Про нее довольно часто говорят по телевизору и даже иногда
иногда ее показывают. Но я никак не могу запомнить ее лицо. Я
только всякий раз думаю, что, двигаясь по людной улице, я за
полчаса встречаю, по крайней мере, десяток женщин, которые
нравятся мне больше, чем эта странная дама.
Зачем мне пялиться на изображения Марлен Дитрих, когда я могу
спокойно созерцать наяву много великолепных женщин, а некоторых
даже трогать? Очень вкусное не настолько отличается от вкусного,
чтобы сколько-нибудь сильно стремиться именно к нему, а тут ведь
даже и "оченьвкусность" довольно сомнительная, а точнее
внушенная. Но мне ведь не очень-то внушишь!
Эта тётка всю жизнь пыжилась, корчила из себя нечто особенное.
Ни шагу по-простому, а только с расчетом произвести впечатление.
Времени у нее было навалом, так что ей можно было часами работать
над такими вопросами, как подбор штанов к пиджаку или размещение
локонов над ухом. После того, как миф о ее особенности пустил
корни в народе, целая куча мелких людей нашла выгодным
доказывать, что она еще особеннее, чем о ней обычно думают. На
самом же деле ее манеры могут умилить только дурака из толпы или
тяжелого извращенца.
Такое человеческое отродье, как эта женщина, способно сущест-
вовать лишь в недрах деградирующего общества, в заботливом
окружении людишек, эксплуатирующих ее образ. Выпячивать ее в
качестве достопримечательности или даже в каких-то отношениях
примера для подражания могут только люди, лишенные здравого
смысла. Самое достойное место для подобной особы -- на страницах
учебника психиатрии.
Я относился бы к Марлен Дитрих с безразличием, а точнее и вовсе
не обращал бы на нее внимания, если бы не эпизодические попытки
вбить мне в мозги, что она -- великая личность, феномен в куль-
туре и всякое такое. А кто мне нравится из женщин экрана, так это
Фанни Ардан и Линда Флорентино.
(Я несколько дней задумывался, на кого еще обрушить свой персо-
нальный гнев, чтобы данный раздел не состоял из одного лишь фраг-
мента про Марлен Дитрих. Ведь были, были еще известные люди, вы-
зывавшие клокотание ненависти в моей груди, но что-то их фамилии
не приходили мне в голову. А обрушиваться на президентов, собко-
ров, ведущих развлекательных телепередач мне казалось слишком
мелким для этой книги. И вот подвернулся этот...)
Есть целая плеяда хайдеггероподобных авторов, но я уж как-то
нацелился именно на Хайдеггера и не буду разбрасываться. Но то,
что я говорю о нем, можно отнести и к этим авторам тоже, даже
если они не вполне экзистенциалисты.
Итак, почитаем Хайдеггера (точнее, попытаемся читать, пока
отвращение не возьмет верх над любопытством и стремлением к
корректности): "Бытие, раскрывая себя в сущем, уклоняется. Таким
образом, просветляя его, бытие смущает сущее заблуждением. Сущее
достигается в том заблуждении, в котором оно блуждает вокруг
бытия, и тем самым это заблуждение, выражаясь языком князей и
стихотворцев, устрояет. Оно, заблуждение, есть существенное
пространство былого. В нем заблуждается существенное истори-
ческого свершения, минуя тождественное бытие. Поэтому то, что
исторически восходит, необходимо получает ложное толкование.
Через и сквозь это ложное истолкование судьба ожидает, что
будет из ее посева. Она приносит то, что она затрагивает, к
возможности судного и не-судного. Доля испытывает себя на деле.
Самоослепление человека соответствует самораскртию просветления
бытия." ("Изречение Анаксимандра")
Наверное, кто-то подумает, что этот отрывок звучит странно
лишь потому, что вырван из контекста. Уверяю, что контекст пред-
ставляет собой почти то же самое. Может, виноват переводчик?!
Но из немецкого подлинника я, скорее всго, понял бы еще менее.
А вот еще кусочек сегодняшней западной философии ("Что значит
мыслить?"): "Мы попадаем в то, что называется мышлением, когда
мыслим сами. Чтобы нам это удалось, мы должны быть готовы учиться
мыслить. Как только мы принимаемся за этоу чение, мы сразу пони-
маем, что мыслить мы не можем. Но все же человек считается, и по
праву, таким существом, которое может мыслить. Ибо человек -- это
существо разумное. Но разум, ratio, развертывается в мышлении.
Будучи существом разумным, человек должен уметь мыслить, раз уж
он хочет этого. Однако человек хочет мыслить, но не может.
Пожалуй, человек своим хотением мыслить хочет слишком много, и
поэтому может слишком мало. Человек может мыслить, поскольку он
имеет возможность для этого. Но одна лишь эта возможность еще не
гарантирует нам, что мы можем мыслить." И так далее еще на очень
многих страницах. Сначала я даже подумал, что автор шутит. Как бы
не так.
Кстати, составитель сборника хайдеггеровской галиматьи, откуда
я дернул вышеприведенные ужасные образчики, уверяет, что "Мартин
Хайдеггер... остается одним из самых авторитетных философов XX
века. Его идеи повлияли на судьбы не только новейшей западной
философии, но и на весь спектр гуманитарных наук." Плачевное
состояние, в котором пребывает человечество, нисколько не про-
тиворечит этому утверждению, так что я ему довольно-таки верю.
Можно говорить о талантах, талантищах, талантиках. Во многих
областях деятельности бывает очень хорошо и с талантиком. Да что
я говорю: бывает даже лучше, чем с талантищем, если при своем
талантике ты вдобавок не отягощен совестью и к тому же трезво
оцениваешь свои возможности. Но есть области, в которых надо
иметь талант как минимум. Это, скажем, литература и философия.
Затесавшийся туда честный (не имитирующий) талантик выглядит
жалко, даже если не высказывает каких-либо претензий, а скромно
ждет, когда его похвалят, и всегда готов кому-нибудь поддакнуть.
Но как жить человеку с талантиком, если этот талантик требует
"самореализации" с такой невыносимой настойчивостью, как если бы
он был талантищем из талантищ? Иногда есть возможность переклю-
читься на родственный вид деятельности -- где дадут развернуться
и с талантиком. А если такая возможность не подворачивается или
ты высоковато себя оцениваешь? Жизнь проходит в каких-то ожида-
ниях, мелких встреваниях, блестящих никому не нужных озарениях и
мелких обидах. Ты хочешь урвать хотя бы небольшую долю внимания
и похвал, но даже этого тебе обычно не достается. Ты не можешь
целиком переключиться и на "простую" деятельность, потому что
грызет тебя червь неудовлетворенного тщеславия или чего-то еще.
Ты -- ни туда, ни сюда. Но ты уже влез по уши, а где-то даже и
сжег мосты.
И ведь бывает, что даже внимательному и непредвзятому посторон-
нему до самого последнего момента не ясно, действительно ли ты
всего лишь талантик -- или талантище, которому пока не везет.
Ведь, скажем, известно же немало "писателей одной книги", которые
всю жизнь кропали какую-то мелочь, но однажды вдруг по-настоящему
отличились. Или еще случается, что едва ты помер, как тут же
открыли твое величие.
Ну, есть еще и талантики, делающие что-то, как говорится, "для
себя": ни на что особенное не претендующие, но все-таки чуть-чуть
высовывющиеся со своими творениями. Местами их есть за что
похвалить и даже восторгнуться одной-двумя деталями, но ничего
более. Этим талантикам почти хорошо, да и тебе от них не вредно,
но что-то в этом всём НЕ ТО.
Мне жалко даже те талантики, которые настолько славно устрои-
лись, что, к примеру, тиснули по несколько книжек. Валяются потом
эти бедные книжки на дальней полке, правдами и неправдами попав к
вам в дом, а то и вовсе пылятся в макулатуре. Эти книжки мне тоже
жалко. И жалко детишек, которые читали их вместо того, чтобы
читать действительно хорошие произведения.
* * *
Жизнь -- это жестокий отбор. Кто-то всегда падает за борт. Но
каково смотреть в глаза этому падающему, если он не мерзавец? И
каково падать самому? А ведь бывает даже, что если не подтолкнешь
соседа, то наверняка свалишься сам.
Может, у кого-то есть идея того, как устроить общество, чтобы
никто в нем не падал за борт? У меня ее нет. Зато есть страшная
мысль, что чем меньше людей упадет, тем в среднем хуже будет
сохранившийся контингент.
Каждый год голуби устраивают гнезда. Каждый год там появляются
два-три умилительных птенца. До следующей весны доживает из пяти
один в лучшем случае. У людей -- то же самое, только в сглаженном
виде. Страдание и смерть -- страшная суть жизни. Но не вся. А кто
на ней сосредоточивается, тот, наверное, сходит с ума, а, может,
даже превращается в чудовище. Уйти от этой угнетающей сути
помогала вера в загробное существование, только где она сейчас?
У тебя сегодня слишком хорошее настроение? Ты не знаешь, как
вернуть себя к норме? Да загляни в глаза кому-нибудь падающему.
А потом его, может быть, подтолкни. Но если хочешь украсить себя
добрым делом, то прыгни вместо него.
Впрочем, разве всякий падающий сознает происходящее? Видит в
этом всю драму жизни? О, как бы не так! Скорее всего, он просто
считает, что есть на свете один хороший человек, не хуже других,
-- он сам -- которому иногда не везет.
* * *
Талантик обычно воображает себя талантом. Талантищем -- нет:
это уже для сумасшедших. А если он не переоценивает своего
уровня, то придумывает своим творческим усилиям и вообще сущест-
вованию талантиков какое-нибудь необидное оправдание.
Что любопытно, так это то, почему все-таки некоторым людям
неймется. Ведь подавляющее же большинство самоутверждается прос-
тыми доступными способами: скажем, купил себе машину подороже --
и ты уже почти состоявшийся человек. А если хочешь быть совсем
особенным, так выкрась волосы в какой-нибудь редкий цвет. А то и
в два цвета сразу. А то и в три. Кстати, за образцами для иссле-
дования неуёмных ходить ведь далеко не надо: точно такой беспо-
койный червяк шевелится во мне самом. "Червяк" -- это, конечно,
фигуральное выражение. Может, дело в гормонах. Или в каком-нибудь
неуловимом вирусе. Или психический сбой ("заскок") случается --
из-за чтения неправильных книжек. И в результате не сидится
спокойно в уже довольно благоустроенной "ячейке", а всё хочется
чего-то совсем особенного. Может, когда-нибудь от этого будут
лечить.
* * *
Иногда я и сам представляюсь себе всего лишь человеком с талан-
тиком. Но чтобы однажды убедиться в том, что у тебя всего лишь
талантик, надо верить, что у тебя талант -- или даже талантище --
и бороться.
Как правило, наклонность к духовным исканиям проявляется еще
в юности, поэтому "искатели" обычно выбирают себе профессию,
которая не обеспечивает простого верного заработка, дающего
возможность существовать сравнительно безбедно. Соответственно
они потом в лучшем случае устраиваются преподавателями, в худшем
паразитируют на своих престарелых родителях и "протестуют". К
работе, предполагающей дисциплину, длительное узконаправленное
мозговое напряжение и ответственность, они совершенно не склонны.
Они почитывают, покуривают, общаются, время от времени высовы-
ваются с какими-нибудь абсурдными инициативами.
Если они от природы агрессивны, то подаются в либеральные экст-
ремисты, если же спокойны, то остаются милыми никчемными людьми,
при случае проникновенно рассуждающими о Боге, литературе, XIX
веке или даже интеллигенции.
Иногда от них слышишь вроде бы недурственные вещи (обычно
пересказы чужих мнений) и всякий раз как честный человек мучаешь-
ся вопросом, куда бы этих ребят пристроить. А никуда.
Я ничего против них не имею, если они кормятся каким-нибудь
честным делом, пусть и не очень сложным, -- лишь бы не мутили
воды -- но ведь некоторым из них слишком сильно хочется хоть
как-нибудь самореализоваться, а то и вовсе стать ФИГУРАМИ.
* * *
О, я вовсе не считаю духовные искания делом порочным в принци-
пе. Более того, я испытываю подозрение к людям, которые уверены,
что давно уже всё нужное себе нашли, и совсем не мучаются
сомнениями. Но я не вижу пользы от тех личностей, которые то ли
не имеют сколько-нибудь четкого представления о том, что же им
нужно, то ли боятся впериться во что-то конкретное, поскольку
испытывают смутный страх перед практикой.
Им обязательно надо перед кем-то благоговеть. Эта потребность
у них настолько сильная, что всегда находит себе выход. Первой
их жертвой обычно становится Христос. Но на сильно любящие натуры
его одного иногда не хватает, и они тянут в свой иконостас
кого-нибудь еще. И потом уже -- не трожь, а то глаза тебе
выцарапают.
Естественно, что у вставленного в иконостас человечка любой
порок -- уже не порок, а непонятое достоинство, так что критико-
вать бесполезно: на всякое твое возражение найдутся два-три
веских контрвозражения, а если ты их все-таки опровергнешь, то
отыщется еще штук пять.
Что до меня, то я настолько уверен в ущербности всего сущего,
что выискивать у кого-то недостатки мне обычно совсем неинтерес-
но: я знаю, что непременно их найду -- и, может быть, даже в
немалом количестве. Отсюда и моя снисходительность к людям, и
мое стремление иметь с ними поменьше общих дел. Если же я
все-таки кого-то грызу за его пороки, то лишь по необходимости
или из желания получить удовольствие от конфликта.
Можно ли жить без иконостаса? Да как же нет, если я доказываю
возможность этого собственным примером?! А ведь я отнюдь не герой
и не способен на длительное напряжение сил! О, я вовсе не отри-
цаю, что люди бывают получше и похуже, и что выгоднее иметь дело
с теми, кто получше, и что иногда даже можно осторожно брать с
них пример, но я совершенно против того, чтобы какие-то пороки
объявлялись достоинствами и как бы рекомендовались к широкому
распространению единственно потому, что были свойственны лич-
ности, попавшей у кого-то каким-то образом в "святые".
К иконостасу обычно прилагается набор "чертей" -- "плохих",
символов зла, у которых замечаются единственно недостатки, а
достоинства перетолковываются так, что начинают выглядеть даже
страшнее, чем их действительные пороки. Этим путем удовлетворя-
ется нормальная человеческая потребность в ненависти.
Сами "плюхающиеся", конечно, отрицают указанную суть своего
душевного устройства, так ведь я и не утверждаю, что они целиком
соответствуют этой схеме. Они всего лишь сильно к ней тяготеют.
Несомненно, человек не исчерпывается одной простенькой схемой
(их у него не один десяток), но у "плюхающихся" эта их "плюха-
тельная" особенность как-то уж очень выпирает.
Они говорят об этом с гордостью: я всю жизнь подавлял в себе
зверя. По их мнению, злоба, агрессия, жестокость в людях -- это
от зверей. Наследие, так сказать. Рудименты. Звери -- это как бы
существа низшие, с большими недостатками, а люди -- существа
высшие, избавляющиеся от звериных недостатков. Чем меньше в тебе
звериного, тем больше ты человек -- и тем ты, конечно, лучше. Ну
что можно на это ответить?
Во-первых, высокомерное отношение к животным (точнее, к ДРУГИМ
животным) -- это глупо. "Антропоцентризм" и примитивен, и губите-
лен. Другие животные здоровее и гармоничнее людей и живут более
правильной жизнью. Интеллект -- это по объему функций даже у
человеков довольно малая часть психики и совсем ничтожная часть
огранизма в целом. К большинству жизненно важных процессов в
организме он не имеет непосредственного отношения. Преимущество
в естественном отборе, даваемое интеллектом, очень сомнительно,
поскольку в настоящее время из-за этого якобы преимущества био-
сфере грозит глобальная экологическая катастрофа, от которой
пострадают в наибольшей степени как раз люди.
Во-вторых, избавление от звериного наследия -- это тоже глупо.
В зверином наследиии нет ничего плохого, если оно проявляется
уместно. Плохим оно оказывается при неуместных, извращенных про-
явлениях, а извращать -- это преимущественно человеческая черта.
Человек -- самый большой извращенец в природе. А еще человек
очень похож на "ошибку эволюции", а может, как раз ею и является.
Совокупность звериных инстинктов человека образует некоторую
систему, и изъятие из нее отдельных компонентов означает наруше-
ние функциональной полноты, то есть уродство, грозящее значитель-
ными издержками. Для сохранения жизнеспособности изуродованного
таким образом существа надо придумывать какие-то "костыли",
компенсирующие отсутствующий инстинкт.
Ну далось вам это противопоставление человеческого звериному!
Эту идеологему невозможно назвать даже слабой, поскольку на
самом деле она и вовсе чушь. Ну попробуйте составить список
"звериного в человеке" и "чисто человеческого"! Вы же сами
ужаснетесь тому, какие мерзости окажутся в "чисто человеческом"
списке и какие замечательные качества попадут в легкомысленно
отвергаемый вами список "человекозвериный"! Туда попадут и
отвага, и самоотверженность, и любовь к своим детям, и
снисходительность к слабому, и многое другое.
Особенно беспокоит меня, когда принцип избавления от "звери-
ного" кладут в основу программы исправления общества. Несчаст-
ные! Это же действие с точностью до наоборот! Исправление
общества должно идти путем отказа от кое-чего специфически чело-
веческого, путем возвращения к "звериному" -- простому, естест-
венному, целесообразному, проверенному миллионами лет.
О, этот пафос человекосозидания! О, этот праведный очиститель-
ный порыв! Но друзья мои! Большей частью тех дряных качеств, что
в вас есть, вы обязаны своему стремлению отличиться от других
животных.
В масштабе миллионов (и даже всего лишь тысяч) лет нынешние
"победы" человечества -- ничто, поскольку "еще не вечер": их
итог еще не подведен, их последствия еще не показали себя.
У меня, между прочим, появилась идея двинуть в массы следующий
прекрасный лозунг:
С П А С А Й Л Ю Д Е Й О Т Ч Е Л О В Е К О Л Ю Б О В !
Заодно спасешь и всю остальную биосферу. Любители человечности
-- хуже любителей человечины. Последние как раз бывают очень
полезны -- конечно, при условии, что сосредоточиваются главным
образом на любителях человечности.
Не надо перекладывать с больной головы на здоровую: не надо
валить собственную вину на дальних родственников из леса. Эти
бедные, замученные, забитые родственники глядят из-за последних
деревьев с ужасом на деяния рук человеческих. Надо быть закончен-
ными подлецами, чтобы их же в этих деяниях и обвинять.
Кажется, самый большой ужас, который вы списываете на звериное,
это войны. Так вот, причиной ваших войн является не столько ваша
потребность в агрессии, сколько ваше стремление приобрести
побольше имущества и стремление кого-то поработить, а это есть
две почти исключительно человеческие особенности.
Животные тоже дерутся и убивают, но по необходимости, а люди
-- из-за блажи. Животные от своих побед становятся еще здоровее,
а люди -- еще извращеннее. И животные знают меру в убийствах и
драках, а люди не знают меры.
Сверхчеловек -- это не тот, кто покончил со звериным в себе,
а тот, кто освободил в себе здравое звериное от навязываемых
обществом извращений и сумел гармонично соединить звериные
достоинства с достоинствами интеллекта, то есть не впал ни в
какую порочную крайность. Здравствуй, прекрасный человек-зверь!
* * *
Кстати, манера противопоставлять людей прочим живым существам
свойственна не всякой культуре. У древних египтян боги были со
звериными головами. Древние германцы поклонялись медведю, волку
и вепрю и стремились уподобиться им в бою. У индуистов душа
человека может переселяться после его смерти в животных и
наоборот.