Многое испробовав по разу,
Кое-что -- по очень многу раз,
Я решительно ушел в противофазу,
Чтобы впредь пореже видеть вас.
Человеконенавистник снова в бою. Я чуть было не поставил сле-
дующим предложением что-то вроде "легко вы от меня не отделае-
тесь", но вовремя спохватился: ведь это как раз я мечтаю легко
от вас отделаться, но у меня не получается ни легко, ни с труд-
ностями.
Я догадываюсь, что многие хотели бы распустить язык так же
вольно, как это делаю я. Но они боятся за свое общественное
положение и за свои источники дохода. Что же касается меня, то
мое общественное положение и без того ничто в сравнении с моими
головокружительными амбициями, а мои текущие доходы слабо зависят
от чьих-то мнений о моих взглядах.
В конце концов, скептический, пессимистический, даже мизантро-
пический взгляд на общество тоже имеет право на существование. По
крайней мере, быть его носителем и выразителем пока еще не счита-
ется преступлением: ведь далеко не каждый скептик, пессимист,
мизантроп когда-нибудь становится международным террористом или
просто убийцей.
* * *
Вам не нравится, что я высокомерничаю и потешаюсь? Но я всего
лишь использую себе в удовольствие своё интеллектуальное превос-
ходство над вами в каких-то вещах -- как вы ничтоже сумняшеся
используете своё превосходство надо мной в каких-то других вещах,
если оно вдруг обнаруживается. Я сражаюсь за место под солнцем
тем оружием, какое мне досталось. Вдобавок я очень боюсь, что
если не буду презирать ваши глупости, мой впечатлительный ум их
не выдержит и чего доброго зайдёт за мой критический разум, а
ведь "по ту сторону", я полагаю, нет ничего хорошего. А если вам
кажется, что я слишком высоко себя оцениваю, то можете этой
счастливой мыслью подавиться, поскольку мне на неё чихать.
Я слышу: кто-то там цедит через ещё целые зубы, что у меня
получается не смешно. Но было бы странно, если бы мы с вами смея-
лись здесь над одним и тем же. Я ведь к вам в юмористы не
нанимался. Местами было смешно мне самому -- и этого достаточно.
В идеале мы с вами всегда должны смеяться в противофазе: или вы
надо мной, или я над вами.
* * *
Друзья мои, я не побираюсь здесь в поисках одобрения, а ругаюсь
ради удовольствия. Конечно, я не ударю по протянутой в помощь
руке -- и где-то даже порадуюсь при этом за человечество -- но
всё-таки по натуре я одиночка, и когда мне говорят "у нас почти
та же позиция, что у тебя", я чувствую чуть ли не ревность. Да, я
занял почти всю песочницу, но я пришёл в неё первым! Кстати,
когда мизантроп встречает своего "синфазника", он даже не пробует
избавиться от подозрения, что тот всего лишь притворяется, а на
самом деле он тот ещё "человеколюб", пускающий выхлопные газы в
чужие форточки и бросающий на пол в лифте пустые упаковки от
сигарет.
* * *
Мира не изменишь? Но я от вас этого и не требую. Всего лишь
попробуйте не воспроизводить в себе его мерзостей. Отвечайте
за себя -- и будь что будет. Если так начнут поступать очень
многие, мир станет другим -- лучшим. Куда он денется!
* * *
Может быть, я -- точка, в которой начнёт рваться прогнившая
ткань вашей общественной жизни.
Честное слово, мое размежевание с вашим обществом шло довольно
болезненно: коллективистские инстинкты в человеке все-таки
довольно сильны -- даже в таком скептике, как я. Если какое-то
общество кому-то очень не нравится, он пробует приткнуться к
какому-нибудь другому обществу, но мне ведь приткнуться некуда,
поскольку не нравится мне вся ваша земная цивилизация. А вот,
кстати, идея: выстраивать собственную цивилизацию в недрах вашей.
Не пытаться приобрести влияние в вашем обществе, а переманивать
из него людей в свое. При таком подходе моя политическая деятель-
ность в вашем обществе будет сводиться к слабой агитации --
настолько слабой, что клевать на нее будут только люди, которые
для моей новой цивилизации уже почти созрели. Кстати, если я
сосредоточусь на строительстве собственной цивилизации, мне не
понадобится отстреливать дегенератов на улицах: отстрел имел бы
смысл только при условии, что цивилизация была у нас общей (я
улучшал бы ее таким образом). Если я начну строить новую
цивилизацию, то чем больше у вас будет дегенератов, тем лучше:
достоинства новой цивилизации будут в этом случае очевиднее, а
ваша старая скорее уступит ей место.
Таково мое собственное основание под непротивление злу насили-
ем. Чем меньше бороться с вашим злом, тем скорее вы в нем захлеб-
нетесь -- и уступите место под солнцем другим, менее порочным
существам. Пусть теперь какой-нибудь придурок скажет, что я не
философ!
Мизантропический героизм не предполагает самопожертвования.
Мизантроп защищает прежде всего себя -- свою маленькую крепость,
окруженную враждебным миром. И хорошо, если хотя бы она у него
есть. Эта маленькая крепость -- росток нового мира (или осколок
старого). Мизантропу неоткуда ждать помощи, у него нет сколько-
нибудь серьезных оснований надеяться на лучший исход его ради-
кального противостояния обществу. Он сражается в силу инстинкт-
ивного стремления жить. Он делает почти каждодневные вылазки из
своей крепости и возвращается иногда с добычей. Но когда он
одерживает в своей борьбе маленькие победы, ему бывает не с кем
разделить радость по их поводу.
* * *
Мизантроп выстраивает собственный маленький мир -- главным
образом в своём воображении. Впрочем, не такой уж он и маленький:
вся не испоганенная людьми часть естественной среды входит в него
целиком; на природе (в лесу и т. п.) мизантроп -- как дома. Но
рукотворная человеческая среда для него по преимуществу враждебна.
Кстати, мизантроп потому и реагирует агрессивно на причинение
ущерба природе, что воспринимает это как разрушение своего мира.
* * *
В принципе мизантроп МОЖЕТ быть не чуждым идее самопожертвова-
ния. Но у подобного мизантропа бывают большие сложности с поиском
того, ради чего на самопожертвование стоит идти. Мизантропизм,
обусловленный нежеланием разделять порочность человеков, сам по
себе не есть сколько-нибудь большой подвиг, потому что наряду с
неудобствами обеспечивает индивиду -- при определённой гибкости
поведения -- и значительные преимущества. Но такой мизантропизм
-- возможное следствие того, что его носитель отстаивает какую-то
важную позицию, противостоя при этом огромному большинству людей,
ошибочно понимающих (с его мизантропской точки зрения) интересы
общества, а это уже означает для мизантропа и неприятности, и
риск, и величие, что есть -- как ни крути -- атрибуты жертвенного
подвига.
Мизантроп -- идеологический мутант (а может, и биологический).
Он видит людей не такими, какими они видят себя сами. Если бы
они видели себя такими же, какими видит их он, то они не выбира-
лись бы из тяжелой депрессии. Ну разве что вешались бы -- или
иными подобными способами очищали от себя землю. К самому себе
его отношение несколько более снисходительное -- отчасти потому,
что он все-таки поднялся до осознания собственной ущербности.
Мутант -- не вполне потомок своих родителей: в нём есть
кое-что такое, чего нет ни в одном из них, и/или нет кое-чего
такого, что есть в каждом из них. Он -- в некотором смысле новый
продукт Божий, вылепленный, как водится, из подручных материалов.
Иначе говоря, он НЕ ВПОЛНЕ ЧЕЛОВЕК, хотя его отличие от вполне
человеков может быть в количественном отношении очень небольшое.
Кстати, вот к этой теме кое-что из откровений Гитлера: "Творе-
ние не завершено. Человек явно подходит к новой фазе превращения.
Прежняя человеческая порода уже вступила в стадию гибели, выживут
лишь немногие. Человечество восходит на новую ступень каждые 700
лет, и ставка в борьбе, еще более длительной, -- пришествие Сына
Божьего. Вся творческая сила будет сконцентрирована в новой поро-
де. Две разновидности будут быстро эволюционировать, противостоя
друг другу. Одна погибнет, другая разовьется. Она бесконечно
далеко превзойдет современного человека..." (Раушнинг, "Говорит
Гитлер". Правда, говорят, что, может быть, на самом деле Гитлер
говорил не так или не совсем так, а Раушнинг частью сам навыдумы-
вал. Между прочим, вот как раз подобные выходки разных раушнингов
и укрепляют мизантропов в их мизантропизме.)
У Макса Нордау о вырожденцах (кн. "Вырождение", ч. I, гл. III):
"Почти у всех больных этого рода отсутствуют чувства нравствен-
ности и справедливости. Для них не существует никакого закона,
никакого приличия, никакого стыда. С величайшим спокойствием и
самодовольством они совершают преступления и зазорные поступки
для того только, чтобы удовлетворить минутному влечению, склон-
ности, капризу..." "Но есть легкая степень этого патологического
состояния, когда человек, хотя и не совершает уголовных преступ-
лений, однако теоретически их оправдывает и философствует о том,
что добро и зло, добродетель и порок -- понятия совершенно произ-
вольные, восхищается злодеями и их преступлениями..."
"Вырождение характеризуется также состоянием душевного бессилия
и унынием, проявляющимся, смотря по обстоятельствам, в виде песси-
мизма, неопределенной боязни людей и всего на свете или отвраще-
ния к самому себе."
"В связи с угнетенным состоянием духа обыкновенно замечается и
нерасположение действовать, доходящее иногда до отвращения ко
всякого рода деятельности и до полного ослабления воли (абулии)."
"В связи с неспособностью к деятельности находится и склонность
к бесплодной мечтательности. Психопат не в состоянии долго сосре-
доточивать внимание на одном предмете, верно понять и упорядочить
свои впечатления и выработать из них ясные представления и сужде-
ния."
Там же об истерической психопатии:
"Наряду с легкой возбуждаемостью и впечатлительностью у исте-
ричного замечается влюбленность в самого себя, никогда не прини-
мающая таких широких размеров у здорового человека."
"Он не потерпит, чтобы другие его не заметили. Он хочет, чтобы
окружающие придавали ему такое же важное значение, какое он сам
себе придает."
Это довольно похожий портрет одного хорошо знакомого мне чело-
века, называющего себя мизантропом и, по-видимому, в самом деле
являющегося таковым. Я бы огорчился за этого человека, если бы
не мысль, что, когда имеешь дело с психологическими портретами,
некоторая похожесть -- еще не основание для жестких выводов,
иначе обществу потребовалось бы раз в десять больше психиатров,
чем есть сейчас (хотя против двух- или трехкратного увеличения
их числа я бы не возражал). Но я соглашусь с тем, что хотя бы
некоторые злобные люди являются таковыми из-за отсутствия у них
органических предпосылок для более-менее плотного притирания к
обществу. Поэтому я и сторонюсь больных, маразматиков, калек и
уродов.
В пять-семь лет, наверное, многие дети настроены прожить вели-
кую жизнь (конечно, представляя ее себе по-детски). Удивляться
следует не этому, а скорее тому, что такое желание проходит со
временем почти у всех без серьезных причин. У меня не прошло. Не
могу сказать, что к этому меня располагали какие-то большие не-
приятности: мое детство, можно сказать, было почти безоблачным,
а в юности хоть и случались серьезные проблемы, но не такие стра-
шные, как у некоторых. Поэтому моя "мания величия" может быть
компенсационным средством лишь отчасти, а в основном представляет
собой "идеологическую мутацию", вызванную книжками и фильмами,
которые мне случилось прочесть и посмотреть в то время, когда из
меня еще можно было вылепить кого угодно. Так или иначе, а я
плохо отношусь к заурядной жизни. Я воспринимаю ее как жалкую и
неприемлемую. Поскольку моя внутренняя жизнь -- почти сплошной и
местами небезуспешный штурм вершин, то свою жизнь я вполне зау-
рядной не считаю, но зато окружающих я воспринимаю как обделен-
ных, несостоявшихся, прозябающих, мелких людей, постоянно напра-
шивающихся на сострадание. Мне приходится заставлять себя думать,
что на самом деле они не так уж плохи, что я по сравнению с ними
не так уж хорош и что въевшееся в мое в подсознание представление
о важности "великой жизни" -- поверхностная чепуха. В общем, я
склонен смотреть на людей сверху вниз. Они подталкивают меня к
этому своей манерой много говорить о мелочах, вроде еды и погоды.
Мне иногда стоит довольно больших сил вежливо их слушать.
Разговоры о погоде меня раздражают особенно сильно: как будто
заводящие их столкнулись с местным климатом только недавно и к
тому же слишком бедны, чтобы одеваться в соответствии с
температурой, ветром и влажностью!
Если выстроить в ряд книжки о великих людях, собранные в моей
библиотеке, получится в длину метра полтора. Правда, я не прочел
и четверти их, но зато каждую держал в руках и каждую собирался
осилить.
Установка на великую жизнь мне привита, конечно же, великой
русской литературой. Русская литература способна прививать самые
разные установки, но у меня в мозгах рано сформировался некоторый
фильтр, и в дальнейшем я воспринимал из нее главным образом
науськивания на подвиг.
У мизантропа снижается моральный барьер, к примеру, перед тем,
чтобы при движении в толпе толкнуть (хоть и не сильно) кого-ни-
будь недостаточно быстро уступающего дорогу. В самом деле,
какой-то ничтожный дурак таскается не там, где должен, и не так,
как должен, а вдобавок путается под ногами у великого человека!
Отсюда один шаг до использования несчастных окружающих в качестве
расходного ресурса -- чтобы от них была хоть какая-то польза --
или до вышвыривания их как мусора, если даже такой пользы от них
не предвидится. А ведь кто-то из ничтожных дураков может не со-
гласиться со своим рейтингом, полезть в драку и подбить великому
человеку глаз!
Является ли сказанное достаточным основанием для того, чтобы
считать мизантропическую идеологию опасной для её носителя? От-
нюдь нет. Ведь можно просто дополнить её настоятельной рекоменда-
цией избегать мелких практических проявлений мизантропизма.
* * *
Мизантроп воспринимает всякие катастрофы с обилием трупов в
основном положительно, потому что они обеспечивают естественный
отбор, то есть, хоть немного подправляют человечество. Если люди
устойчиво не желают исправляться менее болезненными способами, то
не мизантропова ведь в этом вина.
Я очень смешлив. И я смеюсь громко и долго, так что даже бывает
неловко. В какой бы компании я ни пребывал, никто там, кажется,
не смеялся охотнее и громче меня. Я полагаю, это связано с моей
расположенностью к мизантропизму, потому что насколько я понимаю
смех, он обусловливается презрением, чувством превосходства.
Думаю, не все смешливые люди -- состоявшиеся или потенциальные
мизантропы: некоторые смеются извращенчески, к примеру, над сами-
ми собой. Некоторые находят достаточные поводы для смеха, не
испытывая презрения к обществу, а только к отдельным социальным
группам. Но, конечно, никто не может найти столько поводов для
смеха, сколько может мизантроп. Я не клоню к тому, что мизантроп
непременно смешлив: возможно, он, наоборот, душится ненавистью.
Правда, такой мизантроп представляется мне неправильным, недолго-
живущим. Или же надо считать, что я не вполне "человеконенавист-
ник": по крайней мере, я ненавижу людей не всегда и чаще я высту-
паю как "человекопрезиральщик".
Мой смех сильнейшим образом защищает меня от погружений в
отчаяние. Но не всегда удается вовремя натолкнуться на повод
посмеяться. Кстати, если бы вы мне этих поводов и вовсе не
давали, я не стал бы мизантропом.
У Пушкина: "Нелюдим не есть мизантроп, то есть ненавидящий
людей, а [есть] убегающий от людей." (письмо Вяземскому от
24 ноября 1824 г.)
Нелюдим -- не обязательно мизантроп. Возможно, он предпочитает
любить человеков на расстоянии или уединение ему требуется для
более плодотворного труда на общую пользу. Не бывает людей, кото-
рым все были бы по вкусу, и если человек временно оказывается в
среде, в которой ему мало кто нравится, он становится нелюдимом,
но вряд ли мизантропом. Но он наверняка станет мизантропом, если
после многих попыток перемены окружения он вновь и вновь будет
оказываться среди людей, которые ему чужды.
Мизантроп -- не обязательно нелюдим. Нетрудно представить себе
мизантропа, который предпочитает держаться среди ненавидимых
людей, потому что может использовать их с большой выгодой. И
также нетрудно представить себе мизантропа, который и рад бы
стать нелюдимом, но не имеет возможности уединиться.
Понятия "мизантроп" и "обличитель" частично перекрываются, но
вряд ли больше, чем перекрываются понятия "мизантроп" и "убийца".
Обличителем может быть разве что начинающий мизантроп. Дело в
том, что обличитель имеет какую-то надежду на исправление пори-
цаемых им людей, а опытный мизантроп такой надеждой не тешится.
Но он верит, что по крайней мере некоторых из них можно успешно
придушить и что многие из них при случае охотно придушат друг
друга сами.
Мизантропизм делает человека очень снисходительным к окружаю-
щим: какую бы гадость люди ни сделали, он воспринимает её как
нормальное явление в обществе; и какой бы порок люди ни проявили,
он остаётся в уверенности, что непроявленные пороки многих других
людей, а также, возможно, этих же самых, ещё хуже чем проявлен-
ные.
Мизантроп воспринимает дефективность людей как природную дан-
ность, поэтому чем больше он осваивает мизантропическое мировоз-
зрение, тем реже он ими возмущается. У мизантропа претензий к
людям не намного больше, чем, скажем, к растениям в лесу. В самом
деле, если нет смысла злиться по поводу очертаний материков,
расположения звёзд на небе или, скажем, устройства человеческого
кишечника, то аналогично ведь нет толка в раздражении из-за того,
что (приблизительно) 80% людей -- дураки, 10% -- социопаты, 3% --
сумасшедшие, 1% -- неисправимо толстые (и из-за этого неизбежно
много портят воздух и ломают стулья) и т. д.
Мизантроп не торопится бороться со злом в обществе, потому что
с его точки зрения само общество -- по большей части зло. А боро-
ться с обществом в целом ему нет смысла, поскольку он худо-бедно
кормится от этого общества, а ещё разделяет с ним генофонд, пусть
и ущербный.
Мизантропу иногда приходится преодолевать отвращение к собст-
венным детям. Как ни старайся, а гены не всегда соединяются
наилучшим образом, и в потомках хоть что-нибудь оказывается не
таким, как хотелось. Не все эти отклонения от желаемого поддаются
компенсации, а ведь далеко не каждый мизантроп станет заниматься
самообманом и заставлять себя видеть своих детишек не такими,
какие они есть. Кроме того, в неприятии собственных чад есть
своеобразно привлекательная самоотверженность, но может быть, это
какое-то извращение. Но вот факт: иногда приходится доказывать
себе, что слишком придираешься к своим детишкам, тогда как на
самом деле они не хуже большинства. Но ведь хотелось же, чтобы
были лучше! И еще факт: есть некоторый страх перед рожанием новых
детей -- опасение, что они получатся не такими хорошими, как надо
бы, и принесут много поводов для уныния. А ведь, может, наоборот,
следует рожать их напропалую -- в надежде, что хоть один ребенок
окажется достойным своего выдающегося папашки.
Надо честно признаться, что мизантропический взгляд на мир не
располагает к хорошему настроению. (Я сначала вместо "взгляда на
мир" поставил "взгляд на общество", но потом исправился: мизан-
троп смотрит по-особому не только на общество -- хотя бы потому,
что старается не перенимать бездумно воззрений этого общества на
какой бы то ни было предмет.) Чтобы больше пребывать в хорошем
настроении, мизантропу требуются значительные усилия. А кто не
желает эти усилия предпринимать, тот умирает, не успев развить
своих мизантропических достоинств.
Указанное обстоятельство дает основание подозревать, что за
мизантропизмом иногда скрывается мазохизм, то есть склонность
получать своеобразное наслаждение от собственных страданий. Ко-
нечно, самоистязательский мизантрпизм -- это дурная разновидность
мизантропизма.
Набросок теории невструйности. Обочинное положение приводит че-
ловека к мизантропизму. А мизантропизм вытесняет его на обочину.
Таким образом, складывается устойчивое маргинально-мизантропичное
состояние личности, из которого может вывести только внезапно
обрушившаяся на эту личность большая удача -- вроде обнаружения
крупного клада.
Причиной изначальной обочинности может быть невыгодное соци-
альное происхождение, физическая ущербность, ряд случайных
крупных неудач, какое-то ошибочное решение, последствия которого
не поддаются исправлению. Человек, имеющий значительные досто-
инства, может оказаться маргиналом как раз вследствие этих
достоинств -- если они мешают ему смешиваться с толпой, быть для
нее своим (понятным, правильным, хорошим).
Й. Хёйзинга о позднем Средневековье: "Унылый рефрен презрения
к миру давно уже звучал во многих сочинениях на богословские
темы, и прежде всего это относится к трактату Иннокентия III 'De
contemptu mundi', который, видимо, только к концу Средневековья
получил свое наибольшее распространение. Поистине удивительно,
что этот столь влиятельный и удачливый государственный муж,
который занимал престол св. Петра, человек, вникавший в столь
многие дела и заботы, в свои юные годы был автором произведения,
которое дышит таким жизнененавистничеством. 'Зачинает женщина в
нечистоте и зловонии, рожает в горестях и страданиях, вскармли-
вает с тяготами и тревогой, воспитывает с заботой и страхом'.
Неужто радости материнства тогда вовсе ничего не стоили? 'Провел
ли кто-либо хоть один-единственный день приятно и в полнейшем
блаженстве... не будучи оскорблен тем, что он увидел, услышал и
претерпел?' Что это: христианская мудрость или хныканье избало-
ванного ребенка?" ("Осень Средневековья", гл. XI "Образ смерти").
Нет, это не про мизантропа. Мизантроп любит жизнь. А людей он
ненавидит за то, что они мешают ему наслаждаться ею: пачкают,
орут, вынуждают работать и вообще создают ему всякие проблемы.
Если мизантроп совершит самоубийство, то разве что из крайнего
отвращения к себе как типичному представителю деградирующего
человечества. Его не может привести к самоубийству разочарование
в людях, потому что это разочарование давно им пережито, иначе бы
он не стал мизантропом. Он также не может покончить с собой для
избежания мук совести, потому что они случаются у людей, которые
ею не вполне руководствуются, а потом спохватываются, мизантроп
же руководствуется ею всегда, а людей ненавидит отчасти из-за
того, что они ею не руководствуются.
Впрочем, если человек не мизантроп вполне, а лишь слегка при-
мизантропывающий, он может совершить самоубийство от чего угодно,
но мизантропизм в этом случае будет ни при чем.
* * *
Мизантропы делятся на отчаявшихся и спокойно презирающих. Отча-
явшиеся раздражаются, возмущаются, страдают; они движутся путём,
который вполне может привести к сумасшествию или самоубийству
(разница небольшая). Спокойно презирающие не уделяют большого
внимания своим расхождениям с человечеством: они просто живут,
радуются жизни и иногда даже посмеиваются над дураками, интел-
лектуальными извращенцами и нравственными уродами. Отчаявшиеся
мизантропы иногда -- набравшись со временем мудрости -- превра-
щаются в спокойно презирающих.
По-видимому, большинство мизантропов -- отчаявшиеся. И навер-
няка некоторые люди превращаются в спокойно презирающих мизант-
ропов, минуя стадию отчаявшихся.
Мизантропическое отчаяние получается от большого стремления к
добру, сочетающегося с большими умственными способностями (они
располагают к тому, чтобы видеть добро несколько иначе, чем его
видят другие).
Всякий мизантроп, если он хочет быть правильным, должен отно-
ситься к категории спокойно презирающих.
Чтобы избежать отчаяния, надо сосредоточиться на мысли, что ты
редок, но не уникален, и что где-то наверняка отыщется некоторое
количество людей, довольно сходных с тобой по взглядам. Кроме
того, подобных тебе людей можно и намеренно формировать через
воспитание и агитацию. Так что твоё одиночество наверняка проис-
ходит от твоей лени: от нежелания потратить силы на поиск и
порождение единомышленников.
Далее, человечество исправимо, правда, с большим с трудом. Оно
исправится хотя бы через катастрофу. А если и такая возможность
представляется тебе недостаточной (при существующем состоянии
твоей нервной системы), то, может быть, ты как раз из тех людей,
от которых оно должно очиститься, хотя они и не без достоинств.
Как убедить себя в том, что ты не являешься почти таким же
уродом, как окружающее большинство, -- достойным вымирания, --
это еще одна большая проблема для далеко зашедшего мизантропа.
Здесь надо напирать на то, что возможности человеческого познания
ограничены и поэтому твоя оценка собственной личности может
оказаться не вполне верной.
* * *
Кстати, интересно происхождение слова "отчаявшийся": оно значит
"исчерпавший свой ресурс чаяний", изнурившийся ими до предела.
Если бы я был евреем, я начал бы тут острить и, наверное, сказал
бы, что "отчаявшийся" значит завершивший свое чаепитие, а в
широком смысле -- и свои чаепития вообще, то есть отмаявшийся или
даже отпердевшийся. Разница между еврейским острословом и русским
мизантропом в том, что, хотя остроты приходят в голову обоим,
первый торопится вынести их на публику, а второй не считает нуж-
ным тратить время на такую ерунду. Но можно представить дело и
так, что еврей из меня не получился и я, чтобы скрыть эту неуда-
чу, уверяю теперь, что даже и не собирался им стать. Быть может,
остроумие является иногда средством эскапизма (ухода от жизнен-
ных трудностей), то есть порой острослов -- это несостоявшийся
мизантроп: не недозрелый, а свернувший на тропу, которая идет
немного в сторону.
Меня настолько сильно привлекает тема терроризма, что трудно
не заподозрить связи между моими мизантропическими наклонностями
и моими террористическими. Конечно, если я буду помногу мусолить
эту тему, мизантропическую идеологию запретят, а ее тайных
поклонников начнут выявлять и ставить на учет как потенциальных
преступников.
Для террористических актов, совершенных в России за последний
десяток лет, характерна непритязательность в выборе жертв: при
выборе места и времени нанесения удара террористы не стремятся
к тому, чтобы погибли виновные в обстоятельствах, приведших к
террористическим действиям, а заботятся преимущественно о том,
чтобы жертв было побольше. Такое возможно лишь при ненависти
к человекам вообще, а не только к представителям некоторых
социальных групп, -- потому что вслед за террористическим актом
следуют неприятности для социальной группы, породившей террорис-
та, а номинальная цель террористического акта, как правило, не
достигается.
Здравый философ-мизантроп, конечно, террористом никогда не ста-
нет. Скорее, он станет вором: начнет самочинно возвращать себе
блага, которые ему задолжало общество. Или просто паразитировать
на нем на манер некоторых тех, кого оно так любит. У террориста
риск больше, чем у вора, а вероятность получения дохода --
меньше.
Террористом может стать разве что не особо умный отчаявшийся
мизантроп-самоучка -- движимый эмоциями, а не расчётом.
(Этот раздел написан в 6 часов утра в выходной день -- вскоре
после того, как в очередной раз отпрыгали соседи сверху.)
Как известно, нацисты занимались массовым уничтожением людей,
хотя и не в очень больших количествах. Причем они истребляли тех,
кто с их точки зрения был очень плохим и мешал другим людям жить.
Я думаю, именно эта сторона нацизма наиболее привлекательна хотя
бы для некоторых его поклонников -- даже не нацистов, а любителей
почитать о нацизме, подсознательно вообразить себя нацистами,
отдаться чувствам в нацистском ключе (я думаю, вряд ли кто из них
признается себе в этом, поэтому они наверняка обидятся на меня за
"нациста" и/или за "мизантропа"). Кроме того, нацисты, как
известно, были сторонниками порядка, соблюдения правил, а как раз
отсутствие здравой организованности у окружающих является основ-
ной причиной страданий у неврастеников. Почти все эти собиратели
нацистских раритетов -- добрейшие люди, доставаемые соседями,
родственниками и начальством. Так что не надо тыкать им Освенци-
мом, Майданеком и пр.: они и сами робко мечтают многих туда от-
править. Что до меня, то я этого вполне определенно ХОЧУ. Только
вот списка пока не составляю, поскольку еще не сошел с ума. А
если начну составлять, это будет значить, что вы меня все-таки
сломали.
Итак, имеет место следующая схема: хамство окружающих ->
неврастения -> неявный мизантропизм -> подсознательная игра в
нациста. А поскольку я мизантроп очень даже явный, то я и в
нациста играю порой вовсю, не будучи таковым по сути.
* * *
Тяготение к ненавистнической идеологии (нацизму, коммунизму
и т. п.) зачастую означает расположенность к мизантропической
позиции. На первых порах человек ещё пытается кого-то любить и
сосредоточивает свою ненависть лишь на отдельных группах населе-
ния. Но если он умён и способен к развитию, то раньше или позже
он придёт к тотальной неприязни.
Неприязнь к себе подобным характерна для всех животных, ведущих
одиночный образ жизни. К примеру, для тигров. Мизантропизм --
это, образно говоря, тигризм. Возможно, мизантропическая наклон-
ность и в самом деле бывает отчасти обязана некому подхватыванию
осколков тигриных (или подобных им) душ, носящихся в "астрале" в
поисках новорождённых тигров, к которым можно было бы прилепить-
ся.
Хотя на войне люди имеют несколько больше, чем в мирное время,
возможностей выражать свои мизантропические чувства в мизантропи-
ческих действиях, война в целом антимизантропична: она мизантропу
чужда из-за того, что обнажает и обостряет в людях худшее и потом
суёт этих людей мизантропу под самый нос (в казарме, окопе, бом-
боубежище и пр.). Война -- это скученность, грязь, ругань, табач-
ный дым, вонь разлагающихся трупов и т. п. Вдобавок при боевых
действиях сильно страдает военная техника -- все эти красивые
мощные штучки, выкрашенные в приятные защитные цвета. Мизантропу
могут нравиться только умеренные военные приготовления, а также
причёсывание сограждан на военный лад. Кроме того, мизантропу
ненавистны пацифисты -- своим расхлябанным видом и своим глупым
трёпом. Мизантроп -- человек дисциплины, но не вояка; агрессор,
но не разрушитель. Дать кому-нибудь в морду или пырнуть ножом --
это его, родное. А торчать в грязном окопе из-за того, что
сволочи-политиканы довели общество до кризиса -- это совершенно
не сочетается с его жизненными ценностями. Ни один психически
нормальный мизантроп сам по себе на войну не попрётся. Даже
наблюдать издали взаимное истребление ненавистных ему человеков
для него не очень приятно, потому что удовольствие отравляется
мыслью о портящихся при этом ландшафтах, о гибнущих животных, о
нерационально расходуемых ресурсах и т. д. Мизантроп -- за менее
затратные и более гигиеничные способы сокращения человеческой
массы.
Аристократизм -- зачастую форма мизантропизма. Аристократ
презирает если не всё общество, то основную его часть -- низы,
чернь, плебс, простолюдинов, быдло. По его мнению, аристократия
(по крайней мере, в идеале) объединяет лучших людей -- высших,
свободных от пороков, какие свойственны черни.
Мизантроп -- революционер специфический: с одной стороны, ему
довольно приятно, когда никчемные люди душат друг друга и когда
самых зажравшихся, завравшихся и переподличавшихся негодяев пус-
кают в расход или хотя бы отправляют в концлагерь. Но с другой
стороны, будучи склонным смотреть в корень, вдаль и под ноги, он
не может не понимать, что революционные попытки исправить общест-
во вовсе не избавляют людей от мизантропизирующих свойств, а
только слегка меняют проявления этих свойств и обновляют компа-
нию сволочи, устраивающейся "наверху", да ещё попутно причиняют
множество бытовых неудобств. Революции достигали бы заявляемых
ими красивых целей, если бы возглавлялись добропорядочными мизан-
тропами, но это как раз невозможно, потому что мизантропам высту-
пать в качестве лидеров -- значит, ломать себя: изображать бурную
любовь к туповатому "простому народу" и говорить понятные ему
глупости. Если мизантроп с молодости маскировался под обычную
сволочь, это ещё может у него получиться, а если он успел открыто
и честно обозначить свою мизантропическую позицию, путь в публич-
ную политику ему закрыт. Ему остаётся только устраивать диверсии
по национальным праздникам и писать пасквили. Это доставляет удо-
вольствие, но ничего не даёт для положительного решения вопроса о
власти.
О, если бы непосвящённые знали, сколько радости приносит чело-
веку его здравый, выверенный, устоявшийся мизантропизм! Удоволь-
ствие от сознания своей неиспачканности в чужое дерьмо. Чувство
свободы от разных дурацких обязательств, которыми ваше общество
спешит обвешать всякого. Самолюбование, упоение своим превосход-
ством. Ты -- герой. Ты -- один против тысяч, а может, и миллио-
нов. Мир мизантропа -- это не мир топчущихся по тебе выродков, а
мир ничтожных врагов, которых ты расшвыриваешь ради нагрузки на
свои мускулы.
Радость победы над собой -- это тоже радость мизантропическая:
она случается по поводу того, что ты придушил какого-то мелкого
урода в себе и предвкушаешь расправу над следующим.
Кстати, мизантропов, наверное, можно ранжировать по тому, какой
численности толпам они себя мысленно противопоставляют. Юный
зелёный мизантроп ненавидит лишь тех, с кем сталкивается. Его
уровень -- десятки недочеловеков за раз. Более опытный мизантроп
видит себя воюющим с сотнями ущербных современников, бывалый --
даже с тысячами. Такой матёрый, как я, выдерживает натиск сотен
тысяч враждебных воль. На миллионы я уже не замахиваюсь: во всём
нужна мера. Кроме того, надо ведь что-то оставлять и для других
мизантропов.
* * *
Здравый мизантроп всегда превосходит своего противника мораль-
но и умственно, а зачастую даже и физически. Он достаточно гибок,
чтобы уклоняться от конфликтов, которые ему нежелательны. Он --
диверсант на территории врага: привыкший к скрытности, обтёр-
шийся. Он в два счёта задушит любого и после этого разве что
усмехнётся. Он создан для тайной борьбы, как птица создана для
полёта. Среди выродков он -- в привычной стихии (чуть не сказал:
в родной).
* * *
Наверное, многие захотели бы стать мизантропами, если бы им
каким-то образом открылось великолепие этого взгляда на вещи. Но
сложность в том, что оно доступно не каждому.
Это шутка? Отнюдь. Человеку свойственно стремиться к превос-
ходству над другими. Какой-нибудь суетливый недоумок приобретает
ради этой цели виллу, яхту, самолёт и пр. и благодаря этому
чувствует себя великой личностью. Чем же его хуже мизантроп,
который презирает приобретателей вилл, яхт, самолётов и т. п. и
благодаря этому тоже чувствует себя великой личностью? Какая к
чертям разница?! Соль в том, каким образом ты воспринимаешь себя
сам. Кстати, от мизантропа при его способе самоутверждения хотя
бы не получается вреда природе и обществу.
Научный мизантропизм -- это анализ и оценка качеств человека
и общества с точки зрения возможности их выживания. Иными сло-
вами, это критическое обществоведение.
Эмоциональная, так сказать, база научного мизантропизма -- не
обиды на общество, а страх перед перспективой самоуничтожения
человечества.
Мысль о том, что с людьми в целом что-то не так, как надо,
посещала значительные умы с очень давних пор. Уже у Гесиода в
поэме "Труды и дни" (конец 8-го или начало 7-го столетия до
н. э.) находим следующее:
Если бы мог я не жить с поколением пятого века!
Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться.
Землю теперь населяют железные люди. Не будет
Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя,
И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им.
[Все же ко всем этим бедам примешаны будут и блага.
Зевс поколенье людей говорящих погубит и это
После того, как на свет они станут рождаться седыми.]
Дети -- с отцами, с детьми -- их отцы сговориться не смогут.
Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю -- хозяин.
Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то.
Старых родителей скоро совсем почитать перестанут;
Будут их яро и зло поносить нечестивые дети
Тяжкою бранью, не зная возмездья богов; не захочет
Больше никто доставлять пропитанья родителям старым.
Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.
И не возбудит ни в ком уваженья ни клятвохранитель,
Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и элодею
Станет почет воздаваться. Где сила, там будет и право.
Стыд пропадет. Человеку хорошему люди худые
Лживыми станут вредить показаньями, ложно кляняся.
Следом за каждым из смертных бессчастных пойдет неотвязно
Зависть злорадная и злоязычная, с ликом ужасным.
Скорбно с широкодорожной земли на Олимп многоглавый,
Крепко плащом белоснежным закутав прекрасное тело,
К вечным богам вознесутся тогда, отлетевши от смертных,
Совесть и Стыд. Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды
Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет.
"Поколением пятого века" Гесиод называет своих современников
-- "железных людей", пятую расу. По Гесиоду, Зевс создавал чело-
веческие расы в следующем порядке: золотую, серебряную, медную,
полубогов, железную. К полубогам у него относились люди времен
троянской войны.
* * *
Изящный мизантропизм Аристотеля:
"Человек по природе своей есть животное общественное, а тот,
кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств
живет вне общества, -- либо недоразвитое в нравственном смысле
существо, либо сверхчеловек... Общество существует по природе и
по природе предшествует каждому человеку... А тот, кто не спосо-
бен вступить в общение или, считая себя существом самодостаточ-
ным, не чувствует потребности в нем, уже не составляет элемента
общества, становясь либо зверем, либо божеством." ("Политика")
* * *
Многие философские системы в той или иной степени мизантропич-
ны, но наиболее преуспели в мизантропизме, наверное, киники. Это
киник Диоген Синопский ходил днем по Афинам с факелом и всем
любопытствующим говорил: "Человека ищу!". Немизантропичны, разве
что, марксистская философия и христианская религиозная философия:
первая идеализирует человека "массы" (чтобы натравливать его на
"верхушку" общества), вторая не рискует поднять руку на "нищих
духом", которые, как известно, блаженны, "ибо их есть царствие
небесное".
* * *
О мизантропизме в эпоху рыцарей можно прочесть в книге
Й. Хёйзинга "Осень Средневековья" (гл. II "Желанье прекрасной
жизни"):
"И во Франции, и в Бургундии к 1400 г. люди все еще находят
удовольствие в том, чтобы поносить свою жизнь и свою эпоху. И что
еще более примечательно (как параллель -- вспомним о байронизме):
чем глубже человек вовлечен в мирскую жизнь, тем более мрачно его
настроение. Сильнее всего выразить глубокую меланхолию, свойст-
венную этому времени, суждено было, таким образом, вовсе не тем,
кто в кабинете ученого или в монашеской келье решительно отвер-
нулся от мира. Нет, в первую очередь -- это хронисты и модные
придворные поэты, не взошедшие на вершины культуры и неспособные
черпать в интеллектуальных радостях надежду на лучшее; они бес-
престанно жалуются на всеобщий упадок и одряхление и отчаиваются
в мире и справедливости. Никто столь бесконечно, как Эсташ Дешан,
не повторял своих жалоб на то, что все прекрасное в мире уже
утрачено:
О времена соблазнов, горьких слез,
Век зависти, гордыни и мученья,
О времена тоски, ушедших грез,
Век, чьим недугам нету излеченья.
О времена конца, ожесточенья,
Век, в коем страх и зависть мы познали,
О времена к бесчестному влеченья,
Век нашу жизнь снедающей печали.
В подобном духе сочинял он свои баллады десятками: монотонные,
вялые вариации на все ту же унылую тему. В высших сословиях
должна была царить сильнейшая меланхолия, чтобы придворная
знать заставляла своего поэта постоянно повторять следующие
мелодии:
О сколько ранили сердец
Меланхолия и печаль.
Жан Мешино на три четверти века позже Дешана все еще поет в
том же тоне:
Война и глад нам гибелью грозят,
Днем, ночью зной иль стужа нас томят,
Блоха, и клещ, и прочий мерзкий гад
Нас истребляют. Сжалься, Боже, град
Сей отврати от кратких жизнью тел.
Но и он постоянно высказывает горькое убеждение, что в мире
всё идет дурно: справедливость утрачена, великие мира сего
обирают малых, малые же -- друг друга. Извечная ипохондрия
доводит его, как он говорит, до грани самоубийства."
"Стихи Дешана изливаются потоками малодушного поношения жизни.
Счастлив тот, кто не имеет детей, ибо малые дети -- это несконча-
емый шум, дурные запахи, труды и заботы; детей нужно одевать,
обувать, кормить; того и гляди, с ними что-нибудь да случится,
повсюду их подстерегает опасность, то и дело они плачут от боли.
Они болеют и умирают - либо вырастают и портятся, а то и попадают
в тюрьму. Ничего, кроме бремени и неприятностей, и никакое
счастье не может служить вознаграждением за все заботы, усилия и
затраты на воспитание. Нет хуже несчастья, чем безобразные дети.
Поэт не уделяет им ни одного слова любви: у безобразного дурное
сердце, вспоминает он слова Писания. Счастлив тот, кто не
женится, ибо скверная жена испортит всю жизнь, а хорошую всегда
боишься утратить. В счастье, равно как и в несчастье, таится
опасность. В старости же поэт видит не что иное, как плачевный
телесный и духовный упадок, он взирает на нее как на нечто злое и
отвратительное, достойное насмешек и лишенное вкуса. Люди
старятся рано: женщины в тридцать лет, мужчины -- в пятьдесят;
шестьдесят -- это уже предел."
"Ощущение глубокой подавленности, неизбежное в этой юдоли
скорби, -- вот с каким настроением воспринимается повседневная
действительность, как только детская радость жизни или слепое
наслаждение сменяются размышлениями. Так где же тот более
прекрасный мир, к которому не может не стремиться любая эпоха?"
* * *
В истории мизантропизма надо различать:
жизнедеятельность слегка мизантропствующих выдающихся людей;
жизнедеятельность выдающихся мизантропов;
накопление мизантропических идей;
складывание мизантропических идей в систему мизантропического
мировоззрения.
Если к последнему пункту не отыщется сколько-нибудь существен-
ных материалов, то получится, что первый более-менее заметный
идеолог мизантропизма -- я сам. Но, конечно, я стоял на плечах
гигантов.
* * *
Мой предшественник в теоретическом мизантропизме всё-таки отыс-
кался. Это не кто иной, как Жан Кальвин. Ортодоксальный кальви-
низм -- не что иное, как пуританский религиозный мизантропизм.
Стефан Цвейг говорит о взглядах Жана Кальвина следующее:
"Никогда этот мизантроп-реформатор не видит в людях, да и не
пытается увидеть, ничего иного, кроме неисправимо распущенной
толпы грешников, и, словно монах, всю свою жизнь будет возму-
щаться великолепно-безудержными, бьющими из тысяч источников
радостями нашего мира, страшиться их. Как непостижимо решение
Божье -- вновь и вновь стонет Кальвин -- создать эти существа
такими несовершенными, такими аморальными, постоянно склоняющи-
мися к порокам, неспособными понять слово божье, нетерпеливо
стремящимися предаться грехам! Каждый раз его охватывает ужас,
когда он смотрит на своих ближних, и никогда, вероятно, ни один
великий основатель религиозного учения не унизил так сильно
достоинство человека; bete indomptable et feroce ("зверь
неукротимый и свирепый" -- фр.) и еще хуже -- une ordure ("мразь"
-- фр.) называет он его и буквально пишет в своей "Institution
Chretienne": 'Стоит лишь посмотреть на человека, на его
естественные данные, и ты обнаружишь, что в нем от головы до
пяток нет ни малейших следов добра. А то, что достойно хоть
какой-то похвалы, исходит от милости божьей... Вся наша
справедливость есть несправедливость, все наши заслуги -- дерьмо,
наша слава -- позор. И лучшие дела, что мы свершаем, всегда
заражены и порочны из-за скверны плоти и смешаны с грязью.'"
"Тот, кто в философском смысле считает человека столь неудачным
творением бога, естественно, как богослов и политик должен пола-
гать, что человеку, такому чудовищу, бог не даст никакой свободы,
никакой самостоятельности. Такое испорченное и опасное своей
жаждой жизни существо следует безжалостно брать под опеку, ибо,
'если предоставить человека самому себе, душа его будет способна
только на зло'. Раз и навсегда следует сломать позвоночник
высокомерию детей Адама, прежде чем они предъявят какие-либо
претензии богу, и чем жестче сделать это, чем сильнее подчинить
себе людей, обуздать их, тем для них же это будет лучше. Никакой
свободы человеку, так как он всегда будет злоупотреблять ею! Лишь
насилием следует принижать его перед величием божьим! Лишь
отрезвлять надо его, высокомерного, запугивать до тех пор, пока
он без сопротивления не включится в набожное, покорное стадо,
пока все строптивое без следа не растворится во всеобщем порядке,
индивидуум -- в массе!" (кн. "Совесть против насилия: Кастеллио
против Кальвина", гл. "Появляется Кастеллио")
* * *
Вильям Шекспир (1564-1616) оставил потомкам пьесу "Тимон Афинс-
кий" (опубликованную в 1623 г., но, по-видимому, недописанную) о
знаменитом мизантропе древности. Герой Шекспира выражается так:
Я мизантроп; людей я ненавижу.
Вот будь ты псом, я мог бы хоть немного
Тебя любить.
.........................................
.........................................
Останься же распутницей до смерти.
Ведь те, кто спят с тобой, тебя не любят;
Они несут к тебе одну лишь похоть,
А ты болезни им дари взамен.
Часы распутства с выгодой используй,
Готовь клиентов для больниц; юнцов
Гони к врачам, сажай их на диету!
.........................................
.........................................
Вот золото, бери его; ступай
И действуй как чума, что возникает
Под гибельным влиянием планет,
Когда Юпитер наполняет воздух
Отравою над городом преступным.
Пусть меч твой не минует никого!
Увидев старца с бородой седою,
Пощады не давай: он ростовщик!
Бей насмерть лицемерную матрону:
На вид она честна, на деле - сводня.
Пусть слезы девственниц не притупят
Твой меч; их грудям белизны молочной,
Из-за своих решетчатых окошек
К себе влекущим взоры всех мужчин,
Нет места в книге состраданья, ибо
Предательством напитаны они.
Малюток не щади - улыбки их
И ямочки глупцов лишь умиляют.
Ублюдки эти родились на свет,
Как встарь вещал двусмысленный оракул,
Чтобы тебя со временем прирезать.
Кроши их! Бей! Забудь о милосердье,
Надень на уши и глаза броню,
Чтоб сквозь нее не проходили слезы
Грудных младенцев, дев и матерей.
Пусть не разжалобит тебя и вид
Слуг алтаря в священном облаченье,
Лежащих пред тобою в луже крови.
Вот золото, плати своим солдатам.
Все истреби! А утолив свой гнев,
Погибни сам. Ни слова! Убирайся!
.........................................
.........................................
(шлюхам)
...Болезни сейте
В трухлявые тела мужчин, чтоб их
Бессилие и немощь одолели.
Пускай начнет гнусавить адвокат,
Визгливый плут, защитник темных дел.
Слуг алтаря, что плотские утехи,
Самим себе не веря, осуждают,
Заразой наделяйте. Разрушайте,
Проваливайте до костей носы
У тех, кто, чуя личный интерес,
Лишен чутья к общественному благу.
Плешивьте негодяев завитых,
Вредите с беспощадностью жестокой
Войною пощаженным хвастунам.
Всех заражайте! Иссушить старайтесь
Источники людского плодородья!
Вот золото еще - губите всех
И погибайте сами. Пусть могилой
Послужит вам вонючая канава.
.........................................
.........................................
О ты, природа, мать всего живого,
Ты, чье неисчерпаемое чрево
И грудь неистощимая рождают
И кормят все живое на земле,
Родишь ты из материи одной
И своего надменного ребенка -
Тщеславного, пустого человека,
И черных жаб и ящериц блестящих,
И злых слепых червей и синих змей,
И все, что есть мерзейшего под небом,
Огнем Гипериона озаренным.
Даруй же ненавистнику людей
Из глубины твоей неизмеримой
Один ничтожный корень. Иссуши
Утробу плодородную твою,
И пусть она на свет не производит
Людей неблагодарных. Жизнь давай
Волкам, драконам, тиграм, львам, медведям
И чудищам, которых небосвод
Наш мраморный не видел! Вот он, корень!
Земля, спасибо! Засухой спали
Все виноградники, поля, луга,
Изодранные плугом человека,
Где он, неблагодарнейший, находит
Обилье яств, пьянящие напитки,
Что грязью светлый ум его пятнают,
Вконец лишая сердца и рассудка.
.........................................
.........................................
Тимон
Едва лишь я твое промолвлю имя,
Как порываюсь бить тебя, да руки
Мне страшно заразить.
Апемант
Хотел бы я,
Чтобы они от слов моих отсохли.
Тимон
Вон! Уходи, отродье псов паршивых!
Я в бешенстве, что ты еще не сдох.
Меня тошнит от вида твоего!
Апемант
Ах, чтоб ты лопнул!
Тимон
Прочь, наглец докучный!
(Бросает в него камень.)
Мне жаль и камень на тебя потратить.
Апемант
Ты скот!
Тимон
Раб!
Апемант
Гад!
Тимон
Подлец, подлец, подлец!
.........................................
.........................................
Должны вы есть людей. Но все ж спасибо
За то, что вы воруете открыто,
Личиною святош пренебрегая,
Хотя у нас в особенном почете
Прикрытое законом воровство.
Ну, подлые мошенники и воры,
Берите - вот вам золото. Сосите
Кровь пьяную из виноградных лоз,
Пока горячка вашу кровь не вспенит,
Тем самым вас избавив от петли.
Врачам не верьте: их лекарства - яд.
На их счету смертей гораздо больше,
Чем краж - на вашем. Вот, берите деньги,
А с ними - человеческие жизни.
Свершайте преступления, свершайте;
Ведь это ваше ремесло. Мы видим
Примеры грабежей повсюду. Солнце -
Первейший вор, и океан безбрежный
Обкрадывает силой притяженья.
Луна - нахалка и воровка тоже:
Свой бледный свет крадет она у солнца.
И океан ворует: растворяя
Луну в потоке слез своих соленых,
Он жидкостью питается ее.
Земля - такой же вор: она родит
И кормит тем навозом, что крадет
Из испражнений скотских и людских.
Все в мире - вор! Закон - узда и бич
Для вам подобных - грабит без опаски
В циническом могуществе своем.
Прочь! Грабьте же друг друга, ненавидьте
Самих себя. Вот золото еще:
Берите, режьте глотки без разбору.
Все воры, с кем бы вы ни повстречались.
Скорей в Афины! Взламывайте лавки;
Вы грабите грабителей. Смотрите
Не станьте только меньше воровать
Из-за того, что золото вам дал я.
Пусть вас оно в конце концов погубит.
Аминь!
.........................................
.........................................
Прочь от людей! Всех в мире ненавидь,
Всех проклинай! Забудь о состраданье,
И, прежде чем ты нищему подашь,
Пусть мясо у него сойдет с костей
От голода; бросай собакам то,
В чем ты откажешь человеку. Пусть
Людей поглотят тюрьмы! Пусть долги
Их превратят в ничто, смешают с грязью!
О род людской, стань лесом иссушенным!
Пускай недуги людям смерть несут
И кровь их вместе с ложью иссосут!
.........................................
.........................................
Есть дерево вблизи моей пещеры,
Его срубить я собираюсь вскоре,
Так передайте же моим друзьям,
Афинянам всех званий и сословий:
Кто ищет избавленья от страданий.
Пусть поспешит сюда, пока топор мой
Не уничтожил дерево, и пусть
Повесится на нем! Привет им всем!
Для своего надгробия Тимон сочинил следующую эпитафию:
Здесь жалкое тело лежит, разлученное с жалкой душою,
Не все ли равно, кем я был. Порази всех вас, небо, чумою!
Себя схоронил здесь Тимон, ненавидевший мир и людей,
Пройдя, прокляните его и ступайте дорогой своей.
Скорее всего, в этой пьесе Шекспир выразил собственное мизан-
тропическое начало: выговорил, так сказать, наболевшее.
Источником по Тимону для Шекспира наверняка был Плутарх (см.
у него жизнеописание Антония):
"Тимон этот был афинянин и жил примерно в годы Пелопоннесской
войны, сколько можно судить по комедиям Аристофана и Платона, в
которых он осмеивается как враг и ненавистник людей. Не желая
встречаться ни с кем, он дружелюбно привечал одного лишь
Алкивиада, в ту пору - еще наглого юнца. Как-то раз Апемант,
недоумевая, спросил его о причине такого странного предпочтения,
и Тимон отвечал, что любит этого мальчишку, предчувствуя, сколько
зла причинит он афинянам. Апемант, такой же человеконенавистник и
ревностный подражатель Тимона, был единственным, кого он изредка
допускал в свое общество. В Праздник кувшинов они сидели вдвоем
за обедом, и Апемант сказал: "Какой славный у нас пир! Верно,
Тимон?" - "Да, если бы еще тебя здесь не было..." отвечал Тимон.
Рассказывают, что однажды в Собрании он поднялся на ораторское
возвышение, и, когда все замолкли, до крайности изумленные,
произнес следующие слова: "Есть у меня, господа афиняне,
участочек земли подле дома, и там растет смоковница, на которой
уже немало из моих любезных сограждан повесилось. Так вот, я
собираюсь это место застроить и решил всех вас предупредить - на
тот случай, если кто желает удавиться: пусть приходит поскорее,
пока дерево еще не срублено". Когда он умер, его схоронили в
Галах, у моря, но берег перед могилою осел и ее окружили волны,
сделав совершенно недоступною для человека. На памятнике было
начертано:
Здесь я лежу, разлучась со своею злосчастной душою.
Имени вам не узнать. Скорей подыхайте, мерзавцы!
Здесь я, Тимон Мизантроп, обитаю. Уйди же скорее!
Можешь меня обругать - только скорей уходи!
Вот немногие из бесчисленных рассказов о Тимоне."
* * *
У Жана-Батиста Мольера (1622-1673) есть пьеса с названием
"Мизантроп". Её герой-человеконенавистник -- Альцест -- выража-
ется так:
Впадаю в мрачность я и ощущаю гнет,
Лишь посмотрю кругом, как род людской живет!
Везде - предательство, измена, плутни, льстивость,
Повсюду гнусная царит несправедливость;
Я в бешенстве, нет сил мне справиться с собой,
И вызвать я б хотел весь род людской на бой!
.........................................
.........................................
Все люди так гнусны, так жалки мне они!
Быть умным в их глазах - да боже сохрани!
.........................................
.........................................
Нет, все мне ненавистны!
Одни - за то, что злы, преступны и корыстны;
Другие же - за то, что поощряют тех,
И ненависти в них не возбуждает грех,
А равнодушие царит в сердцах преступных
В замену гнева душ, пороку не доступных.
.........................................
.........................................
Я видеть не могу без горького презренья
Коварным проискам такого поощренья:
И, право, иногда мне хочется скорей
В пустыню убежать от близости людей.
Но Мольер не поддерживает своего героя в его сильном чувстве
к людям. Хуже того, он иронично опровергает этого самодеятель-
ного мизантропа посредством другого героя -- Филинта:
И добродетельным быть надо осторожно
Излишней строгостью испортить дело можно:
Благоразумие от крайностей бежит
И даже мудрым быть умеренно - велит.
Суровость доблести минувших поколений
Не в духе наших дней, привычек и стремлений.
Где совершенство нам в угоду ей найти?
За веком мы должны с покорностью идти,
Безумье эта мысль, ее пора оставить -
Не вам, поверьте мне, заблудший свет исправить
Я вижу множество, как вы, вещей и дел,
Которых видеть бы иными я хотел.
Но что бы ни было, не разражаюсь бранью
И волю не даю, как вы, негодованью.
Людей, как есть они, такими я беру;
Терплю безропотно их жалкую игру.
Иное ни к чему меня не привело бы.
И, право, мне покой мудрее вашей злобы.
Мольера в данном случае можно назвать критиком поверхностного
мизантропизма, порождаемого негибкостью мышления и настроеннос-
тью оправдывать свои неудачи своими же добродетелями. Мольер --
зрелый, здравый, весёлый мизантроп, показывающий, что люди, как
правило, настолько ущербны, что даже когда пытаются мизантропст-
вовать, у них получается простовато и неверно.
* * *
Мольера на его "Мизантропа" воодушевила комедия "Брюзга" древ-
негреческого комедиографа Менандра (342- 291 гг. до н. э.). Брюз-
га -- это то, как можно интерпретировать мизантропа, не скрываю-
щего своего отношения к людям и частовато делящегося с окружающи-
ми своими оценками.
Брюзга Кнемон У Менандра:
Ну, разве не был счастлив, и вдвойне притом,
Персей? Во-первых, обладая крыльями,
Он ото всех, кто землю топчет, скрыться мог,
А во-вторых, любого, кто в докуку был,
Мог в камень обратить. Вот если б мне теперь
Такой же дар! Лишь каменные статуи
Кругом стояли молча бы, куда ни глянь.
А то и жить нельзя, клянусь Асклепием!
Ведь до того дошло, что с разговорами
Ко мне на поле лезут. Я и так уже,
Спасаясь от прохожих надоедливых,
Свидетель Зевс, решил не обрабатывать
Часть поля, у дороги. Так они теперь -
Шасть на пригорок! Вот уж, право, спасу нет.
(...)
Хотя бы даже ты решил повеситься,
И то нигде безлюдных не отыщешь мест.
(...)
Как надоели люди, - просто мочи нет!
(...)
Но таким, Гефест свидетель, черствым стал я оттого,
Что на низость человечью, на корыстный ум людской
Нагляделся в жизни вдоволь.
И т. д.
На самом деле мизантропу брюзжать, конечно же, не надо, а то
хуже будет. Правильный мизантропизм -- это позиция преимуществен-
но скрытая. Скажем, на улице мизантропу лучше не отличаться от
других людей: он -- как бы просто аккуратный сдержанный необщи-
тельный человек, консервативновато оформленный и старающийся не
сильно привлекать к себе внимание. Бочком, тенистыми местами и
всякими закоулками он проскальзывает мимо вас, стараясь иметь
поменьше контактов и с вами, и с большинством продуктов вашей
жизнедеятельности.
* * *
Один из самых выдающихся мизантропов -- Джонатан Свифт (1667-
1745). Чтобы нейтрализовать мизантропизм Свифта, лучшую его книгу
преподносят обществу в качестве детской, так что он "осваивает-
ся", а точнее "проскакивается" в том возрасте, в котором о важных
вещах люди ещё не думают. В лучшем случае его представляют как
борца за права трудящихся, произведения которого -- "гневная са-
тира на государственное устройство, общественные порядки и нравы
Англии XVIII века". Как бы не так! На самом деле его произведения
-- гневная сатира на человека европейской цивилизации вообще.
Из послесловия к "Путешествиям Гулливера" в "Библиотеке приклю-
чений": "Буржуазные критики, не видящие в гневной и горькой сати-
ре Свифта ничего, кроме сплошного отрицания всех основ человечес-
кой жизни, в один голос называют Свифта человеконенавистником и
пытаются объяснить это мнимое человеконенавистничество дурным ха-
рактером писателя. Клевета на великого сатирика распространяется
в интересах господствующих классов и т. д." Между тем, "буржуаз-
ные критики" как раз попадают в цель.
Из разговоров Гулливера с разумной лошадью (гуигнгнмом):
"Я ответил, что множество наших болезней порождается неумерен-
ным обжорством и пьянством; что мы едим, когда не голодны, и
пьем, не чувствуя никакой жажды. Иногда целые ночи мы поглощаем
крепкие напитки. Это располагает нас к лени, воспаляет наши
внутренности, расстраивает пищеварение. Целым рядом других
недугов мы обязаны бесчисленным порокам, процветающим в нашей
стране."
"Вы являетесь, -- заявил хозяин, -- особенной породой животных,
наделенных крохотной частицей разума. Но этим разумом вы пользуе-
тесь лишь для развития ваших природных пороков и приобретения
новых. Заглушая в себе дарования, которыми наделила вас природа,
вы видите единственную цель своего существования в том, чтобы
умножать свои потребности и придумывать самые странные средства
для их удовлетворения. Но физически, если судить по вас лично,
ваш народ сильно уступает нашим еху. Вы не твердо держитесь на
задних ногах; ваши когти совершенно бесполезны и непригодны для
защиты и нападения. Вы не можете быстро бегать и взбираться на
деревья подобно вашим братьям (так он все время называл их),
местным еху." Еху -- это порода людей, обитающих в стране
гуигнгнмов, концентрированное выражение типичных человеческих
качеств.
"...и в умственном отношении между вашим народом и еху наблю-
дается удивительное сходство. Еху ненавидят друг друга больше,
чем остальных животных. Обычно считают, что причина этой нена-
висти -- в их уродстве; каждый еху видит уродство своих собратьев
и не замечает своего собственного. Но теперь мне кажется, что это
объяснение ошибочно. Причины раздоров среди этих скотов те же
самые, что и причины раздоров среди ваших соплеменников. В самом
деле, если вы даете пятерым еху корму, которого хватило бы для
пятидесяти, то они, вместо того чтобы спокойно приступить к еде,
затевают драку. Каждый старается захватить все для себя. "
"...в большинстве стад еху бывают своего рода правители, всегда
самые безобразные и злобные из всего стада." (гл. VII)
"Они сильны и дерзки, но вместе с тем трусливы, что делает их
наглыми, низкими и жестокими."(гл. VIII)
"...еху не только самые грязные, гнусные и безобразные животные
на земле, но отличаются также крайним упрямством, непослушанием,
злобой и мстительностью." (гл. IX)
Гулливер о жизни среди гуигнгнмов:
"Я наслаждался прекрасным здоровьем и полным душевным спокойст-
вием. Мне нечего было бояться предательства или непостоянства
друга и обид тайного или явного врага. Мне не приходилось прибе-
гать к подкупу и лести, чтобы снискать милости великих мира и их
фаворитов. Мне не нужно было ограждать себя от обмана и насилия.
Здесь не было ни врачей, чтобы вредить моему телу, ни юристов,
чтобы разорить меня, ни доносчиков, чтобы за плату возводить на
меня ложные обвинения. Здесь не было зубоскалов, клеветников,
карманных воров, взломщиков, стряпчих, болтунов, спорщиков,
убийц, мошенников. Не было лидеров и членов политических партий и
кружков, не было тюрем, топоров, виселиц, плетей и позорного
столба. Не было обманщиков-купцов и плутов-ремесленников. Не было
чванства и тщеславия. Не было франтов, буянов, пьяниц; не было
назойливых, вздорных, крикливых, пустых приятелей. Не было него-
дяев, поднявшихся из грязи благодаря своим порокам, и благородных
людей, брошенных в грязь за свои добродетели; не было вельмож,
судей, скрипачей и учителей танцев."(гл. X)
"Я приходил в ужас от одной мысли возвратиться в общество еху
и жить под их властью. Ибо в желанном мною уединении я мог, по
крайней мере, размышлять о добродетелях неподражаемых гуигнгн-
мов, не подвергаясь опасности снова погрязнуть в пороках моего
племени." (гл. XI)
Гулливер о возвращении в Европу:
"Но в конце концов моя ненависть к еху восторжествовала над
всеми другими соображениями. Повернув пирогу, я направился к
югу и вошёл в ту же бухотчку, откуда отправился поутру. Я пред-
почитал отдаться в руки варваров, чем жить среди европейских
еху."
"Капитан принял мой рассказ за бред или галлюцинацию, что меня
крайне оскорбило. Я совсем отучился от лжи, свойственной всем
еху, и позабыл об их всегдашней склонности относиться недоверчиво
к словам себе подобных."
"Он предлагал мне свой лучший костюм, но я решительно отказы-
вался от всего, не желая покрывать себя вещью, касавшейся тела
еху."
"Жена и дети встретили меня с большим удивлением и радостью.
Они давно считали меня погибшим. Но я должен откровенно сознать-
ся, что при виде их я почувствовал только ненависть, отвращение
и презрение. Как только я вошёл в дом, жена заключила меня в
объятия и поцеловала. От этого прикосновения я упал в обморок,
продолжавшийся больше часа." (гл. XI)
И т. д.
* * *
Чуть пообтёршись в обществе, начал впадать в мизантропизм свет-
лый гений русского народа жизнелюб Александр Пушкин. У него:
"Душа моя, меня тошнит с досады -- на что ни взгляну, все такая
гадость, такая подлость, такая глупость -- долго ли этому быть?"
(письмо Л. С. Пушкину, январь или февраль 1824 г.).
Ещё мизантропема у Пушкина ("Евгений Онегин"):
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Все это часто придает
Большую прелесть разговору.
Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.
* * *
Вполне определённым мизантропом стал к концу жизни даже весель-
чак Марк Твен (1835-1910). Чтобы вполне выразить своё зрелое от-
ношение к людям, он написал, среди прочего, "сатанинскую" повесть
"Таинственный незнакомец, в которой якобы от имени Сатаны говорит
следующее:
"Каждый раз человечество возвращается к той же исходной точке.
Уже целый миллион лет вы уныло размножаетесь и столь же уныло
истребляете один другого. К чему? Ни один мудрец не ответит на
мой вопрос. Кто извлекает для себя пользу из всего этого? Только
лишь горстка знати и ничтожных самозванных монархов, которые пре-
небрегают вами и сочтут себя оскверненными, если вы прикоснетесь
к ним, и захлопнут дверь у вас перед носом, если вы постучитесь к
ним. На них вы трудитесь, как рабы, за них вы сражаетесь и
умираете (и гордитесь этим к тому же вместо того, чтобы почитать
себя опозоренными). Само наличие этих людей -- удар по вашему
достоинству, хотя вы и страшитесь это признать. Они не более чем
попрошайки, которых вы из милости кормите, по эти попрошайки
взирают на вас, как филантропы на жалких нищих. Такой филантроп
обращается с вами, как господин со своим рабом, и слышит в ответ
речь раба, обращенную к господину. Вы не устаете кланяться им,
хотя в глубине души -- если у вас еще сохранилась душа --
презираете себя за это. Первый человек был уже лицемером и трусом
и передал свое лицемерие и трусость потомству. Вот дрожжи, на
которых поднялась ваша цивилизация."
"Неужели ты так и не понял, что, только лишившись рассудка,
человек может быть счастлив? Пока разум не покинет его, он видит
жизнь такой, как она есть, и понимает, насколько она ужасна.
Только сумасшедшие счастливы, да и то не все. Счастлив тот, кто
вообразит себя королем или богом, остальные несчастны по-прежне-
му, все равно как если бы они оставались в здравом уме. Впрочем,
ни об одном из вас нельзя твердо сказать, что он в здравом уме, и
я пользуюсь этим выражением условно."
"...Жизнь человечества -- постоянный, беспрерывный самообман.
От колыбели и вплоть до могилы люди внушают себе фальшивые
представления, принимают их за действительность и строят из них
иллюзорный мир. Из дюжины добродетелей, которыми люди чванятся,
хорошо, если они владеют одной; медь стараются выдать за золото."
Там же:
"На кладбище плотник, которому фрау Брандт уже год была должна
пятьдесят зильбергрошей, отобрал у нее гроб с мертвой дочерью
вместо залога. Фрау Брандт не платила долга потому, что ей нечем
было платить, и сейчас у нее тоже не было денег. Плотник унес
гроб домой и четверо суток держал у себя в погребе. Мать сидела
все это время у порога его дома и просила пожалеть ее. Наконец он
зарыл гроб без церковных обрядов на скотном дворе у своего брата.
Лизина мать почти помешалась от стыда и от горя. Она забросила
дом и хозяйство и бродила по городу, проклиная плотника и
кощунственно понося законы империи и святой церкви. На нее было
жалко смотреть. Сеппи просил Сатану, чтобы он вмешался, но Сатана
возразил, что плотник и все прочие -- люди и поступают в точности
так, как подобает этому классу животных. Если бы так поступала
лошадь, он непременно вмешался бы. В случае если какая-нибудь
лошадь позволит себе подобный людской поступок, он просит тотчас
сообщить ему, чтобы он мог вмешаться. Это, конечно, было
насмешкой с его стороны. Где же отыщешь такую лошадь?"
* * *
К мизантропам, хотя и не ярко выраженным, принадлежит и Антон
Павлович Чехов (у многих, как и Марк Твен, проходящий по разряду
великих гуманистов). Откровенно мизантропических высказываний у
Чехова встречается немало. К примеру, в декабре 1888 года он
написал:
"Вообще живётся мне скучно, и начинаю я временами ненавидеть,
чего раньше со мной никогда не бывало. Длинные, глупые разговоры,
гости, просители, рублёвые, двух- и трёхрублёвые подачки, траты
на извозчиков ради больных, не дающих мне ни гроша, -- одним
словом, такой кавардак, что хоть из дому беги. Берут у меня
взаймы и не отдают, книги тащат, временем моим не дорожат... Не
хватает только несчастной любви." (Бердгиков Г. П. "Чехов", стр.
220)
Выражение "начинаю я временами" не должно здесь восприниматься
как ослабляющее убедительность тезиса о мизантропизме Чехова:
во-первых, мизантропами не рождаются, а становятся; во-вторых,
даже ярко выраженные мизантропы отдаются своему характерному
чувству далеко не во всякий момент, а только время от времени.
* * *
Ещё из истории русского мизантропизма. Значительным представи-
телем его является Александр Блок. У него можно прочесть, к при-
меру, следующее:
"В голосе этой барышни за стеной -- какая тупость, какая скука:
домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают. Когда она наконец
ожеребится? Ходит же туда какой-то корнет. Ожеребится эта --
другая падаль поселится за переборкой, и так же будет выть, в
ожидании уланского жеребца. К чёрту бы всё, к чёрту!" ("Из
записных книжек и дневников", 1918 г., 5 янв.)
"Патриотизм -- грязь (...) Религия -- грязь (попы и пр.) (...)
Романтизм -- грязь. Всё, что ОСЕЛО догматами, нежной пылью,
СКАЗОЧНОСТЬЮ -- стало грязью." (там же, 20 февр.)
"Я живу в квартире, а за тонкой перегородкой -- находится
другая квартира, где живет буржуа с семейством (называть его по
имени, занятия и пр. -- лишнее). Он обстрижен ежиком , расто-
ропен, пробыв всю жизнь важным чиновником, под глазами -- мешки,
под брюшком тоже, от него пахнет чистым мужским бельем, его дочь
играет на рояли, его голос -- тэноришка -- раздается за стеной,
на лестнице, во дворе у отхожего места, где он распоряжается, и
пр. Везде он."
"Господи боже! Дай мне силу освободиться от ненависти к нему,
которая мешает мне жить в квартире, душит злобой, перебивает
мысли. Он такое же плотоядное двуногое, как я. Он лично мне еще
не делал зла. Но я задыхаюсь от ненависти, которая доходит до
какого-то патологического истерического омерзения, мешает жить."
"Отойди от меня, сатана, отойди от меня, буржуа, только так,
чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать; лучше я или еще
хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, сатана."
(там же, 26 февр.)
* * *
Мизантропизм у Сергея Есенина. Глубоко освоить мизантропическое
мировоззрение Есенин не успел, но в принципе был на верном пути,
на котором блистательно отметился а хотя бы и этим:
Прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой изнывая истомою.
* * *
Мизантропизм у А. И. Бунина:
"Зачем жить, для чего? Зачем делать что-нибудь? В этом мире, в
их мире поголовного хама и зверья, мне ничего не нужно..."
"Будет жить и через сто лет всё такая же человеческая тварь, --
теперь-то я уж знаю ей цену!" ("Окаянные дни", 20 апр. 1919 г.)
* * *
Румынско-французский мизантроп-абсурдист Эмиль Мишель Чоран
(1911-1995):
"В зоопарке. Все животные ведут себя пристойно - кроме обезьян.
Чувствуется, что это уже без пяти минут люди."
"Человек скоро исчезнет, до недавнего времени я был в этом тве-
рдо убежден. Теперь я изменил свое мнение: он ДОЛЖЕН исчезнуть."
* * *
До недавних пор мизантропизм рассматривался как болезненная
реакция на несовершенства человеческого мира. Люди стеснялись
своего мизантропизма, видя в нем признак собственной слабости.
К подобному взгляду располагало то, что запас надежд у челове-
чества был более обширным, чем в настоящее время, да и признаки
вырождения человеков были не столь значительными и не столь
распространенными, как теперь. Возможно (если только меня не
опередил в этом какой-нибудь борзописец), моя главная заслуга
перед людьми будет состоять в том, что я первый заявил следующее:
общество уже настолько испортилось, что мизантропизму пора пре-
вращаться из черты неврастенического характера в здравую мощную
идеологию, должную обеспечить спасение того, что еще можно
спасти.