблюдения, ошибкой описания.
А поскольку чем дольше наблюдается объект, тем более возможно,
что за время наблюдения он в той или иной степени изменится, то
надо заключить, что противоречивость представлений о любом
сколько-нибудь сложном реальном объекте и противоречивость его
описаний являются неизбежными.
И это без учета того, что за время длительного наблюдения
(и/или длительного составления описания результатов наблюдения)
изменяется сам наблюдатель -- вследствие приобретения новых
впечатлений и вследствие старения организма (оно отражается
на потребностях и инстинктах, а они, в свою очередь, -- на
интересах, а те -- на суждениях).
Таким образом, непротиворечивыми могут быть только описания
каких-нибудь абстрактных систем.
Людям очень свойственно замечать лишь то, что они хотят
заметить. В придачу они имеют обыкновение умалчивать о части
увиденного или даже лгать. Иногда эти их склонности направля-
ются на устранение противоречий, иногда порождают псевдопроти-
воречия.
Конечно, с противоречиями надо бороться, хотя и не посредством
умолчаний и лжи (со своими) или злобных обличений (с чужими).
Лучше относиться к ним с умеренным снисходительным вниманием --
и ничего сверх того.
* * *
Кроме противоречий в описаниях, могут быть противоречия в
рекомендациях, правилах, планах. Они тоже неизбежны и тоже
заслуживают снисхождения, но мне уже лень это объяснять.
* * *
Путь к истине долог, сложен и скучен. Да и сама истина нередко
оказывается блеклая, относительная, временная, сомнительная и в
придачу еще и малополезная, а то и вовсе причиняет неприятности.
Вот ложь -- совсем другое дело! Искусство лгать -- наверняка
более нужное, чем искусство докапываться до истины. Лги так
чтобы тебе было хорошо, а если тебя уличат во лжи, лги насчет
причин, побудивших тебя к этому. Если не можешь добиться успеха
в качестве лжеца, тогда -- так и быть -- попробуй себя в роли
откапывателя правды. Но можно и наоборот.
Почему я должен относиться к людям различно, а не ко всем
одинаково? Почему я должен делить их на хороших и плохих (хотя
бы и приблизительно)? Они вместе образуют общество, которым я
не доволен. Они все несут какую-то долю ответственности за это
общество. Пусть и не одинаковую -- но как измерить?! Если бы они
хоть относились к своему обществу с радикальным неприятием, так
ведь нет: они признают только наличие у него отдельных недостат-
ков, да и недостатки они видят зачастую не там, где надо бы. Если
же говорить о толковых и здравых мизантропах, так ведь их считан-
ные доли процента, поэтому если даже стрелять по толпе очередями
из автомата, в мизантропа наверняка не попадешь. И потом,
настоящий мизантроп бывать в толпе избегает. Так чего же я
церемонюсь?!! Да из осторожности. Единственно из осторожности.
При конкуренции развитие вещей и технологий происходит быстро
и многообразно, но зачастую уродливо. Всё, что не образует "лица"
товара, делается кое-как. И даже о качестве "лица" серьезно забо-
тятся лишь в том случае, если надо потеснить на рынке уже обосно-
вавшегося там конкурента. Если же конкурент еще не появился,
стремятся главным образом к тому, чтобы поскорее начать продажи:
закрепить свой стандарт и вбить потребителям в головы свой
"брэнд". На глубокую проработку этого стандарта нет времени.
Важнейшая проблема: как соединить преимущества "монархии" и
"аристократии"? В аристотелевом смысле. Как известно, Аристотель
выделял три хорошие формы правления: монархию, аристократию и
демократию; и три плохие (в которые эти хорошие соответственно
вырождаются): тиранию, олигархию и охлократию. Для демократии
вряд ли где-нибудь найдется подходящий демос, поэтому у меня есть
какие-то слабые надежды только на монархию (иначе говоря, дикта-
туру) и аристократию (иначе говоря, демократию лучших).
У Гитлера ("Майн кампф", ч. II, гл. XI)
"Заседания наших комитетов с протоколами, с голосованиями
по большинству голосов в действительности представляли собою
парламент в миниатюре. Здесь также целиком отсутствовала всякая
личная ответственность, а стало быть и чувство ответственности.
Здесь также процветала та безответственность и те же нелепые и
неразумные порядки, как и в наших больших государственных
представительных органах. В комитеты выбирали секретарей,
кассиров, контролеров, руководителей пропаганды и еще бог весть
кого, а затем всех этих людей, вместе взятых, заставляли по
каждому вопросу выносить общие решения путем голосования. Таким
образом получалось, что человек, которому поручена была, скажем,
пропаганда, голосует по вопросам, которые касаются финансов;
заведующий финансами голосует по вопросам, касающимся отдела
организации; заведующий отделом организации голосует по вопросам,
касающимся секретарей, и т. д. и т. п."
Моя идея: комитет может быть и всего лишь совещательным орга-
ном. В этом случае каждый член комитета единолично отвечает за
свою часть работы, но использует заседания комитета для получения
советов и для согласования своих усилий с усилиями других членов
комитета. При таком подходе комитет обсуждает решения, но не
принимает их.
Что касается парламента, то это и вовсе не комитет, не группа
единомышленников, а поле битвы, осуществляемой ограниченно, по
правилам. Настолько по правилам, насколько имеется общих интере-
сов. Если в обществе нет расколов, то в нем нет и множественности
партий (а значит, нет и адаптируемости, и развития), а если
расколы образуются, то им лучше проявляться в парламенте. Кстати,
выборы в парламент по партийным спискам справедливы только в той
степени, в какой граждане, имеющие право голоса, являются сторон-
никами каких-нибудь партий, участвующих в выборах. То есть доля
парламентариев, избираемых по партийным спискам, должна быть пе-
ременной, определяемой на основе некоторой процедуры исследования
общественного мнения накануне выборов. (Я уже почти слышу
невинно-ехидные вопросы от разных парламентских старожилов и
всяких очкастых юристов насчет того, как прописать данную идею в
законе и реализовать на практике. Так бы и передушил этих
тормозючих паразитов, да моя толерантность не позволяет.)
Если парламент создает комиссию, то среди ее членов должны быть
представители всех партий, пожелавших туда попасть, но в количес-
тве, соответствующем численности их фракций в парламенте. Что
касается председателей комиссий, то справедливость может обеспе-
чиваться тем, что 1) председатели имеют мало полномочий; 2) пред-
ставители разных фракций председательствуют поочередно. Очень
важно, чтобы парламентарии не слишком спелись: не почувствовали
себя группой с особыми интересами, а исправно переносили в парла-
мент конфликты, имеющие место в обществе. Драки в парламенте --
это много лучше, чем массовые уличные беспорядки.
Слово "талантливый" воспринимается как-то слишком положительно:
без связи с сутью таланта и с последствиями его употребления. Как
будто невозможно быть талантливым мучителем, талантливым вором,
талантливым предателем и т. п. Нет, таланту готовы простить почти
всё. Но с одной оговоркой, а именно лишь при условии, что это
талант киношного или книжного героя, в крайнем случае -- реаль-
ного человека из другого круга, но только не того несчастного
индивидуума, который болтается с вами рядом. (У человека,
болтающегося рядом, могут признать в лучшем случае лишь наличие
некоторых способностей, но при этом непременно к чему-нибудь
придерутся.)
Это очевидное уважение к абстрактному таланту, возможно, основы-
вается на подсознательном представлении о том, что талантливый
человек не может быть подлецом. Чтобы навести порядок в этом во-
просе, представляется полезным ввести различение талантиков и
талантищ.
Если у человека есть талантище в области творчества, то он, я
полагаю, действительно не может быть подлецом. А если у него не
талантище, а только талантик, то очень даже может. Но, конечно,
даже человек с подлинным талантищем иногда способен совершать
подлые поступки: по ошибке или под влиянием аффекта. И конечно, я
не имею в виду, что человек, у которого всего лишь талантик, --
почти непременно подлец.
Человек с талантищем не склонен подличать, потому что талантище
возбуждается на полную мощь лишь мотивом служения обществу
(нации, человечеству, в извращенных случаях -- Богу). Талантище
не может работать НА СЕБЯ, потому что нередко работает НА ИЗНОС,
то есть по сути занимается медленным сознательным самоуничтоже-
нием. Кроме того, продукт, который он производит, почти всегда
означает для него, прежде всего, неприятности, конфликт с основ-
ной частью общества. Хуже того, этот конфликт ему нужен -- как
условие звоевания творческой свободы и даже как стимул. Талан-
тище -- это всегда тихий бунт и угроза открытого бунта.
Талантик может выдавать себя за талантище: имитировать большой
конфликт с обществом, тщательно планируя неопасные, но шумные
столкновения.
Кстати, талантик наверняка успевает нередко сделать больше
талантища (по крайней мере, количественно), поскольку меньше
теряет (или не теряет совсем) на конфликте с обществом.
Кто копает яму, тот упадет в нее; и кто разрушает
ограду, того ужалит змей.
Екклесиаст (10:8)
Мне говорят: "глобализация" неизбежна и во многом даже полезна.
С чего это людям так кажется? Но сначала о том, что считать "гло-
бализацией". Во-первых, увеличение информационных и материальных
обменов между странами. Во-вторых, выстраивание глобальной иерар-
хии управления. В-третьих, вызванное этим уменьшение различий
между странами в части представлений, искусства, вещей, образа
жизни.
Однако следует обратить внимание на следующее.
Во-первых, предел обмену товарами и информацией между странами
ставят простые соображения выгоды: у нормального (в моем смысле)
человека номенклатура потребляемых товаров довольно ограничена, и
ему нет смысла получать в большом количестве издалека что-то
сверх довольно короткого списка, включающего бананы, финики,
какао и пр. Что же касается потребности промышленности в импорте
из дальних стран, то и она незначительна, если не производить
много излишеств. Чем разумнее организована жизнь, тем меньше
нужно всяких вещей.
То же с информацией: глобальные новости, достойные широкого
внимания, далеко не обширны уже в силу одной лишь ограниченности
способности человека усваивать информацию. А обмен научной и
технической информацией был вполне "глобален" уже более столетия
назад.
Иметь друзей за границей и обмениваться с ними письмами можно
и сегодня, но это мало кого привлекает ввиду достаточных
возможностей для общения и с близко находящимися людьми.
Ездить по всему миру ради впечатлений и самоутверждения -- это
дорого, малополезно, опасно и наскучивает.
Во-вторых, решать из "центра" специфические проблемы окраин --
это уже несколько тысяч лет назад справедливо считалось глупос-
тью.
В-третьих, унификации вещей и образа жизни ставят предел клима-
тические различия между странами. Стремление унифицировать вопре-
ки этим различиям порождает всякие несуразицы, вроде холодильника
в чуме. А делать универсальное, то есть равнопригодное для разных
условий обитания, -- это слишком дорого.
Европейский автомобиль мало годится, к примеру, для Африки или
для Арктики. Равно как мало годится для этих регионов европейский
костюм и европейский стиль в устройстве и оборудовнии жилища.
Аналогично и европейская схема социальной организации плохо
ложится на неевропейские менталитеты. А кто этим пренебрегает,
тот не более чем западоориентированный дурак, считающий, что уж
он-то в струе мирового развития.
Таким образом, разрозненность, неоднородность, децентрализован-
ность человеческого мира -- это нормально и выгодно. Человеческий
мир уже сегодня в некоторых аспектах более "глобализован", чем
это нужно с точки зрения удобства и безопасности.
А соль проблемы "глобализации" в том, что под предлогом якобы
неизбежного и полезного объединения всех народов занимаются
присвоением чужих ресурсов и вмешиваются в чужие дела. Ну что тут
еще разжевывать? Неужели отдельную книжку на эту тему писать?
* * *
"Глобализированное" человечество -- это как подводная лодка
без водонепроницаемых переборок. Если хотя бы в одном месте
случится течь или пожар, придет мучительный конец всему экипажу.
Между тем, большая "течь" вполне возможна, причем не вопреки
"прогрессу" человечества, а благодаря ему. Вероятность появления
опасных мутаций болезнетворных бактерий и вирусов тем выше, чем
многочисленнее человечество -- их вместитель. Она еще больше
увеличивается из-за химических и прочих псевдоуспехов медицины.
А ведь, помимо болезней, еще время от времени возникают также
опасные изделия, опасные идеи, опасные формы поведения.
Глобализация вредна еще и тем, что поскольку человечество ста-
новится всё более однородным, то всё реже будет обнаруживаться,
что в какой-то местности в силу каких-то особенностей люди меньше
страдают от некоторой проблемы (или вовсе не знают ее), и можно
выявить конкретные причины этого и дать спасительные рекомендации
другим. Или что, наоборот, в какой-то местности люди страдают от
некоторой проблемы особенно сильно, и это может послужить
предупреждением остальным.
Скорость распространения всяких проблем по планете должна быть
не более скорости выработки решений этих проблем. В противном
случае человечество задохнется в своих проблемах. Чтобы снизить
скорость распространения проблем, надо использовать какие-нибудь
перемычки. Государственные границы в качестве таких перемычек
могут быть достаточно эффективными: следует лишь удерживать на
невысоком уровне пересекающие их потоки пассажиров, грузов,
информации. То есть, речь вовсе не идет о герметизации границ.
К тому же, чем менее мощными будут трансграничные потоки, тем
тщательнее можно будет их фильтровать.
Что же касается объединения усилий многих стран в решении
глобальных проблем, то поддержание взаимной изоляции является
хорошей формой такого объединения, поскольку не дает некоторым
проблемам стать глобальными, а значит, существенно облегчает их
устранение или сдерживание. Для объединения усилий разных стран
вовсе не обязательно, чтобы большие массы людей и грузов пересе-
кали границы. Гораздо полезнее быть вместе мысленно, а общение
осуществлять через средства связи, да и то лишь понемногу. А
культурное взаимообогащение народов осуществляется в достаточной
мере через обмен видеопродукцией, литературой и т. п. И, кстати,
чем меньше будут давить на всех ослабленные таким образом
глобальные проблемы, тем меньше будет оснований для взаимной
враждебности.
Вывод: чтобы не перегружать себя проблемами (а может, и просто
выжить), человечество должно оставаться существенно многообраз-
ным и разделенным слабопроницаемыми границами. Разрушение такого
порядка вещей является преступлением против человечества.
Широко известно, что для сохранения здоровья надо отказываться
от некоторых приятных вещей, иначе не помогут никакие лекарства.
Аналогичный подход должен быть и в отношении радостей глобализа-
ции.
Армин Мелер, книга "Фашистский 'стиль'". Ну вот, дожили до
того, что фашизм из ругательства и преступления стал рядовым
объектом исследования. Правда, надо еще убрать кавычки у слова
"стиль". А пройдет не очень много времени, и люди смогут спокой-
но говорить о нацизме и даже о Гитлере. Если уже реабилитировали
даже педерастов, то снисхождение к Гитлеру вполне напрашивается в
качестве одного из следующих шагов.
Из рецензии некой Натилии Мелентьевой: "Мелер в брошюре
'Фашистский "стиль"' предложил свою модель понимания фашизма,
объективную и отстраненную. Сегодня эта модель принята в
большинстве академических кругов Европы." Надо же, в Европе
разрешили обсуждать фашизм. Но если модель принята "в большинстве
академических кругов Европы", надо подозревать, что в ней есть
какой-то значительный дефект.
Из речи поэта Готтфрида Бенна, обращенной к фашисту Томмазо
Маринетти, теоретику футуризма, посетившему Германию в 1934-м
году: "В эру изнеженных, расслабленных инстинктов Вы основали и
создали искусство, которое воспевает огонь сражений и агрессию
героя... Вы провозгласили высшими ценностями 'любовь к опаснос-
ти', 'постоянство энергии и дисциплины', 'смелость', 'отвагу',
'восстание', 'атаку', 'бег', 'смертельный прыжок', и все это Вы
называете 'прекрасными идеями, за которые следует умирать'."
Если это и есть суть фашистского стиля, тогда как минимум треть
американского кино -- очень даже фашистская (но это не страшно,
потому что как минимум еще одна треть -- очень даже дегенерат-
ская, причем эти трети местами перекрываются).
У фашиствующего поэта Бенна: "Нам нужен жестокий, решительный
дух, твердый, как эшафот, дух, который созидает свои миры и для
которого искусство остается всегда окончательным моральным
решением, вызовом, брошенным чистой материи, природе, хаосу, ре-
грессу, бесформенности." После таких слов мне довольно-таки
сильно захотелось стать фашистом, но всё равно это не более чем
муть. Впрочем, было бы наивно ожидать четкости от поэта.
Из Эрнста Юнгера: "Наша надежда -- на тех молодых людей, которые
страдают от лихорадки, пожираемые зеленым гноем отвращения, на те
молодые души, которые, будучи истинными господами, болезненно
тащатся сквозь строй свиных корыт. Наша надежда -- на их восстание
против царства 'правильных мальчиков', на их восстание, которое
потребует великого разрушения мира форм, которое потребует
взрывчатки, чтобы очистить жизненное пространство во имя новой
иерархии." По-моему, в "новой иерархии" -- соль. Всякое революци-
онное движение привлекательно в первую очередь для тех, кто
пребывают не очень высоко в существующей иерархии, но чувствуют в
себе силы подняться повыше. Круши ее, ребята. Правда, зачем вы
нужны, если ничего хорошего не умеете, кроме как крушить старую
иерархию и выстраивать новую -- почти такую же?
Из рецензии: "Фашистский стиль идет против гуманизма ради само-
го человека, ради бытия человека, но это бытие фашист понимает
как задание, как испытание, как творческий акт победы над хаосом
и рождения формы. Фашист хочет вырвать из-под скорлупы гуманизма
сущность человеческого и бросить ее на весы спонтанной реальнос-
ти. Именно так -- гносеологически и онтологически -- понимает
фашист 'черный цвет террора'." Поскольку мне не дано понимать
что-либо гносеологически или хотя бы онтологически, то я пробую
понять хотя бы "генетически". На мой взгляд, "традиционный"
гуманизм вреден тем, что, способствуя выживанию и размножению
слабого, он всё больше ослабляет общество. Чтобы принять эту идею
на вооружение, вовсе не нужно бросать что-либо плашмя "на весы
спонтанной реальности".
Из рецензии: "Фраза Муссолини о том, что 'фашист должен жить,
рискуя', является указанием на истоки фашистского стиля, кореня-
щегося в жажде острого и бескомпромиссного исследования бытия
так, как оно есть, и в жертву такому онтологическому опыту, в
первую очередь, фашист готов принести самого себя." На самом
деле никакая не "жажда исследования", а картинная поза, отчасти
сознание того, что без риска вряд ли достигнешь весомых благ,
ну, и некоторая примесь суицидальности.
* * *
О фашистском отношении к войне. Оттуда же: "Любовь фашиста к
войне также имеет экзистенциальный характер, коренится в глубин-
ном онтологическом поиске, принципиально не удовлетворенном
универсалистскими клише гуманизма. Мелер пишет: 'За защитой
национальных территорий на заднем плане ощущается присутствие
более глубинной потребности -- ностальгии по иной, более напря-
женной, более цельной форме жизни'. В войне за внешними ее
целями, приоритетами, за чувством национального долга фашист
проглядывает то парадигматическое, классическое для его стиля
сочетание Юности и Смерти, то 'бытие-без-укрытия-в-максимально-
-рискованном-риске', в котором открывается для него живая и
конкретная метафизика. Юнгер говорит о 'пламенном воздухе,
который необходим душе, чтобы не задохнуться. Этот воздух
заставляет постоянно умирать, день и ночь, в полном одиночестве.
В тот час, когда молодость чувствует, что душа начинает расправ-
лять крылья, необходимо, чтобы взгляд ее обратился прочь от этих
мансард, прочь от лавок и булочных, чтобы она почувствовала, что
там, далеко внизу, на границе неизвестного, на ничейной
территории, кто-то не спит, охраняя знамя, и на самом далеком
посту есть часовой'."
После таких высказываний мне что-то захотелось стать уже анти-
фашистом -- пока меня не вовлекли в какое-нибудь бессмысленное
побоище. Но справедливости ради надо заметить, что, хотя по своим
наклонностям я не самоубийца и даже не мазохист, я нахожу, что
фашистское отношение к войне и смерти все-таки честнее, чем
склонность некоторых посылать на убой других, а самим ограничи-
ваться патриотической риторикой.
Для меня война -- тяжелая и вредная для здоровья работа, кото-
рой общество должно избегать. А если не удается ее избежать, надо
делать ее, не прячась за чужие спины, -- и делать хорошо. А для
этого надо готовиться к ней и где-то даже немного ее и любить (не
всю, конечно, но только некоторые ее компоненты). А лиц, поэтизи-
рующих убийство и смерть, надо брать на особый учет или даже
принудительно подлечивать.
* * *
О фашистском отношении к "плохим" (Армин Мелер "Фашистский
'стиль'"): "Принято проводить прямую линию от текстов Готтфрида
Бенна или Эрнста Юнгера к ужасам Аушвица.... На самом деле, это
совершенно неверно, так как смерть, которую воспевает фашист, --
это в первую очередь его собственная смерть, и лишь во вторую
очередь -- смерть врага, в котором фашист чтит равного себе.
Смерть -- это еще и нечто другое, более глубокое. Но уж к
индустриальному массовому уничтожению беззащитных людей ради
абстрактных принципов смерть, в понимании фашиста, вообще не
имеет никакого отношения. Массовое уничтожение предполагает
существование абстрактной системы, в соответствии с которой
человеческие существа делятся грубо на хороших (которых надо
защищать) и плохих (которых надо уничтожать). Для того, чтобы
реально осуществлять подобные деяния, надо обладать сознанием
того, что исполнитель наделен особой миссией, которая дает ему
субъективное право судить, мстить и проводить чистки. Фашист
абсолютно лишен сознания такой миссии, он мыслит в категориях
сражения, а не мести, уничтожения или очищения. Фашист, напротив,
стремится пластически оформить свою собственную природу, и он
чтит врага, если тот способен конкретизировать себя так же
однозначно, как и он сам. Более всего фашист ненавидит 'теплых'
из своего собственного лагеря -- их он называет не иначе как
'буржуа', 'лавочники', 'фарисеи' и т. д. Фашисту чуждо деление
мира на черное и белое. Форма и хаос стоят для него совсем в иной
плоскости, чем добро и зло."
Если в этом отрывке всё утверждается правильно, то я -- хуже
фашиста (с гуманистической, конечно, точки зрения): "фашист ...
мыслит в категориях сражения, а не мести, уничтожения или
очищения", я же мыслю как раз в категории "очищения", причем при
крайних обстоятельствах даже в форме "уничтожения". Но, с другой
стороны, я признаю "борьбу по правилам" как средство поиска
эффективных социальных решений, средство предохранения общества
от застоя. И я обожаю своих не слишком вредных врагов, помогающих
мне бороться с моими недостатками. Так что где-то я все-таки
почти поднимаюсь до гордого звания фашиста.
"...Человеческие существа делятся грубо на хороших (которых
надо защищать) и плохих (которых надо уничтожать)." У меня не так
грубо: с нюансами, с оговорками, но если кто-то возьмется меня
утрировать, то придет как раз к такой формуле. Кстати, получает-
ся, что когда врач "скорой помощи" оставляет старого алкоголика
подыхать дома, а не тащит его в больницу (продлевать его никчем-
ную жизнь назло соседям), он поступает как нацист, но не как фа-
шист: в фашистском подходе подобные ситуации не акцентируются.
* * *
Об интеллигенции: "'Abajo intelligenсia!' -- 'Долой интелли-
генцию!' -- это не просто случайное дополнение к кличу смерти,
это -- точное определение абсолютного врага фашизма по ту сторону
национальных и социальных битв. 'Интеллигенция' -- это специфи-
чески русский термин, означающий человека, резко отошедшего от
традиционных нормативов своего сословия и отчаянно, с головой,
погрузившегося в универсализм гуманистических клише, в синкрети-
ческий суррогат 'просвещенной' культуры. Интеллигенция -- это тот
тип, риск в существовании которого минимален, выбор переведен на
план сентиментальной абстракции, а росток действия в зародыше
удушен питоном сомнения. Интеллигенция -- это хаос, претендующий
на то, что он уже и есть форма, это унылый декаданс, пытающийся
выдать себя за умудренность, это патриот, подделывающий документы
на освобождение от мобилизации на защиту отечества и 'гражданин
мира', о 'мире' узнающий из второсортных романов. Одним словом,
интеллигенция для фашиста -- символ 'отчужденного, неаутентичного
существования', воплощение и концентрация вербального, болтливого
'идеализма'."
В отношении интеллигенции моя точка зрения почти полностью сов-
падает с вышеприведенной фашистской. Насколько я понимаю, чело-
век, получивший высшее образование и занятый сложным умственным
трудом в области предпринимательства, государственного управле-
ния, военного дела, лечения больных или, скажем, технического
проектирования (если только он не программист), -- не интеллиген-
ция. Или не вполне интеллигенция. Ядро интеллигенции (другое
название: "общественность") образуют те, кто кормятся "словом",
за которое не несут прямой серьезной ответственности. Очень часто
это "слово" вырождается в абсурдную деструктивную болтовню. Одно
из основных направлений интеллигентской "работы словом" -- вну-
шать всем, что интеллигенция -- соль земли, и защищать порядок
вещей, при котором она имеет возможность не только выживать, но
даже и благоденствовать. Борьба с заболтавшейся интеллигенцией --
это борьба с абсурдом, паразитизмом и деструкцией, ведущими
общество к катастрофе.
* * *
Фашизм -- это скорее манера чувствования, чем идеология, тогда
как, к примеру, нацизм -- это скорее практическая идеология, чем
манера чувствования (хотя склонных по-нацистски чувствовать, не
погружаясь в теоретические тонкости -- и ничего нацистского не
делая -- тоже хватает).
Из-за того, что фашизм -- это в основном манера чувствования,
фашистская литература представляет собой в основном мутную
эмоциональную болтовню, из которой бывает невозможно понять, чего
же ее авторы добиваются. Думаю, они и сами обычно не имеют об
этом четкого представления.
Сколько есть (было) творчески плодовитых саморефлексирующих
фашистов, столько же есть (было) и фашизмов. Любой из этих
фашизмов можно принять за самый что ни на есть фашизм, а другие
объявить вариациями, помесями и незрелыми формами.
В обществе во всякий период его существования складывается не-
которое количество расхожих манер чувствовать -- и соответственно
стилей (в поведении, в искусстве). Одни люди полностью отдаются
каким-то из этих манер, другие слегка напускают их на себя,
третьи тщательно сторонятся их, четвертые не придают им значения.
Если человек отдался какой-то манере чувствовать, это еще не
означает, что она полностью соответствует его эмоциональным
потребностям. Кроме того, манера может быть более или менее
напускная, внешняя: обусловленная некоторыми практическими
соображениями.
Один и тот же набор эмоциональных потребностей может быть в
той или иной степени удовлетворяем в разных манерах чувствования,
поэтому один и тот же контингент личностей может по-разному
распределиться между разными наборами манер -- в зависимости от
случайностей. К примеру, вместо фашизма мог бы сложиться какой-то
другой, частично совпадающий с ним стиль, или же фашисты могли бы
поделиться между несколькими стилями.
Фашизм как манера чувствования есть смесь желания выделиться,
ненависти к примитивному и вырождающемуся, стремления к господ-
ству (или хотя бы к личной независимости), агрессивности, культа
молодости, готовности рискнуть ради самоутверждения. (Фашизм как
политическая практика есть эксплуатация фашизма как манеры чувст-
вования -- в интересах группы политических лидеров, государствен-
ной бюрократии и вообще "верхушки" общества, желающей иметь
противовес левым революционерам. Хотя политический фашизм и
заявлял о своей революционности, его революция не покушалась на
частную собственность, а значит, была для собственников вполне
безобидной.)
Нацизм, если рассматривать его чувственный аспект, представляет
собой почти то же самое, что и фашизм, только добавляется нацио-
нальная солидарность, ненависть к "чужим", радость подчинения,
радость созидания. А готовность к риску ради самоутверждения
заменяется на готовность к самопожертвованию ради общих целей.
(Что касается моего подхода в его чувственном аспекте, то его
составляют...
стремление к личной безопасности (а она невозможна без
"подправления" существующего общества);
беспокойство за будущее своих потомков, своего рода во всё
более деградирующем человечестве;
ненависть к примитивному и вырождающемуся;
культ молодости, неприятие маразма;
стремление к самореализации;
умеренная национальная солидарность;
умеренная готовность к самопожертвованию;
агрессивность;
радость созидания;
радость победы над своими слабостями.
К примитивному и вырождающемуся относятся у меня, среди про-
чего, "обогащенчество", а также приветствовавшиеся некоторыми
фашистами модернизм, сюрреализм, футуризм, экзистенциализм
и т. п.)
Полюс, к которому можно отнести фашизм, нацизм и мои общие
соображения, -- это полюс агрессивности, ненависти к ущербному,
"готовности убивать и быть убитым" (с оговорками), культа моло-
дости, неприятия интеллигенции. В пределах этого полюса я немного
ближе к нацизму, чем к фашизму. Кстати, у западнизма пересечение
с этим полюсом -- только в части агрессивности и "готовности
убивать".
Конечно, мои определения признаков трех рассматриваемых подхо-
дов являются приблизительными. Кроме того, мой собственный подход
не остается постоянным, а довольно-таки сильно зависит от моего
настроения и даже от того, какую я книгу читаю. Ну и что из
этого? А то лишь, что я не рвусь спорить о деталях. И я не соби-
раюсь громить фашистов или нацистов, которых я сам же и выдумал.
Реального человека, очень похожего на фашиста или нациста, я при
некоторых обстоятельствах убил бы, не задумываясь -- на всякий
случай -- но я не был бы при этом абсолютно уверенным в своей
правоте. Может, потому что в глубине души я и сам немного фашист
и нацист. А также коммунист, либерал, западоид и где-то даже "не
слишком верующий иудей". Но только не "голубой" (в отношении
этого у меня очень малая степень неуверенности). Вполне устойчи-
вым у меня является лишь стремление к правильности. Оно у меня
сильное, но не всепоглощающее, потому как я имею несколько
пессимистическое представление о возможности отыскания точных и
вечных истин, тем более в области морали и политики.
Была -- ни была, я вполне соглашусь на то, чтобы считаться
полуфашистом. Может быть, даже фашистом на две трети. Но лишь
при том изящном, хотя и мутноватом толковании слова "фашист",
которое дано Мелером.
* * *
Резюме. Фашизм -- довольно-таки проабсурженная и расплывчатая
жизненная позиция, малопривлекательная для людей рационального
склада. То ли дело у Гитлера: там четко расписано, и кто враги,
и что с ними делать, и как при этом организовываться. Хотя в
"Майн кампфе" можно отыскать слабые места, ошибки и попросту
ерунду, это, тем не менее, четко построенная программа, своей
практической значимостью перевешивающая писанину всех фашиствую-
щих литераторов вместе взятых. Лучшее доказательство этому --
ярость, с которой до сих пор пресекают попытки ее публикования.
Но, может быть, фашизм вначале был вовсе не так плох, но его
испоганили фашиствующие интеллигенты, в том числе из
"академических кругов".
В принципе я не против убийств. А если так, то я как честный
человек должен при случае заниматься этим и сам, а не прятаться
за чужие спины. Но тут начинаются проблемы. Я чувствую, что мое
психическое нутро сопротивляется убийству. Хотя я могу указать
несколько людей в своем окружении, которых предпочел бы видеть
покойниками -- из соображений общественной, а кое-где и личной
пользы, я не готов переводить их в это состояние собственноручно.
Причин есть несколько. Во-первых, опасение наказания за самосуд.
Во-вторых, нежелание того, чтобы убийство стало распространенным
занятием и это обстоятельство могло однажды задеть меня самого.
В-третьих, сомнение в правильности моего подхода. В-четвертых,
чувствуемый мною довольно прочный моральный барьер -- табу. Я
уверен, что если начнется война, я буду убивать сравнительно
спокойно и по возможности много -- особенно если издалека и в
хорошей компании. Но пока еще меня не прижало. Пока еще можно с
этим делом тянуть.
По правде говоря, надо бы уже готовиться. Делать каждое утро
какие-то упражнения. Серьезные тренировки можно проводить на
бомжах. Но мне будет мешать моя чрезмерная впечатлительность.
Затруднительность приближения к истине не сильно мешает жить,
если относиться к этому разумно. Не можешь сделать обоснованного
выбора -- не делай. А если выбор необходим, делай его, как
можешь. В крайнем случае, делай его, как нравится. А если он
впоследствии покажется тебе неудачным, думай о том, что, может
быть, он представляется таким только на первый взгляд. Свыкайся
с тем обстоятельством, что в твоих мыслях и делах никогда не
будет полного порядка и полной обоснованности. Где получается,
там подправляй, а где не получается, там оставляй как есть.
Абсурдист -- не тот, у кого мало порядка и обоснованности, а тот,
кто упивается этим и даже стремится к этому. Старайся быть есте-
ственным, здравым, умеренным и осторожным: это поможет тебе в
разных неопределенных ситуациях, когда будешь вынужден полагаться
главным образом на интуицию.
* * *
Научная корректность некоторого умопостроения не является
достаточным признаком того, что оно адекватно реальности (то
есть, соответствует ей с приемлемой погрешностью). Оно адекватно
ей лишь в части тех фактов, которые попали в поле зрения автора
этого умопостроения и лишь при той степени точности рассмотрения
фактов, какую он использовал.
По-научному корректно построенная теория хорошо объясняет те
факты, для объяснения которых она разработана, но она не обяза-
тельно хорошо объясняет новые факты и не обязательно хорошо их
предсказывает.
Всякая теория временна (если наука развивается). Приходящая ей
на смену новая теория не обязательно включает ее в себя в качест-
ве частного случая, но иногда и полностью отменяет ее: научное
знание не только наращивается и уточняется, но и обновляется.
(Мне говорят: Планк доказал, Эйнштейн открыл и т. д. Зачем мне
всё это, если я допускаю, что когда-нибудь придут Бланк и
Цвейштейн и в отношении тех же вещей докажут и откроют что-то
несколько иное, а может, даже противоположное? Если бы я решил
сделать себе атомную бомбу сегодня, то я, может, и поинтересовал-
ся бы тем, что там наисследовали Планк и Эйнштейн, а иначе ведь
мне всё равно: сегодня говорят одно, вчера говорили другое, зав-
тра будут говорить третье. Всякая эпоха кажется ее современникам
наиболее плотно и почти окончательно присосавшейся к истине. Это
называется "неисторическим мышлением".)
Как из одних и тех же кубиков можно построить разные домики,
так из одних и тех же фактов можно вывести разные теории. Но
ввиду больших сложностей с построением даже одной единственной
теории обычно первая же предложенная теория сносного качества
идет в дело. А после того, как она приобретает сторонников и
развивателей, проталкивать ее альтернативу -- дело уже безнадеж-
ное.
Истина -- это не разновидность представлений и не их характе-
ристика, а направление, в котором люди обычно свои представления
развивают. К истине можно стремиться, но невозможно ее достичь.
Представление может отличаться от конкурирующего представления
большей или меньшей истинностью, но и она спорна.
Представление, адекватное реальности (то есть, вроде бы соот-
ветствующее ей с приемлемой погрешностью), не обязательно полу-
чается научным путем, то есть посредством логического вывода из
фактов, которые, в свою очередь, получены из корректно осущест-
вленных наблюдений и экспериментов. Представление, адекватное
реальности, может быть получено не только научным, но и произ-
вольным путем, а его адекватность может быть установлена через
успешность его использования. Оно может быть не только не
научным, но даже и антинаучным (то есть, противоречащим каким-то
теориям).
Человек не способен обходиться в своей жизнедеятельности
исключительно научными представлениями, поскольку некоторые вещи
оказываются для науки практически слишком сложными.
Ненаучное -- не значит сомнительное: сомнительно всё, в том
числе научное. Ненаучное обычно более сомнительно, чем научное,
но если принять во внимание огромность псевдонаучного -- очень
похожего на научное -- то иногда ненаучное и антинаучное
вызывает не больше недоверия, чем якобы научное.
Поэтому в области общественных проблем философия и религия
(понимаемая как мировоззренческая и поведенческая традиция)
могут быть здравыми и вполне успешными конкурентами науке, тем
более что наука сильно подпорчена псевдонаукой.
В области социального проектирования на чисто научной основе
многого не построишь, поэтому надо достраивать на философской,
идеологической основе, а насколько правильной получается эта
достройка (и постройка в целом), позволит судить практика.
Не столько ученые, сколько идеологи (философы, пророки) создают
и лечат общества, а где наука (рациональность) получает перевес,
там наступает вырождение социальной организации.
Философия и религия действенны и полезны, пока не лезут в те
области, в которых с проблемами вполне справляется наука. Наука
показывает себя жалкой и вредной, когда суется со своими форму-
лами туда, где лучше получается у религии и философии. В попытках
такого проникновения со стороны науки ничего плохого в принципе
нет, но очень плохо, когда эти попытки объявляются единственно
правильным подходом.
Сила религии -- в проверенности столетиями ее моральных норм,
ее принципов самоорганизации личности, ее подходов к духовному
устроению общества. (Вопрос, существует ли Бог -- и какой он,
если он есть, -- не важный.)
Сила философии (настоящей, конечно) -- в ее необузданности,
нестесненности традицией или научным методом, в ее готовности
отмести всё и начать заново на пустом месте, невзирая на автори-
теты и псевдофакты.
Как псевдонаука подавляет науку, так псевдофилософия подавляет
философию, а псевдорелигия -- религию.
Религия, философия, наука -- три кита человеческого мира, три
столпа мудрости, три инструмента познания, три аспекта мышления,
триединый путь к истине, которой не существует.
Модералист не верит в Бога, но верит в эффективность религиоз-
ной традиции. Модералист не молится на науку, но признает наличие
у нее больших возможностей. Модералист не увлекается философией,
но полагает, что без нее не удастся обойтись. Модералист -- не
философ, не ученый, не богослов: он -- сплав того, другого и
третьего, замешанный по скептическому рецепту.
Дискуссия не является сколько-нибудь действенным инструментом
достижения взаимовыгодного мирного существования. Она полезна
лишь как средство декларирования своей позиции, средство выявле-
ния своих СЛОЖИВШИХСЯ сторонников и противников. По-видимому, у
подавляющего большинства людей способность изменять свои взгляды
под влиянием толковых аргументов отсутствует почти начисто. Она
-- дар. Если люди с легкостью принимают какие-то мнения под
впечатлением ничтожнейших доводов, а то и вовсе без них, то
наверняка лишь потому, что у них есть расположенность к этим
мнениям или даже имелись соответствующие "полумнения".
Причина непереубеждаемости людей -- не только в их органической
расположенности к тому или иному мировоззрению, но и в эмоциональ-
но-интеллектуальном механизме формирования взглядов. Аргументы
оппонента натыкаются, в первую очередь, на самолюбие. Ловко
спорящий оппонент лишает тебя возможности любоваться собой, своим
превосходством, отнимает радость кажущейся победы, роняет в
глазах окружающих. А проигрывать не любит никто -- даже в вещах
несерьезных. Если человек говорит, что отказывается от своего
мнения, то он наверняка из каких-то соображений лжет.
Зато к любому можно влезть в психику через его подсознание. Но
это путь долгий -- и это уже не дискуссия.
Покажите мне человека, которому удалось кого-то переубедить,
то есть посредством доводов заставить того изменить свое мнение,
свое иррациональное предпочтение в сколько-нибудь серьезном
случае! Покажите мне переубежденного! Я вцеплюсь в них со всем
своим разгоряченным любопытством. Я буду исследовать их как
редчайшие феномены.
Любой оппонент отыщет кучу оправданий своей позиции -- даже
самой абсурдной. И чем он сообразительнее, тем больше числом и
весомее эти оправдания окажутся. А если предположить невероятное
-- что эти оправдания представятся недостаточными ДАЖЕ ДЛЯ НЕГО
-- то он от вас просто отмахнется. Если его позиция рациональна,
значит, она непосредственно основывается на чем-то иррациональ-
ном. А если она основывается все-таки на рациональном, тогда это
рациональное, в свою очередь, основывается на иррациональном.
Политические выводы из сказанного:
1. Не пытайся переубедить, а всего лишь выявляй, кто друг, кто
враг, а кто не годится ни в те, ни в другие. Прекращай дискус-
сию, как только расклад сил становится ясен.
2. Не рассчитывай выработать общую позицию со своими оппонентами.
Если существенные общие интересы изначально не просматривают-
ся, то они и не появятся, сколько ни спорь.
3. Вместо того, чтобы подолгу "обрабатывать" людей, наклонности
которых остаются неясными, лучше переключиться на новых или
перейти к совместным действиям с теми сторонниками, которые
уже выявлены.
4. Быстро переагитировать невозможно. Зачастую невозможно и
медленно. Противников надо не переагитировать, а изгонять,
изолировать, уничтожать. В крайнем случае -- терпеть.
5. Политическая толерантность должна проявляться не в настойчивых
попытках переубедить врагов, а в том, чтобы давить их не
больше, чем это необходимо.
6. Промывай мозги широкой массе. Говори про одно и то же, варьи-
руя выражения и стараясь быть нескучным. Не рассчитывай на
качество своих аргументов: его оценят немногие. Побеждает не
правда, а пропагандистская мощь.
* * *
Я даже не толерантен к конкретным носителям чуждых мне взгля-
дов, а попросту безразличен: одним чудаком больше, одним меньше
-- не все ли равно? По моему мнению, переубедить кого-либо почти
невозможно, да часто и не нужно, поэтому я оставляю инакомыслящих
с возможностью хоть до упада переубеждать друг друга. Иное дело,
если кто-нибудь из них начинает мне сильно мешать, к примеру,
заниматься настырной пропагандой своих заблуждений или демагоги-
ческой критикой моих.
С тех пор, как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В глазах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
М. Ю. Лермонтов. "Пророк".
Пророк -- это отчаянный рывок одинокого храбреца к новым исти-
нам. Это никому не нужный подвиг, разворачивающийся медленно и
мучительно. Это редкий сбой в системе воспроизводства глупости.
"Комплекс пророка" включает в себя не только склонность к
озарениям (или к принятию некоторых своих фантазий за озарения),
но также и жесткую требовательность к себе, бескомпромиссную
правдивость, готовность идти против всех и однажды свернуть себе
на этом деле шею.
Почувствовать себя пророком -- это почти то же, что усесться на
пороховой бочке с дымящимся фитилем в руке: ты можешь и взорвать-
ся, и взорвать, но первое более вероятно, чем второе. Ты силен,
но твоя сила очень опасна для тебя самого. Тебя боятся, от тебя
хотят избавиться. Может быть, некоторые тебе даже завидуют. Но,
скорее всего, на тебя не обращают внимания. Или знаками дают друг
другу понять, что имеют дело с сумасшедшим.
Можно быть тайным пророком -- и, к примеру, слать анонимные
письма президентам или публиковать книги с подтекстом. Можно,
напротив, демонстративно развернуть свое знамя и потом ждать,
когда тебя разопнут или поднимут на смех.
Пророки разделяются на слабоприпыленных, сильноприпыленных и
явно сумасшедших. Быть пророком и сохранять психическое здоровье
очень трудно, потому что слишком многое ужасает и возмущает.
Кроме того, не проходит бесследно борьба с собственным стадным
инстинктом.
Рядом с пророками -- псевдопророки. Они разделяются на чистых
имитаторов, полупророков-полужуликов, честно заблуждающихся дура-
ков. Довольно надежный признак настоящего пророка -- отсутствие
тщеславия.
Можно говорить о соблазне пророчествования (и о соблазне псев-
допророчествования).
* * *
Я люблю свою нору. Это мой маленький мир, в котором я хотя бы
что-то могу сделать по-своему. Я уползаю туда из вашего большого
мира зализывать свои раны. Я обычно хочу от вас только одного:
чтобы вы меня не трогали. Но и в моей норе вы ухитряетесь меня
достать.
* * *
Я не бурлив -- я, напротив, довольно вял. Я годами вожусь с
некоторыми практическими проблемами, но не продвинулся в их
разрешении ни на шаг. Я создал кое-какую теорию решения проблем,
но я в нее и сам не очень-то верю.
Ну, и чем всё это закончится для меня? Куда денутся эти мысли,
эти влечения? Я просто растворюсь в вечности? Я зацеплюсь за край
настоящего каким-нибудь "нерукотворным памятником"?
Когда я в детстве представлял себе бесконечную космическую
пустоту, мое сердце замирало. В то время мне раз приснился
страшный сон: я на краю бездны. Нет, я в нее не соскользнул --
не успел, но ее черная бесконечность меня испугала.
Чувство близости поглощающей пустоты охватывало меня, когда я
читал Марка Аврелия.
Я знаю, что "проблему пустоты" решать не обязательно: подавля-
ющее большинство людей живет и умирает, не задумываясь об этом
кошмаре. Может, и я упаду в пустоту, не успев осознать ее сути.
Если в дурацком "Черном квадрате" некого Малевича некоторые
до сих пор еще видят шедевр и никак не могут по этому поводу
успокоиться, то чего удивляться тому, что находят великого
писателя, скажем, в Василе Быкове?
Но чёрт с ним, с Быковым. Посмотрим на явление шире. Как я
понимаю, чтобы корректным образом признать какую-то вещь великой,
требуется, чтобы, во-первых, от нее была если не великая, то хотя
бы большая польза (может быть, не реализованная, но имеющаяся в
потенциале). Во-вторых, чтобы было очень трудно сделать что-либо
подобное этой вещи. Но даже в таких областях, как наука и тех-
ника, с определением великого бывают некоторые сложности: если
не в части возможности повторения, то в части определения
полезности. Случается, что от изобретения имеется какая-то
непосредственная польза, но если присмотреться или подождать, то
выявляется много превосходящий ее вред. Когда же обращаешься к
области искусства, то неопределенность в отношении повторимости и
особенно полезности становится еще большей.
Попробуй, к примеру, определить пользу от картины. Если картина
положительно влияет неким образом на всматривающихся в нее людей,
то почему ее не тиражируют, не развешивают во многих местах? Ведь
музыка не перестает совсем впечатлять, если человек воспроизводит
ее запись, скажем, на магнитофоне, а не идет в оперу. И даже
фильм не воспринимается, как подпортившийся, если его растиражи-
ровали в тысячах экземпляров. Но всем вбито в голову, что
репродукция почти ничто в сравнении с оригиналом, из-за чего
мало кто отваживается вешать у себя на стену репродукцию. А если
все-таки вешает, то испытывает чувство неполноценности. Можно,
конечно, напридумывать про складывающуюся вокруг картины ауру или
про что-то в этом роде, но дело, скорее всего, в самовнушении.
Иногда еще и в воздействии благоговейно глазеющей толпы.
Далее, есть проблема вкусов. В пределах каждого вкуса -- свои
представления о хорошем. Можно выделить основные вкусы и отметить
их присутствие в каждой из разновидностей искусства. Вкусы
отражают тип психики. Поскольку не все типы психики являются
здоровыми, то не являются здоровыми и соответствующие вкусы.
Иногда практически только по вкусу и можно определить, что
имеешь дело с ущербной личностью.
Что делать человеку, если он узнает, что такую-то вещь объявили
шедевром? Случается, он пробует ее "потребить". При этом он иног-
да обнаруживает, что она не производит на него ожидавшегося
впечатления. Причин бывает несколько. Во-первых, эта вещь может
оказаться ориентированной на другой вкус. Во-вторых, она может не
дотягивать до лучших образцов в пределах "своего" вкуса.
В-третьих, этот человек может быть всего лишь маловосприимчив к
искусству (думаю, это не дефект психики -- скорее, наоборот).
В-четвертых, он может быть и вовсе психически недоразвит (это уже
дефект). Никто не хочет применять к себе четвертое объяснение --
по крайней мере, серьезно. В таком случае всегда можно отделаться
первым объяснением и закрыть вопрос. Но бывает, что вопрос так
просто не закрывается: от человека ждут, чтобы он признал величие
"шедевра" -- с некоторыми вытекающими из этого последствиями для
этого шедевра и для его автора. Тогда надо либо прибегать ко вто-
рому объяснению -- если третье не соответствует действительности
-- либо признавать "шедевр". Но второе объяснение предполагает
обоснования и является рискованным, поэтому если человек осто-
рожен, ленив или надеется что-то выгадать, он сдается и говорит:
будем считать, что это и в самом деле шедевр.
Но обычно ситуация складывается еще проще: человек даже не
пробует "потребить" вещь, определенную кем-то в качестве шедевра,
а всего лишь начинает повторять за другими, что она -- выдающа-
яся. А если все-таки пробует "потребить", то давит в себе червя
сомнения и преувеличивает свое впечатление от нее.
Можно ли весь героизм объяснить стремлением выделиться и ин-
стинктом самопожертвования? С некоторой натяжкой -- да. А потом
можно как-то объяснить и натяжку. При желании можно вообще объяс-
нить что угодно. А если возникнут сомнения, посчитать их неизбеж-
ным атрибутом думающей личности и в дальнейшем не обращать на
них внимания. Но я-то обращу. Потому что для меня это способ
выделиться. А выделиться мне надо, чтобы стать популярным
автором: получать за свои опусы огромные деньги и избавиться,
наконец, от необходимости таскаться каждодневно на работу. Что
тут непонятного? Методом многочисленных проб я отыскал посильное
поприще, на котором я несколько лучше других, и теперь я прусь на
это поприще почти каждодневно в отчаянной надежде на запоздалый
успех.
Но что говорят мне мои сомнения? Что говорит мне мой изворот-
ливый ум, алчущий великих открытий? Что подсказывает мне мой
длительный опыт общения с собственной невзрачной особой? А вот
что. Не всё в этом деле так просто. Похоже на то, что в героях
иногда чувствуется присутствие некой таинственной сущности,
которую можно назвать "искрой Божьей". Может, на самом деле там
нет ничего "Божьего", а всего лишь какая-то редкая психическая
болезнь из-за переразвития или недоразвития чего-нибудь в голове
или вообще в организме, но воспринимается это именно как "искра".
"Искристый" человек не норовит броситься под вражеский танк,
случайно проезжающий мимо, и не лезет настырно в первый ряд
бойцов. Распознать его по внешности бывает трудно. Он не фанатик
одной идеи, не шизоид. Иногда он долго рыщет в поисках "своего",
иногда довольно рано во что-то "вперяется" и потом лишь немного
варьирует свой подход. Каждый подобный индивидуум как бы носит
в животе кусок взрывчатки и ищет, где бы получше сдетонировать.
* * *
Я говорю о себе? Не только. У меня еще есть четыре (ну, три с
половиной) приятеля, довольно похожих на этот портрет. Но,
сдается, что я взрывнее любого из них.
Может быть, я герой? Нет, я всего лишь личность героического
склада. Хотя, наверное, уже немного и герой -- если учесть, каких
сил мне стоит терпеливо таскаться по вашему обществу со своим
внутренним динамитом, борясь с соблазном взорвать его в первой
же подворотне.
Я снисходительно (не как тоже-грешник, а как высшее существо)
отношусь к людям, уверенно ссылающимся на естественные законы и
говорящим о них как о том, что несомненно существует вне нас и
всего лишь должно нами постигаться, а где-то даже уже и постигну-
то почти полностью. Ну как может скептик говорить о естественных
законах, если не с большой подозрительностью? Вы уверены, что
ваши физические константы действительно постоянны? Вы бы для
начала понаблюдали их хотя бы миллиард лет! И почему вы счита-
ете, что в ночь с сегодня на завтра Вселенная не сорвется в
какую-нибудь новую фазу своего существования, в которой если не
всё, то хотя бы кое-что будет крутиться в этом мире уже совсем
по-другому? И с чего вдруг ваша твердая убежденность в том, что
никакие могучие сверхразумы не влияют на состояние ваших "объек-
тивных законов" хотя бы и в исследовательских целях?
О, конечно, я при случае пользуюсь всякими законами, но я не
очень сильно удивлюсь, если, скажем, выпущенный мною камень
устремится не к земле, а вверх и вскоре исчезнет из вида. Я
соглашаюсь только с тем, что в мире всё вертится преимущественно
одним и тем же образом и что людям иногда удается этот образ
верчения более или менее точно выяснить -- в самых простых,
конечно, случаях. А более сложных случаев они, бывает, даже и
не замечают. Но эти скромные достижения человеческого ума вовсе
не достаточны для того, чтобы пафосно говорить о победоносном
шествии человечества по Вселенной или даже просто ссылаться на
какой-нибудь закон с абсолютной уверенностью, что он является
исчерпывающим и вечным в своей области.
О вероятностных (нечетких, приблизительных) законах. Чем полнее
и точнее учитываются факторы и чем подробнее расписывается закон,
тем менее приблизительным он оказывается. Приблизительные законы
являются таковыми потому, что люди не в состоянии уделять отража-
емым этими законами сложным явлениям много внимания. И лучше при-
близительное, но компактное знание, чем более точное, но едва
вмещающееся в голове. А некоторые явления настолько сложны, что
"отражать" их можно лишь очень нечетко, сколько ни изучай.
Таковы, скажем, законы, объясняющие общество. А потому меня обычно
раздражает, когда кто-то уверенно на них ссылается, как будто уже
ухватил Бога за бороду, и тот не рискнет больше "отмочить" ничего
нового. Я из тех, кто обожают нарушать "естественные социальные
законы": делать то, чего не ждут, что считают невозможным. Пусть
невозможное -- лишь бы было полезным. Пределы доступного я пред-
почитаю выяснять путем проб. Вернейший способ ввести меня в
состояние бешенства -- отвергнуть какой-нибудь мой план на том
лишь основании, что "никто так не делает" или что в такой-то
теории его нелепость блестяще доказывается. Вы сначала докажите
свою теорию. А потом докажите те основания, на которых строите
ее доказательство. А пока вы будете доказывать, я, может быть,
успею реализовать свой план. "Время разбрасывать камни, и время
собирать камни." Время думать, и время действовать по наитию --
трясти Вселенную.
* * *
Так называемые законы природы -- это всего лишь более или менее
приблизительные человеческие предположения о характере взаимосвя-
зей в природе. Поэтому само выражение "законы природы" является
несколько некорректным, и правильнее было бы говорить о "законах
естествознания". В противном случае получится, что "законы приро-
ды" меняются при каждой научной революции.
Гумилевская теория этногенеза (Гумилев Л. Н. "Этногенез и био-
сфера Земли") и связанное с нею брожение умов -- яркий пример
того, как формируется псевдонаука.
Когда имеешь дело с нечеткими явлениями ("этнос", "культура",
"эпоха" и т. п.), всегда можно разместить границы этих явлений
так, чтобы они в большей степени соответствовали твоей любимой
гипотезе. А когда имеешь дело с большим множеством явлений,
которое практически очень затруднительно или даже невозможно
исследовать полностью ("этносы", "культуры" и т. п.), всегда есть
соблазн отобрать из этого множества те явления, которые подтверж-
дают твою любимую гипотезу. Если к тому же при изложении твоей
любимой гипотезы из любопытной для очень многих области выражать-
ся многословно и ярко, не всегда ссылаясь на источники тех или
иных "фактов" и не анализируя качества этих "фактов", но зато
рассыпая попутно множество мелких правдоподобных замечаний по
предметам, имеющим какое-то отношение к теме, и стараясь вооду-
шевить читателей, то ты непременно произведешь сильное впечатле-
ние, привлечешь широкое внимание, вызовешь шевеление в мозгах,
а может, даже породишь "школу".
Не исключено, что к тебе даже придут на помощь любители
точности, которые без больших размышлений что-то там наскоро
формализуют и потом будут долго и гордо выстраивать какие-то
неудобоваримые конструкции из математических формул, из едва
решаемых систем уравнений и млеть от сознания собственной
научности. Для решения своих систем уравнений им наверняка не
хватит либо исходных данных, либо компьютерной мощности. Если же
им все-таки удастся что-то там решить, они будут тыкать вас носом
в свои тривиальные результаты, чтобы вы прониклись уверенностью,
будто что-то там так и есть на самом деле, хотя те же убогие
выводы можно было бы с не меньшим правдоподобием взять, как
говорится, просто с потолка.
Лучший способ отличиться в псевдонауке -- это шумнуть, про-
рваться к массовому читателю, который будет верить тебе на слово,
придавленный твоей эрудицией. Для этого надо брать тему пошире,
поближе к злободневности. Интуичь широкими мазками -- и ты
сойдешь за гения. И тогда начнут перед тобой благоговеть -- и
относить любые твои кричащие несуразицы на счет своей непонятли-
вости. Всякий твой критик будет выглядеть мелким злобным завист-
ником.
* * *
Этносы формирует либо ландшафтная, либо государственная обособ-
ленность. Акцентируемое Гумилевым единство образа жизни имеет к
формированию этноса довольно слабое отношение, потому что в пре-
делах одного этноса ремесленники живут далеко не так, как земле-
дельцы (скотоводы, рыболовы); горожане -- далеко не так, как
селяне; "верхушка" -- далеко не так, как "низы". Сформировавшийся
благодаря каким-то факторам этнос может в дальнейшем сохраняться
уже благодаря совсем другим факторам -- например, благодаря тому,
что он занял какую-то нишу в общественном разделении труда, взял
на себя какую-то роль в системе ролей (пример: евреи, цыгане).
Объяснение пассионарности этносов генетической причиной --
несусветная чушь. Психологических объяснений вполне достаточно.
Живущие рядом люди направляют свою энергию либо на борьбу друг с
другом, либо на борьбу с общей проблемой (внешним врагом и т.п.).
В последнем случае имеет место формирование и укрепление этноса.
На что они направят свою энергию, зависит от идей и от организа-
ционных форм, распространяемых в их среде. Умелой интенсивной
пропагандой можно за несколько лет любой сброд превратить в
нацию, любую нацию -- в сброд. Чтобы сделать русский народ
сбродом, его пичкают дурными псевдонаучными теориями, вроде
гумилевской. Интеллигенция хавает их и воображает себя приобща-
ющейся к великой мудрости. Некоторых это вполне устраивает: лишь
бы не "бей жидов". Это же так здорово: объяснить нынешнее падение
русского народа его генетически обусловленной субпассионарностью!
Против генов ведь не попрешь. Разве что скрестишься с мусульман-
скими сверхпассионариями.
То развитие человечества, какое сейчас имеет место, приносит
не только полезное, но и вредное, причем последнее, по моему
мнению, преобладает, в результате чего происходит в целом не
"восхождение" человечества, а его "нисхождение": сокращение
возможностей, увеличение уязвимости людей.
Правильное развитие должно отличаться следующим:
1. В медицине совершенствуются в первую очередь средства
предсказания, раннего выявления и предупреждения болезней, а
не средства их лечения.
2. В устройстве жилищ основные направления усовершенствований --
минимизация размеров, "материалоемкости", "энергоемкости",
повышение защитных свойств, обеспечение подручности имущества,
красивое оформление.
3. В области транспорта основная решаемая задача -- минимизация
перевозок.
4. В области образования, в области самоорганизации личности
основная цель -- выработка компактной эффективной системы
знаний и навыков, делающих человека живучим, легко
адаптирующимся, творчески эффективным.
5. В области социальной организации вырабатываются такие формы
человеческих отношений, при которых люди меньше создают
проблемы друг другу, легче объединяют усилия, имеют больше
возможностей для самореализации с пользой для всех; при
которых в людях поощряется исключительно здравое.
6. В области биологического развития вида организмов Homo sapiens
целью является сохранение естественной способности человека
противостоять неблагоприятным условиям окружающей среды,
формирование гармоничной человеческой психики, в которой
оптимально взаимодействуют рациональное и инстинктивное.
7. В области одежды и снаряжения основной целью является расшире-
ние возможностей человека противостоять вредным воздействиям
окружающей среды.
8. В области обработки данных основная цель -- обеспечение
быстрого доступа к различным сведениям, которые компактно
представлены, по возможности достоверны и не предназначены
для манипулирования их потребителем.
9. В области удовольствий основная цель -- более здравое исполь-
зование приятного и неприятного для обеспечения эффективности
человеческого поведения.
10. В области техники вообще осуществляется наращивание возмож-
ностей человечества противостоять неблагоприятным условиям
окружающей среды, расширение ареала обитания человечества в
космосе, увеличение численности человечества (по мере расши-
рения ареала), увеличение возможностей биологического совер-
шенствовния человека.
Человек живет правильно, если питается не досыта, но полноцен-
но, регулярно нагружает свою мускулатуру, регулярно подвергается
умеренному воздействию жары и холода, нередко сталкивается с не
очень опасными болезнетворными микроорганизмами (и иногда оказы-
вается вынужден бороться с легким насморком, легким поносом и
т. д.), обходится небольшим количеством вещей, тратит мало энер-
гии, поддерживает себя в готовности к неблаприятным изменениям
условий существования, воспитывает двух-трех собственных детей,
что-то делает для защиты и развития человечества в целом.
Этика для XXI века (в который становится все более очевидной
пагубность наступления человека на природу) -- это этика береж-
ного отношения ко всем живым существам, которые не слишком сильно
мешают жить (мне стоит довольно больших усилий растягивать ука-
занный принцип настолько, чтобы он распространялся и на людей).
Это также этика минимализма: стремления не занимать слишком много
места под солнцем.