Владимир Маяковский
как доставший современников своим главарьством

Владимир Маяковский

  Владимир Маяковский (1893-1930) -- особо выпендристый, эгоцент-
ристый и шумный советский поэт, также проявивший себя как публи-
цист, драматург, киносценарист, кинорежиссёр, киноактёр, худож-
ник, редактор журналов. В своё время он блистал неимоверно, в 
основном на поэтическом поприще, но на "одного из крупнейших поэ-
тов XX века" он, наверное, не потянет.
  Происхождением Маяковский -- из каких-то задрипанных казачьих
дворян, примазавшихся к Грузии. Если другие известные поэты на
Кавказ за вдохновением только ездили, то Маяковский прямо там и
родился (но по его творчеству это не заметно). Каким лешим в этом
континентальном семействе всплыл вдруг маяк, история литературы
ещё не выяснила. Папаня будущего поэтического новатора трудился
лесничим: охранял от короедов и предприимчивых грузин горные леса
в районе Кутаиси.
  Начинал Маяковский как партийный вундеркинд: обчитывался РСДРП-
шной литературой в возрасте, в каком правильные дети обчитывались
Жюлем Верном и Артуром Конан-Дойлем. Потом отошёл от большевистс-
кой партработы и сделал неудачную попытку пробиться в художники.
Потом стал "эпатировать" в качестве кубиста-футуриста, а там уже
и революция подошла.
  На фронт в 1914-м и последующие годы Маяковского не взяли как
якобы неблагонадёжного, хотя других неблагонадёжных туда, наобо-
рот, брали -- в надежде, что тех убьют. В Октябрьскую Революцию и
Гражданскую войну он тоже всё как-то пребывал не при оружии, не в
атакующих колоннах. В сравнении с пропахшими порохом гайдарами,
фадеевыми, шолоховыми, фурмановыми, лавренёвыми он был по сути
говно. Вообще непонятно, как его терпели люди в будённовках, ког-
да он гремел свои рррреволюционные вирши, тварь тыловая.
  Возможно, у него всё-таки был какой-то медицинский непорядок --
в голове или в прочем организме -- но многим другим людям подоб-
ное воевать не мешало.
  Вместо сражания за Советскую власть Маяковский за неё политиче- 
ские плакатики рисовал. Стиль этих плакатиков -- дегенератский.
  В процессе ознакомления с биографией Маяковского он определённо
задалбливает своими убогими настырными "эпатажами": неприятно даже
просто читать про них. Индивид, лезущий к славе такими способами,
-- наверняка моральный урод.
  Человек он в сущности был пустоватый (не успел в своё время не
спешно наполниться) и подражательный, зато рано усвоивший, что 
главное для успеха в искусстве -- это позы, причём лучше не в 
одиночестве, а в компашке себе подобных (комашка впечатляет много 
больше).
  Среди прочего, в Маяковском было неприятно то, что он повадился
таскаться за границу, к ужасным буржуям: впаривал трудящимся СССР
"пою моё Отечество", а сам норовил дёрнуть в Париж, Берлин, Нью-
Йорк и т. п. Всего у него были 3 выезда, по несколько месяцев
каждый. В сравнении с возможностями тогдашнего среднего советско-
го интеллигента это было неимоверно много. Возвращаясь из-за буг-
ра, Маяковский эпатировал уже не жёлтыми кофтами, а заграничными
костюмами и шляпами. Эпатировал невыездного Михаила Булгакова и
др.
  Со своими пьесами он всегда обсирался -- начиная с самой первой
-- названной аж "Владимир Маяковский".
  Из девяти его киносценариев, по-видимому, ни один не заслуживает
внимания.
  К концу 1920-х он, надо думать, изрядно "достал" коллег своей
манерой упорно торчать в президиумах, греметь-пропагандонить и
тянуть на себя литературное одеяло.
  Он был определённо позёристый ррреволюционный пустозвон, кото-
рый, написывая на рубль, натрынживал по этому поводу аж на 10
рублей, а то и больше.
  О поэтическом новаторстве Маяковского. Якобы он стал иначе, чем
принято, работать с ритмами и рифмами. На самом деле нормальные
стихи у него наверняка попросту не особо получались, а новаторст-
во позволяло делать вид, что "классическое" ему не интересно. 
Аналогично в "современном искусстве" хватает "выдающихся художни-
ков", которые вряд ли в состоянии сделать классический рисунок
хотя бы на среднем уровне качества.
  На стихи Маяковского, похоже, не сложилось ни одной песни. Даже
на вот эти ("Песня-молния"):
                   За море синеволное,
                   за сто земель
                   и вод
                   разлейся, песня-молния,
                   про пионерский слет.

  С чего бы?
  (Кстати, попалось про эти стихи на глаза такое:
  "Общей темы в стихе не прослеживается. Он состоит из обрывочных
сообщений и призывов. Все призывы связаны только общей динамикой
– стремлению к объединению, прогрессу и всеобщей грамотности."
  "Главного героя данного произведения сложно назвать. В начале
произведения Маяковский воспевает пионерский слет, затем рабочий
класс и в конце стихотворения он воспевает некоего вожатого 'то-
варища ВКП'."
  Ну, может, изящная ирония тут видится только мне.)
  Безвестные и малоизвестные еврейские лирики насочиняли душев-
нейших песенных стихов (причём без всяких "лесенок") для советс-
ких и постсоветских граждан, так что от упоительного волнения у
тех чуть ли не выносился/выносится мозг, а у номинально великого 
Маяковского на таком же уровне потребительского качества НЕТ
НИЧЕГО.
  Я не удерживаю в памяти, кто написал, к примеру, вот это:

            Иногда о любви забываю я,
            Но про всё забываю, любя,
            Без тебя не живу, не бываю,
            Даже если живу без тебя.

                Гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения, 
                И вижу в нем любовь мою, и думаю о ней. 
                Давай не видеть мелкого в зеркальном отражении, 
                Любовь бывает долгою, а жизнь еще длинней.
   
  ...но я это пою. А вот и "гражданское", даже маршевое, но тоже 
от практически безвестного (ну, в сравнении с Маяковским) поэта:

           Мы - красные кавалеристы, 
           И про нас 
           Былинники речистые 
           Ведут рассказ: 
           О том, как в ночи ясные, 
           О том, как в дни ненастные 
           Мы гордо, 
           Мы смело в бой идем.  

                Веди, Будённый, нас смелее в бой! 
                Пусть гром гремит, 
                Пускай пожар кругом. 
                Мы - беззаветные герои все, 
                И вся-то наша жизнь есть борьба! 

  А что заводное, простите, осталось от Владимира Владимировича?
  Да, есть у него стихи, которые подходят для выкрикивания в лицо 
классовым врагам. "Левый марш", к примеру. Я в своё время специ-
ально отрабатывал орание "Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ мау-
зер!" и т. п., но революционной ситуации так и не дождался (а те-
перь уже думаю, что она мне на фиг нужна).
  В общем, он со своими поэзами давно уже ни к селу, ни к городу.

                            *  *  *

  Одну песню на стихи Маяковского мне всё же откопали:

                  Возьмём винтовки новые,
                  На штык -- флажки,
                  И с песнею в стрелковые
                  пойдем кружки.
                  Раз, два!
                  Все в ряд!
                  Вперед, отряд.
                  Когда война-метелица
                  придет опять -
                  должны уметь мы целиться,
                  уметь стрелять.
                  И т. д.

  Исполняют её в фильме "Тимур и его команда" (1940). Слова у 
этой песни дурацкие, музыка не заводная, так что в народ она не 
пошла. Зато пошла, к примеру, "Песня о первом пионерском отряде" 
со стихами безвестного Сакко Рунге.

                            *  *  *

  Нашли мне ещё одну песню на стихи от Маяковского (правда, не-
оконченные, вытащенные из каких-то черновиков):

             Любит? не любит? Я руки ломаю
             и пальцы разбрасываю разломавши,
             так рвут загадав и пускают по маю
             венчики встречных ромашек.
             Пускай седины обнаруживает стрижка и бритье,
             Пусть серебро годов вызванивает уймою,
             надеюсь, верую, вовеки не придет
             ко мне позорное благоразумие
             И т. д.

  Исполнял Николай Носков. Песня с дежурной мелодией.

                            *  *  *

  Лично я отыскал у Маяковского только две вещи бессмертного,
всевременного типа. Вот эту:
  
                 Я сразу смазал карту будня,
                 плеснувши краску из стакана;
                 я показал на блюде студня
                 косые скулы океана.
                 На чешуе жестяной рыбы
                 прочел я зовы новых губ.
                 А вы
                 ноктюрн сыграть
                 могли бы
                 на флейте водосточных труб?

  ... и вот эту:

                Я хочу быть понят моей страной, 
                А не буду понят - что ж, 
                По родной стране пройду стороной, 
                Как проходит косой дождь.

  Последнюю он вычеркнул.

                            *  *  *

  В советской литературе 1920-х реально хватало эффектных вещей,
против которых писульки Маяковского были типа ничто. Вот некото-
рые из этих ударных произведений:
    "Бронепоезд 14-69" Всеволода Иванова (1922, 1927)
    "Хождение по мукам" Алексея Толстого, ч. 1-2 (1925-1928)
    "Аэлита" Алексея Толстого (1923)
    "Месс-менд, или Янки в Петрограде" Мариэтты Шагинян (1924)
    "Сорок первый" Бориса Лавренёва (1924)
    "Три Толстяка" Юрия Олеши (1925)
    "Белая гвардия" Михаила Булгакова (1925)
    "Роковые яйца" Михаила Булгакова (1925)
    "Голова профессора Доуэля" Александра Беляева (1925)
    "Зойкина квартира" Михаила Булгакова (1926)
    "Властелин мира" Александра Беляева (1926)
    "Земля Санникова" Владимира Обручева (1926)
    "Гиперболоид инженера Гарина" Алексея Толстого (1927)
    "Двенадцать стульев" Ильи Ильфа и Евгения Петрова (1927)
    "Республика ШКИД" Григория Белых и Леонида Пантелеева (1927)
    "Человек-амфибия" Александра Беляева (1927)
    "Тихий Дон" Михаила Шолохова, 1-я часть (1928)
    "Школа" Аркадия Гайдара (1929)
     И др.

  То есть, в креативном отношении Маяковский был только один из
очень многих, причём он был не из самых лучших, а всего лишь из 
чаще попадавшихся на глаза.

                            *  *  *

  Если кто не помнит, у Маяковского и детские стихи имеются. Это 
не его знаменитая чушь "Я люблю смотреть, как умирают дети", а
"Крошка сын к отцу пришёл...", "У меня растут года..." и ещё штук
15 стихотворений, по большей части странных, так что на самом
деле к детям лучше с ними не приставать.
  Халтурного и дурацкого у Маяковского -- немеряно. Вот пример
навскидку (1929, "За море синеволное...""):

                      Китайские акулы,
                      умерьте
                      вашу прыть, -
                      мы
                      с китайчонком-кули
                      пойдем
                      акулу крыть.

  Простите, крыть -- не в ЗООТЕХНИЧЕСКОМ ли смысле? А то, что 
акула -- рыба, -- это ничего? Или Маяковский имел в виду "крыть
матом"?
  Типичная ситуация у Маяковского (впрочем, не только у него):
несколько эффектных строк в начале (с них -- и ради них -- как 
правило, начинается произведение), а дальше пиит просто тянет
размер, кое-как надёргивая словеса, чтобы опус вырос до прилично-
го объёма. Ударные строки помнятся, с ними носятся, но если кто
думает, что и прочее в соответствующих произведениях выдерживает-
ся на таком же уровне, он рискует нарваться на разочарование.
  Говорят: Маяковский стал образцом для (сильно повлиял на) Воз-
несенского, Рождественского, Евтушенко и т. д. Нет возражений:
опыт настырного самовыпячивания у Маяковского действительно был
успешным (товарищ ещё как выпятился!), и ОТДЕЛЬНЫЕ ФРАЗЫ в его
стихах были литературно весьма удачными. Корректно даже говорить,
что в этих фразах он был гениален. Но, извините, даже с "лесен-
кой" у Маяковского нигде не набирается подряд хотя бы нескольких
страниц высококачественного текста. У Маяковского нет ничего
уровня "Полтавского боя" Пушкина, "Бородина" Лермонтова, "Конь-
ка-Горбунка" Ершова. Потом, регулярные словесные выверты раздра-
жают: они выглядят как порождение какой-то психической проблемы.

                            *  *  *

  В качестве примера гениального от Маяковского мне тычут "Стихи 
о советском паспорте". По-моему, стишки эти очень лживые: мелкий
пограничный чиновник, которому нет ни личных, ни служебных причин
ненавидеть СССР и который целыми днями всматривается во всякие 
паспорта, имея единственной заботой проверять их поскорее, у Мая-
ковского (почему-то следующего за этим чиновником по пятам и пя- 
лящегося из-за плеча ему в физиономию, а не тихо сидящего в своей
каюте, как это положено при проверке) гримасничает над каждым до-
кументом в зависимости от страны выдачи, а над паспортом Маяковс-
кого гримасничает особенно долго и яростно, с какого-то рожна
считая, что перед ним враг свободного мира, а не хитрозадый лите-
ратурный паразит, повадившийся таскаться на вожделенный Запад за
чужой счёт, или ещё какая советская либо антисоветская сволочь
(мало ли кому разрешают выезд). Полагаю, скорее, было наоборот:
внимание к Маяковскому и его паспорту было минимальное. А Маяков-
ский ж ожидал, что вокруг него будут какие-то танцы с бубном,
отсюда -- детская обида за игнор, вылившаяся в весьма злобные
стишки, ставшие классикой подлизывания к Советскому государству.
Напомним себе, что у 99,999% советских граждан проверить реакцию
каких-либо иностранных чиновников на советский заграничный пас-
порт не было ни малейшей возможности. Приходилось верить Маяковс-
кому, что Отечество -- в кольце врагов, исполненных ненависти к
Стране Самых Счастливых Рабочих, и что редкие выездуны за пределы
большевистского рая -- это герои, серьёзно рискующие жизнью, как
товарищ Нетте -- человек и пароход.
  Мне на это возразили:
  "Как бы вы посмотрели на человека, который показывает вам 
справку, что у него СПИД? Или лихорадка Дэнге? Или Эбола? А это
распространитель политической заразы. И профессиональный агитатор
режима, только что уничтожившего миллионы людей в своей стране, и
пытавшегося совершить агрессии против других народов, иногда уда-
чные (Бухара, Коканд, Хива), иногда неудачные (Финляндия, Прибал-
тика, Польша, Афганистан)."
  Моё контрвозражение. Агитатором уже получена виза, то есть,
вопрос о его въезде уже решён теми, кому положено. Задача погра-
ничного чиновника -- проверить наличие визы, и только. Знать, кто
такой Маяковский, ему не обязательно. Даже если это красный аги-
татор, то, может, его пустили на Запад, чтобы разложить морально,
перевербовать, сделать невозвращенцем или хотя бы агентом влия-
ния. С очень многими этот номер проходил элементарно, из-за чего
и был сцыкёж по поводу выпуска советских граждан за границу, а в
каждом вернувшемся чекисты подозревали шпиона и заговорщика. Что
же касается реальных подрывников, то они прекрасно выбирались за
бугор нелегальным образом.

                            *  *  *

  А вот совсем уж мерзкая ложь от Маяковского: "Плюнем в лицо той 
белой слякоти, сюсюкающей о зверствах Чека!" Уж чего-чего, а че-
кистских зверств хватило бы даже на несколько государств/эпох.

                            *  *  *

  Иван Бунин (незаменимый, когда требуется утопить в дерьме кого-
нибудь из литераторов):
  "Маяковский останется в истории литературы большевицких лет как
самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедст-
ва, по части литературного восхваления его и тем самым воздейст-
вия на советскую чернь." 
  "И советская Москва не только с великой щедростью, но даже с
идиотской чрезмерностью отплатила Маяковскому за все его восхва-
ления ее, за всякую помощь ей в деле развращения советских людей,
в снижении их нравов и вкусов. Маяковский превознесен в Москве не
только как великий поэт. В связи с недавней двадцатилетней годов-
щиной его самоубийства московская 'Литературная газета' заявила,
что 'имя Маяковского воплотилось в пароходы, школы, танки, улицы,
театры и другие долгие дела. Десять пароходов "Владимир Маяковс-
кий" плавают по морям и рекам. "Владимир Маяковский" было начер-
тано на броне трех танков. Один из них дошел до Берлина, до
самого рейхстага. Штурмовик "Владимир Маяковский" разил врага с
воздуха. Подводная лодка "Владимир Маяковский" топила корабли в
Балтике. Имя поэта носят: площадь в центре Москвы, станции метро,
переулок, библиотека, музеи, район в Грузии, село в Армении,
поселок в Калужской области, горный пик на Памире, клуб литера-
торов в Ленинграде, улицы н пятнадцати городах, пять театров, три
городских парка, школы, колхозы...'"
  "Маяковский прославился в некоторой степени еще до Ленина,
выделился среди всех тех мошенников, хулиганов, что назывались
футуристами. Все его скандальные выходки в ту пору были очень
плоски, очень дешевы, все подобны выходкам Бурлюка, Крученых и
прочих. Но он их всех превосходил силой грубости и дерзости."
  "В день объявления первой русской войны с немцами Маяковский
влезает на пьедестал памятника Скобелеву в Москве и ревет над
толпой патриотическими виршами. Затем, через некоторое время, на
нем цилиндр, черное пальто, черные перчатки, в руках трость
черного дерева, и он в этом наряде как-то устраивается так, что
на войну его не берут. Но вот наконец воцаряется косоглазый,
картавый, лысый сифилитик Ленин..."
  "Что именно требовалось, как 'оружие', этим кругам, то есть,
проще говоря, Ленину с его РКП, единственной партией, которой он
заменил все прочие партийные организации? Требовалась 'фабрикация
людей с материалистическим мышлением, с материалистическими чувс-
твами', а для этой фабрикации требовалось все наиболее заветное
ему, Ленину, и всем его соратникам и наследникам: стереть с лица
земли и оплевать все прошлое, все, что считалось прекрасным в
этом прошлом, разжечь самое окаянное богохульство, - ненависть к
религии была у Ленина совершенно патологическая, - и самую зверс-
кую классовую ненависть, перешагнуть все пределы в беспримерно
похабном самохвальстве и прославлении РКП, неустанно воспевать
'вождей', их палачей, их опричников, - словом как раз все то, для
чего трудно было найти более подходящего певца, 'поэта', чем Мая-
ковский с его злобной, бесстыдной, каторжно-бессердечной натурой,
с его площадной глоткой, с его поэтичностью ломовой лошади и за-
борной бездарностью даже в тех дубовых виршах, которые он выдавал
за какой-то новый род якобы стиха, а этим стихом выразить все то
гнусное, чему он был столь привержен, и все свои лживые восторги
перед РКП и ее главарями, свою преданность им и ей. Ставши будто
бы яростным коммунистом, он только усилил и развил до крайней
степени все то, чем добывал себе славу, будучи футуристом,
ошеломляя публику грубостью и пристрастием ко всякой мерзости."
  По информации Бунина Маяковский во время своей учёбы в гимназии 
носил весьма содержательное прозвище "Идиот Полифемович":
  "..Я был в Петербурге в последний раз, - в последний раз в жиз-
ни! - в начале апреля 17-го года, в дни приезда Ленина. Я был 
тогда, между прочим, на открытии выставки финских картин. Там со-
брался 'весь Петербург' во главе с нашими тогдашними министрами
Временного Правительства, знаменитыми думскими депутатами и гово-
рились финнам истерически-подобострастные речи. А затем я присут-
ствовал на банкете в честь финнов. И, Бог мой, до чего ладно и
многозначительно связалось все то, что я видел в Петербурге, с
тем гомерическим безооразием, в которое вылился банкет! Собрались
на него все те же, весь 'цвет русской интеллигенции', то есть
знаменитые художники, артисты, писатели, общественные деятели,
министры, депутаты и один высокий иностранный представитель,
именно посол Франции. Но надо всеми преобладал Маяковский. Я
сидел за ужином с Горьким и финским художником Галленом. И начал
Маяковский с того, что вдруг подошел к нам, вдвинул стул между
нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов; Галлен
глядел на него во все глаза - так, как глядел бы он, вероятно, на
лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький
хохотал. Я отодвинулся.
- Вы меня очень ненавидите? - весело спросил меня Маяковский.
  Я ответил, что нет: 'Слишком много чести было бы вам!' Он рас-
крыл свой корытообразный рот, чтобы сказать что-то еще, но тут
поднялся для официального тоста Милюков, наш тогдашний министр
иностранных дел, и Маяковский кинулся к нему, к середине стола. А
там вскочил на стул и так похабно заорал что-то, что Милюков
опешил. Через секунду, оправившись, он снова провозгласил:
'Господа!' Но Маяковский заорал пуще прежнего. И Милюков развел
руками и сел. Но тут поднялся французский посол. Очевидно, он был
вполне уверен, что уж перед ним-то русский хулиган спасует. Как
бы не так! Маяковский мгновенно заглушил его еще более зычным
ревом. Но мало того, тотчас началось дикое и бессмысленное
неистовство и в зале: сподвижники Маяковского тоже заорали и
стали бить сапогами в пол, кулаками по столу, стали хохотать,
выть, визжать, хрюкать. И вдруг все покрыл истинно трагический
вопль какого-то финского художника, похожего на бритого моржа.
Уже хмельной и смертельно бледный, он, очевидно, потрясенный до
глубины души этим излишеством свинства, стал что есть силы и
буквально со слезами кричать одно из русских слов, ему известных:
- Много! Многоо! Многоо!
  Одноглазый пещерный Полифем, к которому попал Одиссей в своих
странствиях, намеревался сожрать Одиссея. Маяковского еще в гим-
назии пророчески прозвали Идиотом Полифемовичем. Маяковский и
прочие тоже были довольно прожорливы и весьма сильны своим одно-
глазием. Маяковские казались некоторое время только площадными
шутами. Но недаром Маяковский назвал себя футуристом, то есть
человеком будущего: он уже чуял, что полифемовское будущее при-
надлежит несомненно им, Маяковским, и что они, Маяковские, вскоре
уж навсегда заткнут рот всем прочим трибунам еще великолепнее,
чем сделал он один на пиру в честь Финляндии..."

                            *  *  *

  Композитор Г. В. Свиридов о Маяковском ("Музыка как судьба", 
стр. 184.): 
  "Это был по своему типу совершенно законченный фашист, сформи-
ровавшийся в России, подобно тому, как в Италии был Маринетти.
Сгнивший смолоду, он смердел чем дальше, тем больше, злобе его не
было пределов. Он жалил, как скорпион, всех и всё, что было
рядом, кроме Власти и Полиции, позволяя себе лишь безобидные для
них намёки на бюрократизм, омещанивание и т. д. Наконец, в
бешенстве, изнемогая от злобы, он пустил жало в свою собственную
голову. На его примере видно, как опасен человек без достаточного
своего ума, берущийся за осмысление великого жизненного процесса,
который он не в состоянии понять, ибо живёт, 'фаршированный'
чужими идеями. Это человек, якобы 'свободный', а в самом деле
'раб из рабов', ибо не в состоянии не только осознать, но даже и
подумать о своём жалком рабском положении. Человек, продавшийся
за деньги (или честолюбие), лишён любви, ибо одно исключает
другое. Сколько вреда нанесли эти люди, и как их несёт на своих
плечах современное зло. Оно благословляет и плодит только им
подобных."
  Эстетизация борьбы и насилия, культ сильной личности -- это 
таки да, атрибуты фашистского мировоззрения.

                             *  *  *

  Корней Чуковский: 
  "Маяковский не может пройти мимо Бога, чтобы не кинуться на 
него с сапожным ножом."
  Чуковский и Маяковский выбрали разные варианты продвижения 
себя: если Чуковский вживался в роль всеобщего друга (даже с Мая-
ковским водился), то Маяковский поставил сначала на эпатаж, потом 
-- на демонстративную верность правящей партии. Набрасывание на 
Бога годилось и для эпатажа, и для корчения из себя партийца, а 
вдобавок отвечало представлению Маяковского о собственном вели-
чии.

                            *  *  *

  Главный редактор журнала "Новоый мир" В. П. Полонский: 
  "Горький объяснял его 'наглую' манеру держаться его внутренней 
'застенчивостью'. То же самое говорил А. Н. Тихонов. Меня это не
убеждало. Застенчивости я никогда в нём не замечал. Страшная
развязность, безбоязненность и необычайное желание быть в центре
внимания. Голод его честолюбия был неутолим. Им двигало чаще все-
го именно честолюбие и славолюбие. Он был счастлив, когда гремели
аплодисменты. Он мрачнел, делался чёрным, когда было обратное. Он
не терпел конкурентов. Он требовал подчинения. Самолюбие его было
огромно. Обиды он помнил и мстил."

                            *  *  *

  В. И. Ленин по поводу Маяковского:
  "Как не стыдно голосовать за издание '150 000 000' Маяковского 
в 5000 экз.? Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность.
по-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз.
для библиотек и для чудаков. А Луначарского сечь за футуризм.
Ленин."
  Ленин тут -- душка из душек. То, что его таинственная болезнь
рано свалила, -- гигантская потеря для общества. Продержись он 
ещё лет пятнадцать, и мир сегодня, наверное, выглядел бы заметно
иначе: лучше.

                            *  *  *

  Писал что-то критическое о Маяковском и Лев Троцкий, но мне по-
казалось, что его критика -- вода водой. Мне, кстати, и политиче-
ские тексты Троцкого не нравятся. По-моему, он всего лишь куль-
турненько трещал с некоторым заворотом в нужную ему сторону.

                           *  *  *

  [Завистливый] Б. А. Куркин ("Собачья лира 'пролетарского по-
эта'"):
  "...из футуриста он окончательно переквалифицировался в комму-
ниста и, 'наступив на горло собственной песне', пустился в сочи-
нение рекламных слоганов, типа 'нигде кроме, как в Моссельпроме'. 
Сам же он предпочитал мануфактуру заграничного пошива, хотя и
писал, что 'по совести', кроме свежевымытой сорочки, ему ничего
не надо. Реклама от Маяковского Из восьми последних лет жизни
более двух лет он провёл за границей, куда его охотно выпускала
власть. Отпустить человека за границу означало для советской
власти высшую форму доверия. И в этом смысле он был уникальный
экземпляр на советской литературной фабрике. Впрочем, за
пределами СССР он не только отдыхал, но и работал, выполняя
функцию агитатора-пропагандиста советского образа жизни. Он не
был алкоголиком, был идейно выдержанным, политически грамотным.
Однажды он даже публично грозился сорвать спектакль 'Дни
Турбиных', навербовав ради такого дела комсомольцев-хулиганов -
советских предшественников китайских хунвэйбинов. Угрозы,
впрочем, так и остались угрозами. Он умел держать себя в руках, а
потому лучшей кандидатуры для выполнению функций разъездного
поэтического главаря в распоряжении советской власти, пожалуй, и
не было. Правда, агитировал он не бомонд, а пролетариев. Но какой
бомонд стал бы выслушивать за свои деньги его большевистские
агитки? Информация относительно выступлений Маяковского перед
европролетариями крайне скупа. И это понятно: с трудом
представляется, что французские рабочие выучивали язык, на
котором говорил Ленин, с тем чтобы адекватно, а не через толмача,
воспринимать стихи Маяковского в оригинале (французский язык
Маяковский так и не выучил). Скорее всего, дело ограничивалось
лекциями на всякие-разные темы, главным образом, об СССР. А на
такие цели партия народных денег не жалела. Из письма Маяковского
к Л. Ю. Брик от 20 октября 1928 года: 'Дорогой, милый,
изумительный и родной Кис. К сожалению, я в Париже, который мне
надоел до бесчувствия, тошноты и отвращения. Сегодня еду на пару
дней в Ниццу (навернулись знакомицы) и выберу, где отдыхать. Или
обоснуюсь на 4 недели в Ницце, или вернусь в Германию. Без отдыха
работать не могу совершенно! Разумеется, ни дня больше двух
месяцев я в этих дохлых для меня местах не останусь'. Думается,
не следует обманываться пламенной и всепожирающей любовью
Маяковского к Революции, Ленину, Дзержинскому, ГПУ, Моссельпрому.
Всё чаще в его виршах советской поры звучит плохо скрываемая
издёвка. А ещё он открывал для себя Америку. Ну, как тут не
пожалеть человека, привозящего автомобили последних марок!" 
  Нормальному умному творческому человеку, чтобы у него набралось 
два года пребывания в заграничной благодати, требовалось ДВАДЦАТЬ 
ЧЕТЫРЕ ГОДА жизни -- и то при условии, что он каждый свой отпуск 
будет целиком проводить за бугром, что не так уж просто. Я слабо-
ват в арифметике, так что пересчитайте. У меня-то за 24 года на-
бралось поболее двух забугорных лет, но это за 24 года, а не за 
8, как у Маяковского. И набралось в основном благодаря команди-
ровкам (а иначе бы фиг). И в много более позднем возрасте. И в 
командировках я работал, а не "отдыхал". Если что, у меня тут 
прорывается не зависть к Маяковскому, а острая неприязнь к чело-
вечку, который спокойно брал из народного кармана, как из своего 
собственного (= отнимал у моих дедов), на заграничные разъезды и 
потом гадил в культуру своими в значительной части лживыми, коря-
выми и деструктивными стишками. Ну, хоть рано перекнулся.
  Не без участия "глашатая" Маяковского выстроили в СССР такую 
"зарю человечества", что выезд за бугор для среднего советского 
гражданина был практически невозможен. С одной стороны, крутили
кино типа "Таинственный остров" и "Дети капитана Гранта" и гар-
ланили по радио "А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер!", с 
другой, на просторы фиг выберешься даже ползком через границу 
(там доблестный погранец Карацупа сторожит). Путешествуй по Стра-
не Советов, если ты не колхозник (у тех даже не было паспортов).
  Кстати, катание сраных пропагандонских патриотов по Забугорью 
за государственный (= за народный) счёт продолжалось и после Мая-
ковского, и даже после краха СССР. Возвращаясь, они ещё энергич-
нее тявкали на чёртову заграницу, чтобы быть посланными туда 
снова и снова. За собственные средства ведь особо не ездишься, 
тем более что это в лом, когда существует халява. За свои катал-
ся, наверное, только Владимир Высоцкий -- тоже вербальный мега-
патриот, не могший дышать без России и закосивший, как и Маяков-
ский, от военной службы.

  Великодержавно шовиниствующий Б. А. Куркин (там же):
  "Он чётко улавливал импульсы, источаемые властью, и всегда ока-
зывался в первых рядах 'строителей коммунизма'. 31 октября 1926 
года, в самый разгар кампании 'украинизации', в газете 'Известия 
ВЦИК' было опубликовано стихотворение В. Маяковского 'Долг Украи-
не', переведённое, разумеется, на мову. Нынче этот стих считают 
своим долгом цитировать в бывшей 'радяньской неньке' представите-
ли всех политических течений и умозрений. Вот несколько строк из 
него:

                    ...товарищ москаль,
                           на Украину
                                шуток не скаль.
                     Разучите
                          у мову
                             на знаменах -
                                 лексиконах алых, -
                     эта мова
                              величава и проста.

  Если бы я был уверен, что Маяковский тут говорит искренне, я бы
похвалил его за намерение (не за корявый же стих!).

                            *  *  *

  Есть мнение, что Маяковский был "некрофилом": тяготел к растер-
занной плоти и всякое такое. Соответствующих шедевризмов у него
очень много:

             Чтобы флаги трепались в горячке пальбы,
             как у каждого порядочного праздника -
             выше вздымайте, фонарные столбы,
             окровавленные туши лабазника...
             
                                  "Облако в штанах" (1915)


                 А мы -
                 не Корнеля с каким-то Расином -
                 отца, -
                 предложи на старье меняться, -
                 мы
                 и его
                 обольем керосином
                 и в улицы пустим -
                 для иллюминаций.

                                       "Той стороне" (1918)

             И т. д.


  А вот в ту же струю лирическое отступление "Чикагские бойни" в 
"Моём открытии Америки":
  "Чикагские бойни -- одно из гнуснейших зрелищ моей жизни. Прямо
фордом вы въезжаете на длиннейший деревянный мост. Этот мост пе-
рекинут через тысячи загонов для быков, телят, баранов и для всей
бесчисленности мировых свиней. Визг, мычание, блеяние -- неповто-
римое до конца света, пока людей и скотину не прищемят сдвигающи-
мися скалами,-- стоит над этим местом. Сквозь сжатые ноздри лезет
кислый смрад бычьей мочи и дерма скотов десятка фасонов и милли-
онного количества. Воображаемый или настоящий запах целого разли-
вного моря крови занимается вашим головокружением. Разных сортов
и калибров мухи с луж и жидкой грязи перепархивают то на коровьи,
то на ваши глаза. Длинные деревянные коридоры уводят упирающийся
скот. Если бараны не идут сами, их ведёт выдрессированный козёл.
Коридоры кончаются там, где начинаются ножи свинобоев и быкобой-
цев. Живых визжащих свиней машина подымает крючком..." И т. д.

                            *  *  *

  Помимо "некрофилии", у Маяковского местами муссируется тема на-
силия над женщиной:

          Теперь  --  клянусь  моей  языческой  силою! --  
          дайте любую  красивую, юную,-- 
          души не растрачу, изнасилую 
          и в сердце насмешку плюну ей!

                            *  *  *

  Эффектный Юрий Карабичевский ("Воскресение Маяковского"):
  "К семнадцатому году молодой Маяковский оказался единственным 
из известных поэтов, у которого не просто темой и поводом, но
самим материалом стиха, его фактурой были кровь и насилие. Тот,
кто на протяжении нескольких лет сладострастно копался голыми
руками в вывернутых кишках и отрубленных членах, был вполне готов
перейти к штыку и нагану. На словах, только на словах."
  "У него была удивительная способность к ненависти. Он мог нена-
видеть все и вся, от предметов обихода до знаков препинания ("С
тех пор у меня ненависть к точкам. К запятым тоже"). Каждый новый
пункт его автобиографии кончается признанием в какой-нибудь нена-
висти. Эта ненависть билась в нем и металась, прорываясь то в од-
ну, то в другую сторону. В этом было что-то несомненно истеричес-
кое. Революция явилась для Маяковского благом прежде всего в том
оздоровительном смысле, что дала его ненависти направление и тем
спасла его от вечной истерики. На какое-то время он успокоился,
обрел равновесие. Он стал ненавидеть только туда. Вся энергия
была брошена в одну сторону."
  "Мы знаем, что в жизни Маяковский не резал глоток, не глушил
кастетом, не колол штыком. Он и на войне-то ни разу не был и даже
в партию, как сам признается, не вступил, чтобы не попасть на
фронт."
  Почему другие люди, как правило, не говорили и не говорят гадо-
стей, которые позволял себе говорить Маяковский? Потому что если
много говорить их, они станут восприниматься в качестве нормы и
соответствено изменят массовое поведение: люди реально начнут
много больше резать друг другу глотки и т. п. А это обычно ни к 
чему даже людям, уже режущим глотки: им незачем конкуренты и 
лишний риск. Потом, если бы все стали говорить гадости, Маяковс-
кий не смог бы эпатировать говорением гадостей. И чем бы он тогда 
эпатировал? Варианты навскидку: 1) говорением супер-гадостей, 
2) неговорением гадостей. Но супер-гадости "технически" невозмож-
ны (если что-то уже выкрашено в чёрный цвет, ещё чернее это что-
то особо не сделаешь), а неговорение гадостей может удивлять, но 
не эпатировать.
  Если почти все люди соблюдают нужные правила, то общество не 
разваливается от немногих нарушителей этих правил. В числе нару-
шителей оказался Маяковский. Он мог позволить себе нарушать пра-
вила лишь потому, что другие себе не позволяли.
  Так кто у нас Маяковский со своими эпатажными кровавыми гадос-
тями? Правильно, мразь. Возможно, даже хуже реальных убийц (тех
из них, которые убивают тихо, не пропагандируя того, что делают). 
И -- вот ведь совпадение! -- именно время наибольшей популярности 
Маяковского было отмечено в России/СССР разгулом массовых репрес-
сий. Назвать его "певцом" этих самых репрессий не получается, по-
тому что убийства и насилие на почве классовой борьбы -- не доми-
нирующая его тема, но к моральной поддержке этих репрессий с поэ-
тической стороны он приложился всё же немало.

                             *  *  *

  Был ли Маяковский поэтическим талантищем? Наверное, был, но не 
шибко выше своих конкурентов (поди ещё измерь). Занял видное
место, потому что был сверх-напорист, строчил в партийную струю и 
не отличался щепетильностью в конструировании образов.
  Считать его ритмические выверты признаком особой талантливости 
-- это неправильно: он -- один из ряда "экспериментаторов" своего
времени, искавших, чем бы сильнее выпендрнуться.
  Если сравнивать поэтические манеры с художественными, то стихи 
Маяковского -- это, наверное, аналог монументализма в живописи.
Но с примесью импрессионизма.

                             *  *  *

  Маяковский был литератор малочитающий. "Облако в штанах": "Ни-
когда ничего не хочу читать".
  Из "Я сам" (1928): "Беллетристики не признавал совершенно. Фи-
лософия. Гегель. Естествознание. Но главным образом марксизм."
  Правда, были 11 месяцев в Бутырке, когда он от нечего делать 
всё-таки "бросился на беллетристику. Перечёл всё новейшее (...) 
Отчитав современность, обрушился на классиков. Байрон, Шекспир,
Толстой. Последняя книга - 'Анна Каренина'. Не дочитал. Ночью
вызвали 'с вещами по городу'. Так и не знаю, чем у них там, у
Карениных, история кончилась."
  "Моё открытие Америки" (1925): "Мне необходимо ездить. Обраще-
ние с живыми вещами почти заменяет мне чтение книг."
  Оказывается, бедняга ездить за границу был вынужден, потому что
у него не шло чтение....

                            *  *  *

  Маяковский и языки. "Моё открытие Америки": "Я -- ни слова по-
английски". Там же о его французском и прочих языках: "Пришли и
справились, на каком языке буду изъясняться. Из застенчивости (не- 
ловко не знать ни одного языка) я назвал французский. Меня ввели
в комнату. Четыре грозных дяди и француз-переводчик. Мне ведомы
простые французские разговоры о чае и булках, но из фразы, ска-
занной мне французом, я не понял ни черта и только судорожно
ухватился за последнее слово, стараясь вникнуть интуитивно в
скрытый смысл. Пока я вникал, француз догадался, что я ничего не
понимаю..."
  В общем, большой путешественник Маяковский был в языках ни в 
зуб ногой. Только слегка говорил ещё на грузинском.

                            *  *  *

  В целом про "Моё открытие Америки" Маяковского надо честно, 
пусть и сквозь зубы, сказать, что это вещь читабельная: информа-
ция есть, стиль -- тоже, большевистского метания классовых молний
не очень много. Не "Путешествие в Арзрум" Пушкина, но тоже далеко
не провально.
  А ещё Маяковский очень содержательно и стилистически ярко напи-
сал про Есенина:
  "В первый раз я его встретил в лаптях и в рубахе с какими-то 
вышивками крестиками. Это было в одной из хороших ленинградских
квартир. Зная, с каким удовольствием настоящий, а не декоративный
мужик меняет свое одеяние на штиблеты и пиджак, я Есенину не
поверил. Он мне показался опереточным, бутафорским. Тем более,
что он уже писал нравящиеся стихи и, очевидно, рубли на сапоги
нашлись бы.
  Как человек, уже в свое время относивший и отставивший желтую 
кофту, я деловито осведомился относительно одежи:
- Это что же, для рекламы?
  Есенин отвечал мне голосом таким, каким заговорило бы, должно 
быть, ожившее лампадное масло.
  Что-то вроде:
- Мы деревенские, мы этого вашего не понимаем... мы уж как-ни-
будь... по-нашему... в исконной, посконной..." И т. д.
  В прозаических мемуарах я, вроде, разбираюсь не так плохо, как 
в стихах, поэтому говорю наиискреннейше: мне очень жаль, что Мая-
ковский не оставил всякого такого блистательного поболее -- даже
если бы для этого требовалось ещё чуть пожить.

                            *  *  *

  Маяковский был тот ещё тусовщик (= кучковальщик с себе подоб-
ными). А тусовочники тусуются ведь далеко не от нечем заняться: 
это часть технологии карьеры. Полезности тусования:
    - напоминание о себе;
    - собирание новостей, высматривание возможностей, обнаружение
      угроз;
    - подключение к "коллективному разуму";
    - выявление новых веяний;
    - налаживание отношений по схеме "ты -- мне, я -- тебе",
      обретение приятелей, сколачивание коалиций;
    - распространение порочащих сведений о конкурентах и недругах;
    - заведение романтических отношений, позволяющих совмещать 
      приятное с полезным для обустройства;
    - удовлетворение потребности погрызться, поконфликтовать не 
      лишь бы как, а с проекцией на продвижение себя;
    - удовлетворение стадного инстинкта, пережитие радости челове-
      ческого общения с дополнительной пользой по части карьеры.

  Чисто за счёт предъявления качественных опусов, как правило, не 
продвинуться, какими бы блистательными они ни были: дополнительно 
нужен неслабый ПРОПИХ -- и опусов, и великолепного себя. И чем
больше тусуются другие, тем больше должен тусоваться и ты, иначе
все плюшки будут делиться и потребляться в удалении от твоей 
сверхценной твроческой особы. Если ты креативишь "на злобу дня",
то для тебя тусование особенно значимо: надо ж пристраивать свой
продукт как можно быстрее, иначе он вскоре становится ненужным.
  В 1920-х Маяковский наверняка был очень мелькучим: трибунистым,
президиумистым. Быть на виду ему очень нравилось. Это был человек 
сцены, подпитывавшийся энергией от массы поклонников и поклонниц. 
Сидеть в одиночестве дома, читать, думать -- это было не для не-
го. Главное -- это было нетехнологично: чтобы кормиться своим не-
мудрёным трескучим творчеством, он должен был каждодневно напоми-
нать всем о себе, поддерживать контакты, высматривать возможнос-
ти, охранять подступы к кормушкам.
  В конце 1929 года Маяковскому приспичило сделать выставку "20 
лет работы", посвящённую себе драгоценному. На этой выставке, от-
крывшейся 1 февраля 1930 года он, разумеется, целыми днями мая-
чил, упиваясь остатками внимания к своей особе. Литераторы проиг-
норировали её (вряд ли все они её бойкотировали из вредности: ко-
му-то это бахвальство Маяковского было попросту не интересно).
  Поэмы у него трескучие, комедии -- не смешные. В поэмах он со-
трясал воздух по поводу партии, Ленина, СССР, в комедиях обличал
"прозаседавшихся" и "мурло мещанина". Всё это темы, с которыми 
драматически шибко не развернёшься, а главное -- самому ж, навер-
ное, становится противно от собственной супер-лояльности и пропа-
гандистости. 
  Хватануть оригинального социального материала Маяковскому в
своё время довелось не особенно (его подростковые отсидочки на
фоне чужих многолетних каторг смотрелись несолидно), фантазия у 
него ключём не била, в общем, ему уже реально не было о чём 
писать.
  Думаю, Маяковский застрелился скорее по литературным причинам,
чем по любовным или медицинским: осознал, что началась полоса
выведения его на чистую воду, задвигания из первого ряда во 
второй или третий.
  Большой нервный кусок мяса обиделся на общество за то, что оно
стало с ним меньше носиться.

                            *  *  *

  Поэтические конкуренты Маяковского эпохи 1920-х могут быть раз-
делены на 2 группы: на совсем советских и не совсем советских. Из
не совсем советских -- Есенин, Пастернак, Мандельштам (это, коне-
чно, не Пушкин с Лермонтовым, но хотя бы тоже с весьма гладкой
лирикой). Из совсем советских -- к примеру, Демьян Бедный, Нико-
лай Тихонов, Михаил Светлов -- поэты очень крепкие и в то время
популярные. Эти трое, в отличие от тылового эпатажника Маяковско-
го, успели послужить-повоевать. Они имели моральное право назы-
вать Маяковского в физиономию салагой, прятавшимся за чужие спи-
ны, и гнать его из президиумов мокрыми тряпками, что они, может,
иногда и практиковали.

                            *  *  *

  Есть мнение, что Маяковский -- один из прообразов поэта-халтур-
щика Никифора Ляпис-Трубецкого в "12 стульях" Ильфа-Петрова. Тру-
бецкой посвящал свои поэмы некой Хине Члек, как Маяковский --
Лиле Брик. Правда, у Трубецкого стихи были классичнее, не лесенкой.

                            *  *  *

  Был ли Маяковский искренним в своих пафосных стихотворениях,
вроде "Товарищу Нетте, пароходу и человеку"? Лично я полагаю, что
в значительной степени ДА: человек сложен, и нехорошее собственное 
поведение у него вполне может сочетаться с горячей поддержкой пра-
вильных вещей. Типа он пока слабоват, но над собой работает. Иное
дело, что мне много больше симпатичны люди, у которых нехорошего
поведения совсем немного, а трындёж про хорошее поведение --
сдержанный, чтобы никоим образом не выглядет подталкивающим
других на амбразуры вперёд себя. Для честного человека допустимо
только "Вперёд, за мной!" и "Делай, как я!", хотя большинство 
людей не обращает на такие детали внимания.

                            *  *  *

  Вроде, Маяковский успел сделать двум дамам по внебрачному ре-
бёнку: типа слегка размножился, пусть и кукушачьим способом.
  Общее впечатление от личной жизни Маяковского: если женщина не
была чужой женой, то у Маяковского, похоже, не возникало в отно-
шении её возбуждения. Ему в этом деле непременно нужна была
КРАЖА. А может, ещё и насрать кому-то в душу было приятно.

                            *  *  *

  По поводу "Мне и рубля не накопили строчки". В 1925-м году
Маяковский получил 4-комнатную квартиру в Гендриковом переулке
13/15, правда, прописал в ней ещё и Бриков. Вдобавок у него была 
12-метровая комната в коммунальной квартире в Лубянском проезде.
В придачу за несколько месяцев до смерти он вступил в жилищный
кооператив и успел внести первый внос. Чтобы было яснее, ЧТО это
значило в то время в Москве, напомним себе про квартирные мучения
Михаила Булгакова.
  А ещё Маяковский подарил Лиле Брик (точнее, приобрёл для себя и
её) в 1928 году... автомобиль Renault 6CV 4cyl type NN.
  В общем, если строчки ему чего-то там не успели поднакопить, то
потому лишь, что он неслабо тратился на драгоценного себя.

                            *  *  *

  Андрей Вознесенский якобы выпытал у Лили Брик про Маяковского
вот такое:
  "Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю 
на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал."
  Если это клевета, то блистательная. Высочайшая классика. Вот 
приблизительно так и надо. Или никак. Конечно же, вспоминается
"если выставить в музее плачущего большевика...", но мне, по
правде говоря, больше понравилось "царапался в дверь". Это шедев-
рально.

                            *  *  *

  Маяковского в великие поэты зачислил товарищ Сталин: цимес был 
в том, что Маяковский очень неплохо натрещал на несколько важных,
с точки зрения товарища Сталина, тем: "Партия и Ленин -- близне-
цы-братья" и т. д. (у Сталина как раз борьба с троцкизмом шла). В
качестве великого советского поэта Маяковский был очень удобен,
потому что, во-первых, успел написать то, что было нужно партии
для школьной программы и для всяких массовых мероприятий, а
во-вторых, после этого аккурат помер, чтобы зря не висеть грузом
на обществе, не требовать к себе внимания и не создавать проблем.

                            *  *  *

  Борис Пастернак ("Люди и положения"): "Маяковского стали вво-
дить принудительно, как картофель при Екатерине". Это к тому,
как заякоривали оного в плебейском подсознании в качестве выдаю-
щегося поэта.
  Там же у Пастернака:
  "За вычетом предсмертного и бессмертного документа 'Во весь го-
лос', позднейший Маяковский, начиная с 'Мистерии-буфф', недоступен 
мне. До меня не доходят эти неуклюже зарифмованные прописи, эта
изощренная бессодержательность, эти общие места и избитые истины,
изложенные так искусственно, запутанно и неостроумно. Это, на мой
взгляд, Маяковский никакой, несуществующий."
  "Я не понимал его пропагандистского усердия, внедрения себя и
товарищей силою в общественном сознании, компанейства, артельщи-
ны, подчинения голосу злободневности..."

  Лиля Брик о Маяковском ("Воспоминания"):
  "разыгрывал денди"
  (Ну, после революции 1917 года Маяковский уже не для себя при-
хорашивался: своим видом он как бы показывал творческим людям, 
что пропагандонить за Советскую власть -- дело выгодное в матери-
альном отношении. И что можно писаться коммунистом, но при этом 
вести более-менее (мелко)буржуазную жизнь.)
  Она же, там же:
  "Я сразу поняла, что Володя гениальный поэт, но он мне не нра-
вился. Я не любила звонких людей -- внешне звонких. Мне не нрави-
лось, что он такого большого роста, что на него оборачиваются на 
улице, не нравилось, что он слушает свой собственный голос, не
нравилось даже, что фамилия его -- Маяковский -- такая звучная и
похожа на псевдоним, причем на пошлый псевдоним..."
  "Не помню, почему я оказалась в Берлине раньше Маяковского. 
Помню только, что очень ждала его там. Мечтала, как мы будем
вместе осматривать чудеса искусства и техники...
  Но посмотреть удалось мало.
  У Маяковского было несколько выступлений, а остальное время... 
Подвернулся карточный партнер, русский, и Маяковский дни и ночи
сидел в номере гостиницы и играл с ним в покер...
  Так мы прожили два месяца."

  Илья Эренбург о сабджекте ("Книга для взрослых"):
  "Он был создан скаковой лошадью, часто он хотел быть битюгом. 
Он сказал как-то одному критику: 'Вы думаете, я не мог бы писать 
хорошие стихи?' Он писал в то время замечательные стихи, но у
него были свои счеты с поэзией."
  Да неужели?

  Владислав Ходасевич ("О Маяковском"):
  "От общих рассуждений о падении 'нынешней литературы' Маяковс-
кий пытался переходить в наступление, высмеивая и объявляя
бездарностями более молодых поэтов. Доставалось Казину, Радимову,
Уткину, Безыменскому -- всем, кого выдвигала советская критика и в
ком Маяковский видел своих соперников. И, наконец, верный,
последний признак непочтенной старости: заигрывание с молодежью:
'Я кажусь вам академиком с большим задом? -- спрашивает Маяковский
и тут же заискивающе предлагает: -- Оставим распределение орденов
и наградных, бросим, товарищи, наклеивать ярлычки'. Уже с той
поры было ясно, что Маяковский кончен. Даже то немногое, хоть и
шумное, что в свое время он умел давать, стало делом далекого
прошлого. Скромный запас его возможностей был исчерпан."
  "Всего за пятнадцать лет литературной работы он успел превра-
титься в развалину. Неукротимый новатор исписался вдребезги и с 
натугой перепевал сам себя. Конечно, было бы слишком легко все 
это задним числом угадывать и предсказывать теперь, когда литера-
турная и жизненная судьба Маяковского совершилась. Но я два с по-
ловиной года тому назад писал о нем в 'Возрождении': 'Лошадиною 
поступью прошел он по русской литературе -- и ныне, сдается мне, 
стоит уже при конце своего пути. Пятнадцать лет -- лошадиный 
век'."

   Юрий Анненков ("Дневник моих встреч. Цикл трагедий"):
  "В последний раз я встретил Маяковского в Ницце, в 1929 году.
Падали сумерки. Я спускался по старой ульчонке, которая скользила
к морю. Навстречу поднимался знакомый силуэт. Я не успел еще
открыть рот, чтобы поздороваться, как Маяковский крикнул:
- Тыщи франков у тебя нету?
  Мы подошли друг к другу. Маяковский мне объяснил, что он воз-
вращается из Монте-Карло, где в казино проиграл все до последнего
сантима.
- Ужасно негостеприимная странишка! -- заключил он."

  Роман Якобсон ("О поколении, растратившем своих поэтов"):
  "Маяковский никогда не был счастлив... Он был очень тяжелый и
глубоко несчастный человек, это чувствовалось... У него было
действительно какое-то вечное отрочество, какое-то недожитое
созревание."
  "Мотив самоубийства, совершенно чуждый футуристической и лефов-
ской тематике, постоянно возвращается в творчество Маяковского --
от ранних вещей его, где вешаются безумцы в неравной борьбе с
бытом (дирижер, человек с двумя поцелуями), -- до сценария 'Как
поживаете', где газетное сообщение о самоубийстве девушки приво-
дит в ужас поэта. Рассказав о застрелившемся комсомольце, Маяков-
ский добавляет: 'До чего ж на меня похож! Ужас'. Он примеривает к
себе все варианты самоубийства: 'Радуйтесь! Сам казнится...
Обнимает мне шею колесо паровоза... Добежать до канала и голову
сунуть воде в оскал... А сердце рвется к выстрелу, а горло бредит
бритвою... К воде манит, ведет на крыши скат... Аптекарь, дай
душу без боли в просторы вывести...'
  ...Он давно был наготове."
  "Тема самоубийства становится чем дальше, все навязчивей. Ей
посвящены напряженнейшие поэмы Маяковского -- 'Человек' (1917) и
'Про это' (1923). Каждая из этих вещей -- зловещая песнь
торжествующего над поэтом быта: лейтмотив -- 'любовная лодка
разбилась о быт' (стих из прощального письма). Первая поэма --
подробное описание самоубийства Маяковского. Во второй уже четко
ощущение внелитературности этой темы. Это уже литература факта.
Снова -- только еще тревожней -- проходят образы первой поэмы,
резко намечены этапы бытия -- 'полусмерть' в вихре бытового ужаса
и 'последняя смерть' -- 'в сердце свинец! чтоб не было даже
дрожи!' Тема самоубийства настолько придвинулась, что
зарисовывать больше невозможно ('не к чему перечень взаимных
болей, бед и обид'), -- нужны заклинания, нужны обличительные
агитки, чтобы замедлить шагание темы."

  Корней Чуковский ("Ахматова и Маяковский"):
  "Маяковский -- поэт-гигантист. Нет такой пылинки, которой он не
превратил в Арарат. В своих стихах он оперирует такими громаднос-
тями, которые и не мерещились нашим поэтам. Похоже, что он вечно
глядит в телескоп. Даже слова он выбирает максимальные: разгово-
рище, волнище, котелище, адище, шеища, Вавилонище, хвостище...
  Другие поэты сказали бы, что у них в сердце огонь; у него же, 
по его уверениям, в сердце грандиозный пожар, который он не может
потушить сорокаведерными бочками слез (так и сказано -- бочками
слез), -- и вот к нему прискакали пожарные и стали заливать его
сердце, но поздно: у него уже загорелось лицо, воспламенился рот,
раскололся череп, обуглились и рухнули ребра."

                            *  *  *

  Противосемейная агитация от Маяковского (тут наш [злой] гений 
тоже немножко нагадил):
               
               Я не за семью,
                      в огне и дыме синем
               отомри
                      и этого старья
                                      кусок,
               где шипели
                            матери-гусыни
               и детей стерег
                               отец-гусак.
               

                            *  *  *

  Из воспоминаний Николая Голованова, дирижёра Большого Театра:
  Маяковского "я хорошо знал в жизни как талантливейшего хулига-
на, носителя жёлтой кофты в период его увлечения модернизмом.
Позже я встречался с ним в разных городах провинции, и ни одно
его выступление не заканчивалось без общественного скандала. И
наконец, в последний период жизни, увлекаясь бильярдом, он еже-
дневно проигрывал по ночам нашему солисту-альтисту Большого Теат-
ра Домашевичу от 50 до 100 рублей. Обычно эти вечера оканчивались 
одной и той же репликой. Домашевич ему на прощанье говорил: "Ска-
жите, Маяковский, у вас есть дядя? Тогда передайте, что племянник 
его дебил и опять проиграл мне сегодня, как всегда". Это вызывало 
хохот Маяковского и продолжалось почти ежедневно. Когда великий 
поэт трагически покончил с собой, за его гробом шёл печальный До-
машевич и говорил: 'Что в том, что умер поэт нашей эпохи? Умер 
великий бильярдист, мой ученик. Как жалко, что я лишился дохода 
от его учёбы и ежедневной игры'."

                            *  *  *

  С отношением Маяковского к военной повинности в царской России
-- какая-то непонятка. В его биографиях этот момент не афиширу-
ется. В книге "Детские и юношеские годы Владимира Маяковского",
написанной матерью оного, говорится про этот выдающийся момент 
только следующее:
  "В 1915 году Володя поехал в Петроград. Он был призван на воен-
ную службу и служил в автомобильной школе. Но и тут он не бросал
заниматься литературой."
  И это всё. На обложке использованного мной издания цитируемой 
книги -- фото Маяковского в папахе и как бы шинели, но шинель -- 
не солдатская. Впечатление такое, что тема военной службы Маяков-
ского минимизируется до предела, чтобы не дай бог кто-то не заин-
тересовался и чего-то нехорошего не раскопал.


Маяковский - почти солдат. Обложка книги, переведенной 
на белорусский язык и изданной в 1957 году.

  Так умилявшее многих в советское время "я хочу, чтоб к штыку
приравняли перо" было у Маяковского по сути оправданием его не-
участия в "защите революционных завоеваний трудящихся" с оружием
в руках. Он считал себя слишком ценным, чтобы в атаки бегать?
Скажем, я как бы тоже не рвусь в бой (мне жить пока что нравит-
ся), но я ведь и других не "завожу" на драки -- в отличие от 
некоторых, к тому же делающих это за деньги.

                            *  *  *

  А. Вертинский:
  "Помню, как-то в кружке на Дмитровке была лекция академика 
Овсянико-Куликовского. После лекции были объявлены прения. Мы 
все во главе с Маяковским пришли, когда прения уже начались. 
Маяковский взял слово:
-- Наш уважаемый лектор, -- начал он, -- господин Лаппо-Данилевс-
кий...
  Председатель отчаянно зазвонил в колокольчик:
-- Не Лаппо-Данилевский, а Овсянико-Куликовский! -- строго поправил 
он.
-- Простите, -- извинился Маяковский, -- но я не могу согласиться с 
мнением академика Семёнова-Тяньшанского. Он сказал, что поэзия...
  Снова яростно зазвонил колокольчик. Часть публики негодовала, 
многие смеялись.
  Маяковский перекрыл негодующие крики и смех:
-- А поэзия, многоуважаемый господин Новиков-Прибой, это...
  Зал буквально взорвался:
-- Балаган! Долой! Вон их отсюда!
  Но Маяковский не успокоился. Академик был переиначен ещё в 
Муравьёва-Апостола, Сухово-Кобылина и наконец в Кулика-Овсяновс-
кого... Это было последней каплей: трясущегося от возмущения 
Овсянико-Куликовского унесли в кресле за кулисы."
  Вот в этом эпизоде Маяковский был прекрасен. Побольше бы нам
ТАКИХ Маяковских. У меня, кстати, тоже неприязнь к двойным фами-
лиям -- словесным бутербродам. Ну чему такое оригинальничание, 
как бы намекающее, что носители одинарных фамилий -- не совсем 
полноценные, не породистые, пустые места, произошедшие от чёрт 
знает кого? А вдобавок бутербродные фамилии затруднительны в 
написании и произношении. По-моему, именоваться таким манером 
-- это даже просто не вежливо. На грани хамства. То есть, лучше
уж перекраска волос в противоестественный цвет (зелёный, к приме-
ру), татуировки на всём видимом посторонними теле, пирсинг на
физиономии и т. п., чем двойная фамилия: всякое такое тоже обра-
щает на себя внимание и тоже раздражает, но хотя бы не намекает
на то, что обладатель -- лучше качеством, чем окружающие.
  У какого-нибудь Иванова-Разумника или Семёнова-Тяньшанского,
правда, хотя бы отмазки имелись, ладно. А у Грум-Гржимайло В. Е.
её ведь не было. Ой, неужели он никак не мог решить, какой фами-
лией ограничиться?
  Кстати, согласно Новикову-Прибою, у адмирала Рожественского 
его офицер Миклухо-Маклай за глаза фигурировал как "двойной 
дурак". Недурственно, в этом что-то есть.

                            *  *  *

  У Маяковского его разнузданное позёрство и самолюбование отнюдь 
не закончились с завершением "футуристического" периода. Берём, к
примеру, маяковсковский сценарий фильма "Как поживаете?", 1925
год. Герой фильма -- Маяковский. Разумеется, тот же самый.

                            *  *  *

  От Маяковского завелась в русской словесности дурная манера за-
тыкать поэтические дырки выдуманными словами: если найти подходя-
щее слово не получается, то вместо него всовывается какое-нибудь
"ламцаца-дрицаца", и потом делается вид, что это ты не схалтурил,
а проявил супер-креативность.

                            *  *  *

  Серьёзнейшая подпорка культу Маяковского -- 13-томное Полное 
собрание сочинений, изданное в 1958 году. Бумага отличная, поли-
графическое качество впечатляет, содержание, иллюстрации, всякие
там примечания -- тоже. Получилось почти на уровне собраний со-
чинений классиков марксизма-ленинизма. Тома толстые, увесистые.
Почему их 13 -- не известно, но на заметку возьмём. Со страниц
этого издания Маяковский встаёт такой мощной литературной фигури-
щей, что даже у некоторых мизантропов, стёрших зубы в грызении
могучейших авторитетов, зашевелилось сомнение в правильности не
совсем положительности человеконенавистнической оценки рассматри-
ваемого деятеля.
  Маяковский -- таки литературная глыба заведомо вышесреднего
уровня: любым из этих его 13 томов можно убить человека, если
посильнее размахнуться и -- по голове. На какой странице ни
открой -- вполне читабельно: крепко, остроумно, невымученно, даже
вызывает любопытство. Назвать именем такого автора какую-нибудь
станцию метро или, скажем, столичный театр, -- если и ошибка, то,
по правде говоря, не очень большая.
  Надо, разумеется, допускать, что Маяковского в изданиях его
сочинений немножечко редактировали, чтобы выглядел поэффектнее. 
(Я думаю, чуть-чуть редактировали даже Владимира Ильича. Навер-
ное, не лишь бы кто и не мимоходом, а, может, даже с собиранием
учёных советов: знатоки ленинизма сидели и решали, как бы под-
правился сам вождь, если бы получил такую возможность. Впрочем,
не исключено, что однажды ещё всплывут мемуары какого-нибудь
Рабиновича с названием "Как я дописывал Ленина" или что-то в
этом роде.)

                            *  *  *

  Тезисы о Маяковском:
1. Весьма крепкий напористый литератор, нередко блистательный
   в частностях. Речь превосходная, манера строчить и держаться
   -- свободная, но в партийных рамках. Очень непримитивен.
2. Довольно-таки "авангардист" с наклонностью к деструкции. Во 
   всяком случае, с этого начинал -- с целью привлечь к себе вни-
   мание. "С теми, кто вышел строить", он позже оказался, навер-
   ное, скорее из конъюнктурных соображений, чем вследствие воз-
   растных перемен в организме.
3. Не без хитрозадости. Если внимание уже обращено на заграничные 
   шоппинг-туры сабджекта, то всякие его обличения потреблятства 
   и разные его откровения про "свежевымытые сорочки" начинают 
   восприниматься как то ли патологическое раздвоение личности, 
   то ли проявление заурядной подлой внутренности.
4. С какого-то дуру застрелился в расцвете сил. Для саморекламы 
   это сошло -- и до сих пор привлекает внимание -- но невысоко 
   характеризует уровень рациональности покойного и таки подозри-
   тельно. Ещё в детстве я слышал версию, что это он так не пере-
   нёс заражения сифилисом: люди искали хоть какое-то РАЗУМНОЕ 
   объяснение.
5. В настоящее время интересен преимущественно в историческом и 
   психологическом аспектах, потому что как пропагандист потерял 
   актуальность, а чего-то существенного "вневременного" сотво-
   рить в большом количестве не сподобился.

  Кстати, про сифилис. У Сарнова на вопрос об этом самом отвечала 
Лили Брик:
  "Да не было у Володи никогда никакого сифилиса! – гневно сказала
она. И тут же без тени смущения добавила: – Триппер – был."

                            *  *  *

   9 апреля 1930 года, за несколько дней до самоубийства, Мая-
ковский провел свой последний литературный вечер. В Институте
имени Плеханова.
  Имажинист Анатолий Мариенгоф (в "Мой век, моя молодость, мои 
друзья и подруги") про этот вечер:
  "Маяковский вышел на эстраду с температурой около 38. И глотать 
было больно, и слезились воспаленные глаза, и сморкался он каждые
пять минут в клетчатый носовой платок размером в добрую старинную
салфетку. В зале сидели студенты Института народного хозяйства
имени Плеханова, что помещался на Стремянном. Они не встретили
Маяковского хлопками, как всегда встречали теноров и певиц из
Большого театра.
  Искоса из-под бровей взглянув на студентов своими тяжелыми вос-
паленными глазами, Маяковский сказал:
-- У меня грипп, болит горло, трещит башка. Очень хотелось пова-
ляться дома. Но потом я подумал: 'Чего только не случается на
свете с человеком. Иногда он даже умирает. А вдруг и я отправ-
люсь, как писал, -- 'в мир иной'.
              Пустота...
              Летите, в звезды врезываясь.
              Ни тебе аванса,
              Ни пивной...

  Эта мрачная шутка студентами не принялась.
  Маяковский закинул голову:
-- А вот, товарищи, вы всю жизнь охать будете: 'При нас-де жил
гениальный поэт Маяковский, а мы, бедные, никогда не слышали, как
он свои замечательные стихи читал'. И мне, товарищи, стало очень
вас жаль...
  Кто-то крикнул:
-- Напрасно! Мы не собираемся охать.
  Зал истово захохотал.
-- Как вам не совестно, товарищи! -- истерически пропищала
чернявенькая девушка, что стояла у стены слева.
-- Мне что-то разговаривать с вами больше не хочется. Буду сегодня
только стихи читать.
  И объявил:
-- 'Во весь голос'.
-- Валяй!
-- Тихо-о-о! -- скомандовал Маяковский.
  И стал хрипло читать:

         Уважаемые товарищи потомки!
         Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне,
         Наших дней изучая потемки,
         вы, возможно, спросите и обо мне..

-- Правильно! В этом случае обязательно спросим!-- кинул реплику
другой голос, хилый, визгливый, но тоже мужской.
  Маяковский славился остротой и находчивостью в полемике. Но 
тут, казалось, ему не захотелось быть находчивым и острым.
Еще больше нахмуря брови, он продолжал:

         Профессор, снимите очки-велосипед!
         Я сам расскажу о времени и о себе.
         Я, ассенизатор и водовоз...

-- Правильно! Ассенизатор!
  Маяковский выпятил грудь, боево, по старой привычке, засунул 
  руки в карманы, но читать стал суше, монотонней, быстрей.
  В рядах переговаривались.
Кто-то похрапывал, притворяясь спящим.
  А когда Маяковский произнес: 'Умри, мой стих...' -- толстощекий
студент с бородкой нагло гаркнул:
-- Уже подох! Подох!
  Так прошел в Институте имени Плеханова последний литературный 
вечер Маяковского. На нем была моя сестра. Домой она вернулась
растерянная, огорченная."
  Полагаю, у Мариенгофа отношение к рассказанному его сестрой 
было смешанное [у меня тоже]: с одной стороны, есть солидарность
творческих людей, с другой, есть конкуренция их же (если массы
будут много с кем-то носиться, то меньше обратят внимания на ко-
го-то другого, а он ведь тоже хочет внимания, но можно считать, 
что у него просто зависть).

  Фотокорреспондент Виктор Славинский о том же злосчастном твор-
ческом вечере ('Последнее выступление Владимира Владимировича
Маяковского'):
  "Маяковский говорит едко, саркастически и в то же время заявля-
ет:
- Отношусь к вам серьезно. (Смех.) Когда я умру, вы со слезами
умиления будете читать мои стихи. (Некоторые смеются.) А теперь,
пока я жив, обо мне много говорят всякой глупости, меня много
ругают. Много всяких сплетен распространяют о поэтах. Но из всех
разговоров и писаний о живых поэтах обо мне больше всего распро-
страняется глупости. Я получил обвинение в том, что я - Маяковс-
кий - ездил по Москве голый с лозунгом: 'Долой стыд!'. Но еще
больше распространяется литературной глупости. (...) Говорит
студент Макаров. Он заявляет, что непонятны стихи, помещенные в
сборнике 'Литература 20-го века'.
  На трибуне появляется поэт:
- Какие стихи непонятны?
  С места кричат:
- 'Облако в штанах'.
  Маяковский читает записку, переданную ему непосредственно из
аудитории: 'Верно ли, что Хлебников гениальный поэт, а вы,
Маяковский, перед ним мразь?'. В аудитории сильный шум, некоторые
смеются, многие возмущены.
  Маяковский:
- Я не соревнуюсь с поэтами, поэтов не меряю по себе. Это было бы
глупо. (...) У нас, к сожалению, мало поэтов. На сто пятьдесят
миллионов населения должно быть по крайней мере сто пятьдесят
поэтов, а у нас их два-три. (...)
  Маяковский сходит вниз, садится на ступеньку трибуны, сидит с
закрытыми глазами, прислонившись к стенке, едва видимый некоторым
из публики. Мне стало страшно. Владимир Владимирович не держится
на ногах и не просит принести стул. Я хотел принести стул, но
посчитал неудобным бросить обязанности ведущего протокол. Я
подумал: 'Вот она, голгофа аудитории'. (...)
  Поэт предлагает поднять руки тем, кто не понимает его стихи.
Поднимают приблизительно двадцать пять процентов слушателей. 
  (...)
  Слово получает студент Честной:
- Многие отнекиваются от Маяковского словами 'непонятен'. Для
меня Маяковский не непонятен, а не воспринимаем. (Смех.) (...)
  Слово получает студент Крикун (оратор пьяный):
- (...) Ориентация писателя должна быть на пролетариат. У Маяков-
ского правильная ориентация. Но Маяковский делает перегибы в сво-
ей работе, как партийцы в своей политической деятельности. Есть у
Маяковского стихотворение, в котором на полутора страницах повто-
ряется тик-так, тик-так.
  Поэт порывисто бросается на трибуну и протестующе, с яростным
гневом заявляет:
- Товарищи! Он врет! У меня нет такого стихотворения! Нет!!
  (...) 
  Поэт очень громко, яростно:
- Я хочу учиться у вас, но оградите меня от лжи... Чтобы не веша-
ли на меня всех дохлых собак, всех этих 'стихов', которых у меня 
нет. (...) Я утверждаю, что вся моя поэзия такая же понятная, как
поэма 'Владимир Ильич Ленин'!
  Опять слово просит Макаров. Он приводит примеры непонятных 
стихов (...):
- Имеет ли все это отношение к революции? Все написано о себе.
Все это непонятно.
  (...)
  Поэт читает стихотворение 'А вы могли бы?' и говорит, что 'это 
должно быть понятно каждому пролетарию. Если пролетарий этого не
поймет, он просто малограмотен. Нужно учиться. Мне важно, чтобы
вы понимали мои вещи'.
  (...) 
  Маяковский с возмущением колет клеветников и невежд остротами, 
которые я не успеваю записывать. (...) Цитатами из выступлений
студентов он доказывает их безграмотность в поэзии, говорит с
большой обидой на упреки:
- Я поражен безграмотностью аудитории. Я не ожидал такого низкого
уровня культурности студентов высокоуважаемого учреждения.
  Из первого ряда (за моей спиной) очкастый кричит:
- Демагогия!
  Маяковский, обращаясь в сторону крика:
- Демагогия?! - Обращаясь к аудитории: - Товарищи! Это демагогия?!
  Очкастый не унимается, он встал и кричит:
- Да, демагогия.
(...) Маяковский, перекинувшись через край трибуны, с ненавистью
смотрит на кричащего идиота и со всей страшной силой голоса
приказывает:
- Сядьте!!
  Идиот не садится и орет.
  Большой шум в аудитории. Все встают.
- Сядьте! Я вас заставлю молчать!!!
  Все притихли. Садятся. Владимир Владимирович очень устал. Он,
шатаясь, спускается с трибуны и садится на ступеньки. Полная
тишина.
  Он победил."
  Этот Славинский -- из "Бригады [хомячков] [обожателей] Маяков-
ского", возникшей в начале 1930 г. (и существующей до сих пор)
У такого Маяковский, разумеется, должен был выйти победителем.
  Ясное дело, что аудитория (не вся) вела себя по-хамски, причём 
она была заранее настроена на такое поведение и шла на "творчес-
кий вечер" специально, чтобы обтявкать Маяковского. И обтявкива-
ние наверняка очень поспособствовало случившемуся вскоре (через 5
дней, 14 апреля) самоубийству.

  Возможные причины того, что Маяковский под предлогом гриппа не 
отменил этого злосчастного литературного вечера в Плехановке:
    - очень нуждался в триумфе;
    - хотел убедиться в том, что что "пора уходить"; хотел полу-
      чить дополнительное основание для укокошивания себя;
    - намеревался продемонстрировать свою самоотверженность;
    - напрашивался на сочувствие: надеялся, что к нему -- из-за 
      его болезни -- публика будет снисходительнее, не освищет, 
      и можно будет говорить об успехе;
    - всего лишь переоценил свои силы.

  К причинам самоубийства Маяковского: он...
    - несколько исписался, впал в "творческий кризис";
    - поднадоел массам и переживал из-за этого;
    - стал раздражать невыездную босяцкую общественность своими
      заграничными вояжами и заграничной шмоткой;
    - огорчился незначительностью интереса видных литераторов и 
      партийных деятелей к своей юбилейной выставке "20 лет
      работы";
    - болезненно принял свою "победу" на литературном вечере в
      институте им. Плеханова;
    - был несколько потеснён конкурентами;
    - был несколько истощён гриппом;
    - возможно, разглядел "опалу" (на самом деле начальство 
      всего лишь стало больше посматривать в сторону других 
      "агитаторов", тоже талантливых);
    - возможно, реально сподобился чем-то вызвать некоторое 
      недовольство у партийных руководителей (кто ж теперь при-
      знается?) и переживал из-за этого;
    - немножко отомстил партийно-советским органам за недоста-
      точность выделяемых ими благ ("назло маме отморозил себе
      уши");
    - подошёл к знаковому "нехорошему" возрасту 37 лет;
    - имел под рукой пистолет (вешаться, травиться и резать себе 
      вены -- это долго, болезненно и не "мужественно").

  Скажем так: большой мальчик обиделся из-за того, что он уже не 
первый по успеваемости в классе, и решил наказать [одноклассни-
ков] друзей-приятелей, партию и правительство своей смертью,
похоронами и муками совести.
  Немного разлюбили его, ага. А каково же тогда тем творческим 
людям, которые никогда и не знали ни славы, ни сколько-нибудь 
большого круга почитателей, ни по крайней мере заграничных туров 
за государственный счёт, хотя вовсе не были бездарями и, может
даже, стучались (но им не отворяли) не с какими мутными стихами
лесенкой, а с куда более серьёзными вещами? И что, такие оттор-
гаемые стреляются и вешаются через одного, спиваются, уходят в 
уголовщину -- или продолжают свою скорее всего безнадёжную борь-
бу (по принципу "делай, что должен...")?
  [Скажу] Предположу, почему они обычно продолжают: не только 
потому, что больше им всё равно ничего не остаётся делать, но и 
потому что они верят в свою миссию (что без них кое-что важное, 
быть может, останется несделанным), а Маяковский, получается, в 
свою миссию не верил, незаменимым себя не считал. Кем же он то-
гда себя видел? Жонглёром словами, имитатором, мастером гордых 
поз? Пушкина-то хотя бы ДРУГИЕ убили (Дантес). И Лермонтова тоже. 
Ладно, будем считать, что Маяковский всего лишь стал жертвой соб-
ственного психического эксцесса: чрезмерно всплеснул эмоциями на 
фоне наличия пистолета в кармане ("хрупкая бабочка поэтиного 
сердца" не вынесла "позора мелочных обид" от хамоватых недоумков
из партера: возможности "банить" тогда ведь не было).
  Была ли возможность в 1930 году убиться на фронте (хотя бы на
"внутреннем"), то есть уйти из жизни не "просто так", а с пользой
для общества -- и вместо какого-то другого человека, который ухо-
дить из жизни как раз не торопился? Думаю, ДА: скажем, с басмача-
ми ещё, вроде не вполне разобрались. Вдобавок кулаки постреливали
сельских активистов. Но Маяковского такой вариант чем-то не уст-
роил (я полагаю, попросту не лёг на жлобский менталитет сабждек-
та). Маяковскому хотелось самоубиться, а не быть убитым для дела.
Погибнуть за страну, за светлое будущее -- это Маяковского не 
грело. Быть может, ужасало даже.
  "В жизни всегда есть место подвигу", но только не для жлоба.
  Я как бы тоже не тороплюсь умереть за Родину и т. п. (пардон, 
мне понравилось жить), но я хотя бы не "пою моё Отечество" [оно и 
без меня выпивает неслабо]. То есть, я в этом деле не подталкиваю 
других вперёд себя.
  Кстати, заметим, наконец, что человек, стремящийся просто уйти 
из жизни, стреляет себе в голову, чтобы лишний раз не мучиться 
(от выстрела в голову умирают мгновенно и безболезненно), а в 
сердце стреляет тот, кто дополнительно хочет красиво смотреться 
потом в гробу.
  Далее, самоубийство -- дело, конечно, житейское, но самоуби-
ваться в жилом помещении -- это всё-таки хамство: ты затрудняешь 
последующее использование этого помещения по назначению. Стреляй-
ся, вешайся и т. д., к примеру, в парке. Далее, если твои мозги и
пр. разлетятся на природе, они послужат удобрением, и не надо бу-
дет их соскребать -- с мебели и т. п. А если тебя такое не беспо-
коит, то, может, ты и до самоубийства дошёл из-за своего небереж-
ного отношения к людям? Ты хочешь кому-то напоследок нагадить или
всего лишь не обращаешь внимания на подобные "мелочи"? А надо бы
обращать: это называется деликатностью. У некоторых это "в крови"
до последнего вдоха, а у некоторых -- нет. Думаю, деликатный
человек постесняется самоубиваться без крайней необходимости хотя
бы потому, что не захочет огорчать родственников и нагружать
кого-то своими похоронами прежде времени.
  Самоубиваются "на бытовой почве" лишь эгоисты, бестолочи и 
человечки с мусором в головёнках. Самоубился на указанной почве 
-- значит, окончательно расписался в своей человеческой несостоя-
тельности, неуравновешенности, моральной ущербности. Ну вот чему 
хорошему такой индивид может научить других? Выживанию-то он не
научит уж точно. А оно, между прочим, -- главное. Если он подтра-
вит ваше мировоззрение по этой части, это заведомо перечеркнёт 
остальное от него (может быть, действительно хорошее), только 
перечеркнёт незаметно: вы даже не обратите внимания на то что вы 
по своим поведенческим установкам стали немножко "не жилец". А 
вам это нужно? А родителям вашим?
  Думаю, лучше не давать читать своим детям книжки самоубийц "на
бытовой почве" (а ещё педерастов, конечно). На всякий случай. Из 
принципа. Литература ведь всё равно избыточная: в ней есть из че-
го выбирать. Может, тогда и самоубиваться творческие личности 
станут чуть меньше.
  Полагаю, надо рассматривать такой феномен как суицидальное 
мировоззрение (то есть, располагающее к самоубийству). И Маяковс-
кий хотя бы в этом аспекте должен вызывать исследовательский ин-
терес. Следует выяснять, как суицидальное мировоззрение складыва-
ется и каковы его признаки, которые могут быть обнаружены "изнут-
ри" (= потенциальным самоубийцей у себя самого) и "извне" (= в 
процессе общения с потенциальными самоубийцами). Надо ведь забо-
титься о том, чтобы ни ты, ни твои родственники не впали в эту
нехорошую колею.
  Уважительное основание для самоубийства, наверное, лишь такое:
избежать больших ФИЗИЧЕСКИХ страданий. А, скажем, муки совести 
должны лишь побуждать к компенсирующей деятельности. А за свои 
несчастья надо мстить виновным в них. А если ты сам же и виноват 
в своих несчастьях (обычное дело!), спасай других от повторения 
своих ошибок: ты ж не сам по себе, а часть какой-то популяции 
организмов, существующей как целое. Но если ты не чувствуешь себя 
ответственной частью целого, тогда ты тут такой действительно на 
фиг сдался.
  Особенно внимательными по части самоубийства надо быть людям
творческим: если ты деструктор, то таки да, самоубивайся (показы-
вай, к чему ведёт твой продукт), а если ты считаешь, что несёшь в 
общество "позитив", тогда не дискредитируй его.

                            *  *  *

  Про эту [злосчастную] не совсем блестящую выставку. Наталия 
Александровна Луначарская-Розенель:
  "Анатолий Васильевич [Луначарский -- А. Б.] приехал оттуда не-
разговорчивый и мрачноватый. Когда я стала расспрашивать его, он
неохотно ответил:
– Да, безусловно, это интересно. Двадцать лет гигантского труда, 
стихи, театр, агитплакаты, турне по всему Союзу, по Европе, США,
Латинской Америке... Двадцать лет сверхактивной, творчески напря-
женной жизни -- всё это нашло отражение на этой выставке. Ты не-
пременно там побывай. Но -- я не могу даже точно определить, в
чем дело, -- чем-то эта выставка меня не удовлетворила.
  Потом, через некоторое время, он добавил:
– Пожалуй, мне становится ясным, почему у меня остался неприятный
осадок от сегодняшней выставки: виной этому, как ни странно, сам
Маяковский. Он был как-то совсем непохож на самого себя, больной,
с запавшими глазами, переутомленный, без голоса, какой-то потух-
ший. Он был очень внимателен ко мне, показывал, давал объяснения,
но все через силу. Трудно себе представить Маяковского таким без-
различным и усталым. Мне приходилось наблюдать много раз, когда 
он бывал не в духе, раздражен чем-нибудь, когда он бушевал, него-
довал, разил направо и налево, с размаху задевал иногда и 'сво-
их'. Я предпочитаю его таким по сравнению с его нынешним настрое-
нием. На меня это подействовало угнетающе.
  Я удивилась, что Анатолий Васильевич так сильно реагирует на 
это: ведь любому человеку случается быть не в духе, усталым или
больным.
– Ну, любому, -- ответил Луначарский, -- но не Маяковскому. -- А 
потом после паузы сказал: – Мне сегодня показалось, что он очень
одинок."
  Про турне Маяковского. Он ими на своей выставке, получается, 
хвастался. Перед коллегами-литераторами, перед партийными работ-
никами, перед простыми трудящимися. А ведь далеко не все из них 
были "выездными", тем более -- "выездными" за государственный 
счёт (некоторые, правда, вскоре побывали в Испании, но там в них 
худо-бедно стреляли, а если удавалось вернуться живыми, то потом 
не так уж редко случались лагеря, а то и опять же расстрел). Ска-
жем, я как бы тоже хвастаюсь своими поездками, но я их хотя бы 
оплачивал сам (если не считать командировок) -- и для этого кое 
на чём был вынужден экономить. И я, кстати, не побывал ещё ни в 
Латинской Америке, ни в США, из-за чего и меня эти "отчёты" Мая-
ковского о его заграничных турне раздражают тоже. Быть в востор-
ге от Нью-Йорка-города я хочу быть по результатам СОБСТВЕННЫХ 
впечатлений.
  Далее, не представляю себе, как можно сделать интересной вы-
ставку, используя для этого только плакаты, фотографии и недавно 
изданные книжки одного автора. Чтобы решиться на такое, надо 
очень много о себе воображать -- или быть очень модным, с обили-
ем "хомячков" (но лушие дни Маяковского были уже в прошлом). Если 
бы экспонатами служили какие-нибудь старинные автомобили или курь-
ёзные изобретения, причём в немалом количестве, -- другое дело.
  Получается, эта выставка затевалась по сути для хвастовства 
личными достижениями: чтобы утереть носы недругам и конкурентам.
Те, разумеется, такое дело проигнорировали (я бы на их месте сде-
лал то же самое). Прочие же культурные люди либо не находили на 
эту выставку времени (в Москве наверняка было ещё что посещать:
театры ведь всякие работали и т. п.), либо не захотели лить воду 
на мельницу позёра Маяковского -- несколько уже приевшегося.
  Заметим, что ни ДО Маяковского, ни ПОСЛЕ него никто из литера-
торов таких юбилейных выставок, посвящённых себе любимым, похоже, 
не устраивал. Если не устраивали ПОСЛЕ него, так наверняка от 
части потому, что сохранилась память о неудаче Маяковского. Во-
обще, даже позёристые литераторы не рисковали уже высовываться 
так же нахально, а только, скажем, повязывали себе шейки платоч-
ками или ещё как-нибудь по мелочи оригинальничали во внешнем ви-
де.
  Осип Максимович Брик:
  "В конце 1929 года Володя завел разговор о том, что он хочет 
сделать свою выставку – хочет собрать свои книжки, плакаты, мате-
риалы – и как бы отчитаться за 20 лет работы. Говорил он об этой
выставке спокойно, деловито – как об очередной форме выступления.
Когда-то он устраивал 'Дювлам', всякие отчетные вечера, а теперь
'20 лет работы'. Нам не могло прийти в голову, что Володя придает
этой отчетной выставке особое значение.
  Володя захотел признания. Он хотел, чтобы мы, рефовцы, взяли на 
себя организацию его выставки и чтобы на выставку пришли предста-
вители партии и правительства и сказали, что он, Маяковский, хо-
роший поэт. Володя устал от борьбы, от драк, от полемики. Ему за-
хотелось немножко покоя и чуточку творческого комфорта.
  Володя видел, что всякие 'рвачи и выжиги' писательские живут 
гораздо лучше, чем он, спокойней и богаче. Он не завидовал им, но
он считал, что имеет больше них право на некоторые удобства жиз-
ни, а главное, на признание.
  Вот с целью получить это признание Володя и затеял свою выстав-
ку."
  В общем, Маяковский решил устроить сам себе триумф и, может 
быть, напроситься на какую-нибудь синекуру или хотя бы на полное 
собрание сочинений.
  Лиля Юрьевна Брик:
  "Помню, что Володя в этот день был не только усталый, но и 
мрачный. Он на всех обижался, не хотел разговаривать ни с кем из 
товарищей, поссорился с Асеевым и Кирсановым. Когда они звонили
ему, не подходил к телефону. О Кассиле сказал: 'Он должен за
папиросами для меня на угол в лавочку бегать, а он гвоздя на
выставке не вбил'."
  Маяковский призвал на помощь своих [вассалов] как бы приятелей, 
а они к нему на помощь не пришли, что тоже было индикатором.
  Маяковского к 1930 году немножко свергли (с пьедестала). Я это 
понял так. Он -- по-видимому, тоже.
  Не давшая нужных результатов саморекламная выставка "20 лет ра-
боты" и провальный (не триумфальный же) литературный вечер в инс-
титуте имени Плеханова -- это для Маяковского как бы два Ватерлоо 
подряд.
  Если кто-то со стороны партии недоглядел за Маяковским, то это
был не Сталин, а Луначарский. Сталин занимался коллективизацией, 
индустриализацией, борьбой с оппозицией, наращиванием мощи РККА и 
т. д.: достаточно много хлопот, на фоне которых даже Маяковский
был маленьким, не выделялся.
  Луначарский наверняка мог бы спасти закручинившегося Маяковско-
го, если бы отправил его в очередное заграничное турне (на этот 
раз, может, в Южную Европу и Южную Америку) или, скажем, пропих-
нул его в академики. Но этим бы возмутилось множество других
значительных литераторов, нужных партии: они тоже хотели ездить
заграничные в турне и числиться академиками. Маяковский ведь 
смотрится глыбищей, если только на нём и сосредоточиться, а если
глядеть ширше, то будет видно, что советская литература к 1930
году представялала собой много что и без Маяковского. Вдобавок
заграничные турне развращали коммунистов и не однозначно положи-
тельно воспринимались в массах трудящихся, особенно после стихов 
о советском паспорте и "товарище Нетте -- пароходе и человеке".
  Воображай себя пупом земли неприметно [я всегда так делаю]. Но
если ты начинаешь публично вести себя, как пуп земли, да ещё чуть 
ли не вымогать себе блага у Советской власти своим "безразличным
и усталым" видом (= лёгким намёком на возможность самоубийства --
громкого, неудобного), это уже нехорошо. Ты ведь у партии такой
далеко не один, за тобой другие последуют, и получится, что "кре-
ативный класс" стягивает на себя одеяло с пролетариата.

                            *  *  *

  Перечитывал я предсмертную записку Маяковского. По-моему, там 
продолжение позёрства, а истинные причины содеянного умалчивают-
ся. И раз он сочинил довольно длинную записку, значит, хватание
за пистолет было не внезапным порывом, а человек к этому некото-
рое время шёл.
  ru.wikisource.org:
  "15 апреля 1930 г. в газетах вместе с сообщением о самоубийстве
появилось и предсмертное письмо Маяковского. Поэт два дня носил
его в кармане, прежде чем решиться на задуманное."
  Наличие указанного письма -- это, кстати, аргумент против того,
что Маяковский всего лишь хотел направленным себе в сердце писто-
летом произвести впечатление на свою новую даму: трясти у неё 
перед носом ещё и предсмертным письмом -- какой-то плоховатый 
стиль для опытного позёра.

                            *  *  *

  Галина Катанян "Азорские острова" (цит. по Сарнов Б. "Маяковс-
кий. Самоубийство"):
  "Прошло пять с лишним лет после смерти Маяковского. Это были 
тяжелые для нас годы. Люди, которые при жизни ненавидели его, си-
дели на тех же местах, что и прежде, и как могли старались, чтобы 
исчезла сама память о поэте. Книги его не переиздавались. Полное
собрание сочинений выходило очень медленно и маленьким тиражом.
Статей о Маяковском не печатали, вечеров его памяти не устраива-
ли, чтение его стихов с эстрады не поощрялось.
  Конечно, для всех, кто знал и любил Маяковского, все это было 
очень горько.
  Мы с трудом перебивались. Катанян с головой ушел в редактуру и
изучение наследия Маяковского. Я перепечатывала материалы для По-
лного собрания. Почти все первое посмертное издание было перепе-
чатано моими руками, на моей портативной машинке. И хотя мой труд
оплачивался очень скудно, я никому бы не уступила этой чести.
  Последней каплей, переполнившей чашу, было распоряжение Нарком-
проса об изъятии из учебников литературы на 1935 год поэм 'Влади-
мир Ильич Ленин' и 'Хорошо!'.
  Необходимо было что-то предпринять. И Лиля Юрьевна решила напи-
сать Сталину..."
  Маяковский после смерти оказался на заднем плане в основном 
потому, что не мог уже мелькать и встревать. Другая причина --
оттеснение живыми-здоровыми конкурентами. Соль в том, что у него
в творческих результатах не было ничего такого, что мощно и вне-
временно говорило бы само за себя, само по себе широко привлекало
бы читателей в условиях неслабой конкуренции. Маяковского надо
было втюхивать. По линии партийной пропаганды.
  И таки да, благодаря письму Лили Брик Сталин обратил, наконец, 
внимание на то, что можно ведь втюхивать Маяковского: поскольку
тот уже умер, то не сможет создать какие-то неудобства в процессе
его использования в партийных целях. Аналогичная ситуация была
ведь у Сталина и с Лениным: больной, но пытавшийся во что-то ещё 
вмешиваться Владимир Ильич был Сталину очень некстати, а мёртвый
-- наоборот, оказался весьма нужным человеком.

                            *  *  *

  Сарнов Б. ("Маяковский. Самоубийство"):
  "Хотел того Маяковский или нет, но, выстрелив себе в сердце, он
громогласно, во весь голос сказал стране и миру, что не верит в
сталинский социализм."
  По-моему, не так. Маяковский лишь подкинул антисоветчикам ВОЗ-
МОЖНОСТЬ такой трактовки в их подрывной пропаганде, только и все-
го. Но для отметания этой трактовки очень годилась предсмертная 
записка Маяковского ("Любовная лодка разбилась о быт" и т. д.).
Реальные же причины самоубийства -- такие, какие изложены, пар-
дон, у меня.
  Прикиньте сами: С КАКОГО РОЖНА Маяковскому расстраиваться из-за 
того, что у Сталина социализм получается не такой, какого хочется 
Маяковскому? Разве у Маяковского была заявлена какая-то СВОЯ кон-
цепция социализма, а партийные органы её проигнорировали? И разве 
страна не блистала успехами? А вдобавок массовые репрессии ещё не 
успели начаться. И голодомор ещё не разразился. Правда, уже шибко 
напрягали крестьян коллективизацией, но ведь Маяковский был не 
"крестьянский поэт".
  По некоторым признакам Маяковский был довольно таки большой по-
требленец и жлоб (не побоимся этого слова), изображавший из себя 
бунтаря -- в порядке интересничания и в целях лучшего сбыта своей 
продукции, так что его могло серьёзно расстроить, к примеру, уре-
зание его собственного "пайка" и понижение его собственного стату-
са, а трудности социалистического строительства сильно расстроить 
его могли вряд ли. Разве что огорчить немного.
  После того, как Сталин объявил Маяковского благотворящей "ико-
ной", разоблачение фальши от Маяковского стало антисоветской про-
пагандой и соответственно пресекалось карательными органами.
  Сарнов (там же):
  "Наступив на горло собственной песне, Маяковский был готов к 
тому, что его стихи, как принято говорить в таких случаях, не
выдержат испытания временем, умрут, -- 'как безымянные на штурмах
мерли наши'. Не строя на этот счет никаких иллюзий, он обращался
к 'товарищам потомкам' лишь с одной-единственной просьбой:
 
           В курганах книг,
                                 похоронивших стих,
           железки строк случайно обнаруживая,
           вы
                   с уважением
                                 ощупывайте их,
           как старое,
                                но грозное оружие.
            
  Но неблагодарные 'товарищи потомки' не хотят с уважением ощупы-
вать эти железки. Мало того! Вместе с этими проржавевшими желез-
ками они готовы похоронить (в сущности, уже похоронили) и те сти-
хи Маяковского, которые он писал 'не по службе, а по душе'.
  Маяковского сегодня постигла та участь, которую некогда он сам 
готовил своим предшественникам: его кинули за борт 'с парохода
современности'."
  Ага, если бы не жертвование Маяковского собой ради мирового 
коммунизма, то Маяковский, по Сарнову, может, творил бы на манер
Шекспира где-нибудь за границей и грёб бы там буржуазные деньги
лопатой.
  По-моему, этот Сарнов любуется своей как бы объективностью и
вдобавок косвенно оправдывается перед постсоветской общественнос-
тью за свои слишком правоверные публикации советского периода.
  И мне почему-то (ой, из-за испорченности, конечно), кажется, 
что Сарнов так тепло отзывается о нераскрытом потенциале Маяковс-
кого отчасти потому, что тот очень ладил с евреями.
  Так вот, Маяковский, связавшись накрепко с большевиками, не 
пожертвовал своей творческой свободой, а очень выгодно продался.
Если хочешь жить со своего творчества, то фигурально продаваться
ты будешь вынужден: если не коммунистам, то буржуям, если не 
буржуям, то церкви, если не церкви, то плебсу (кропать то, что 
тот охотно потребляет, а не то, что тебе хочется).
  Большевики не ПОЗВОЛИЛИ Маяковскому раскрутиться, а сами же и 
раскрутили его (а могли ведь попросту пристрелить -- скажем, как
Гумилёва или Мандельштама).
  Работать ведущим пропагандистом могучей правящей партии было 
выгодно.

                            *  *  *

  Ещё у Сарнова (там же):
  "И революцию он встретил с таким неистовым восторгом не потому, 
что она привлекла его своей жестокостью, а потому, что она при-
звана была (так, во всяком случае, ему казалось) взорвать, унич-
тожить эту вековую, изначальную несправедливость мироздания."
  На самом деле Маяковский встретил революцию с неистовым востор-
гом в первую очередь потому, что он с этого восторга кормился: 
чем неистовее восторг, тем эффективнее пропагандист и тем соот-
ветственно жирнее его "паёк". Революция очень быстро показала 
своё истинное лицо, успела показать его даже ещё до Октябрьского 
переворота. Это истинное лицо (вульгарное, злобное и забрызганное 
кровью) устроило Маяковского (но не устроило, к примеру, Бунина).
Маяковского оно настолько устроило, что он не морщился и не тер-
пел его (ради возможного "светлого будущего"), а воспевал. По 
сути занимался науськиванием человечков друг на дружку.
  И народ (не весь) при первой же возможности (в конце 1980-х) 
послал весьма талантливого Маяковского подальше не за то, что тот 
был коммунистом, а за то, что был лживым пропагандоном, вдобавок 
хорошо устроившимся, катавшимся по недосягаемым буржуйским
заграницам и наслабо затоваривавшимся там.
  Люди МСТИЛИ Маяковскому за свою обеднённую молодость -- без
пепси-колы, повестей Эрла Стэнли Гарднера и т. п. (такое тоже 
интересно и не без пользы). За то, что кто-то нехило пользовался
их доверчивостью, честностью и готовностью приложить усилия к об-
щему делу. За то, что по Парижам и Римам гуляли не они, а другие,
в том числе "наследники" Маяковского -- всякие там Роберты Рож-
дественские и Андреи Вознесенские (кстати, оба -- из поповского 
сословия, если судить по фамилиям).
  Лично я теперь как бы мщу Маяковскому за то, что чуть не угро-
бился прежде времени, воодушевившись всякими там "мы идём сквозь 
револьверный лай".
  И кстати, коммунистом Маяковский был скорее коньюнктурным, чем
принципиальным. Иначе он меньше бы отличался в биографии, к при-
меру, от Николая Островского или Дмитрия Фурманова.
  А ещё ведь более-менее коммунист может быть не без хитринки, а
конъюнктурщик -- не совсем без совести.
  Возможно, Маяковский считал, что через ублажение в первую оче-
редь таких, как он, общество скорее придёт к коммунизму. Или что
надо сначала испытать коммунистическое изобилие на таких, как он.
  Почему Маяковский -- жлоб? Да хотя бы уже потому, что он пред-
почитал проигрывать лишние деньги в бильярд, а не тратить их на 
помощь беспризорникам и т. п. Про Михаила Шолохова вот известно, 
что он немало расходовал на "благотворительность". Маковский же, 
наверное, благотворил только семейству Брик, которое в ответ об-
служивало его в разных формах.
  Особо ранимый он был, надо же. А другие -- типа не особо рани-
мые, и их можно запросто игнорировать, оскорблять, отталкивать 
локтями, обходить с повышением в должности и зарплате и т. д.?! 
Я думаю, что он был скорее не повышенно ранимый (= с врождённой 
слабостью психики), а повышенно избалованный, залюбленный и вдо-
бавок с мусором в голове (иначе не был бы в своё время "футурис-
том").
  А со словами он очень ловко обращался отчасти потому, что не
шибко заморачивался смыслами. Культурных людей можно приблизите-
льно разделить на словесистых и мыслистых. Словесистые -- бойкие,
общительные, остроумные, блещут чужой мудростью, скачут по кон-
цептуальным вершкам. Мыслистые -- неторопливые, нелюдимые, лезут 
за словом в карман ("молчание -- золото", "семь раз отмерь" и т. 
д.), стараются думать самостоятельно, "глядят в корень". Маяковс-
кий был выраженно словесистым, с отлично поставленным громким 
голосом и хорошей дикцией. Грубо говоря, он был треплом.
  Вяземский, порывшись в бумагах погибшего Пушкина, сказал, что 
мы потеряли мыслителя. Александр Блок тоже успел оставить что-то 
концептуальное. У Маяковского же ничего этакого обнаружено не 
было: он лишь подхватывал и озвучивал то, что надумывали другие.
  Впрочем, его статья "Как я пишу стихи" -- толковая, выдающая
неслабый аналитический ум. Вот только тема её узковатая.
  А ещё народ (не весь) послал Маяковского подальше за то, что 
тот был одним из символов обрыдлого государства (площадь Маяковс-
кого и т. п.!). Поскольку Маяковский делал всё, чтобы таким сим-
волом стать, личная вина его в этой символьности имеется.
  И застрелился ведь он не потому, что надоело лгать трудящимся, 
а потому что пошли немного вкось отношения с советским обществом 
и государством, а он уже успел привыкнуть к хорошей жизни.
  И талант -- отнюдь не индульгенция. Скажем, Гитлер и Геббельс 
были наиталантливейшими ораторами -- и что дальше? Уважать их за 
это, восхищаться ими?

                            *  *  *

  Вот как-то не хочется мне признавать Маяковского ни крупнейшим,
ни хотя бы гениальным. Пытаюсь разобраться, почему это у меня 
так: просто от ревности и зависти или мешает что-то ещё?
  Гениальный -- это ещё ладно (если считать гениальность диагно-
зом, а не высшей формой талантливости): психически нормальные 
люди не самоубиваются без острой необходимости. А вот с "круп-
нейшим" есть более серьёзные затруднения.
  Во-первых, процентов 60% восприятия его крупности -- это резу-
льтат его собственного выламывания под поэтического гиганта и вы-
дающуюся личность вообще ("я земной шар чуть не весь обошёл" и т.
д.).
  Во-вторых, впечатление его крупности частично обусловлено его 
посмертной раскрученностью в советский период (Маяковский был 
самым раскрученным -- и не потому, что "наиболее крупный", а по-
тому что наиболее подходящий по всяким качествам, включая даже 
внешность и фамилию).
  Под "крупностью" автора отчасти понимается большое количество 
насочинённого им. По этой части Маяковский на высоте, вот только 
количество обычно оказывается в ущерб качеству.
  Далее, почти необходимый признак супер-таланта (может, даже 
"опережающего время") -- это более-менее конфликт с современнос-
тью. У Маяковского же был бурный (но может, частью деланный) вос-
торг от советских реалий. И с властями у него конфликта в целом 
не было, а трения с частью литературной общественности были обу-
словлены конкуренцией, а ещё реакцией общественности на неприлич-
ную сверх-лояльность Маяковского. Общество ведь всегда более-ме-
нее кривое, государство -- тоже, и если эта кривость не является 
у интеллектуала существенной темой, значит, он -- лжец и жлоб,
оставляет тяготы и риски критики другим людям.
  О новаторстве Маяковского. Это был человек тусовки, который от
тусовки подпитывался идеями (но он даже со своей тусовочной под-
держкой остался концептуальным почти-нулём). Специфическое пост-
роение стихов у Маяковского -- в струе футуристских экспериментов 
его ранней компании. Авторство идей и наиболее яркая реализация 
идей в их оптимальных дозировках -- вещи немного разные.
  Для меня убедительный супер-талантище -- это, к примеру, Патрик
Зюскинд, автор романа "Парфюмер". Признаки супер-талантища у Зюс-
кинда (помимо блистательности текста): Зюскинд...
   - далеко не тусовщик (скорее, нелюдим);
   - насочинял очень мало: один роман, одну пьесу;
   - таки реальный немножко новатор: парфюмерия как "предметная 
     область" -- это необычно.

  Можно сетовать на отсутствие у Зюскинда "конструктива" и на то,
что на пороге глобальной катастрофы этот роман не актуален, но 
так или иначе он -- на вершине развития жанра исторического трил-
лера. Может, это не самый лучший жанр, а Зюскинд -- дегенерат, но 
это уже другая тема.

                            *  *  *

  Маяковский против Пушкина.
  Сложный вопрос -- какое построение стихов лучше: как у Маяковс-
кого, как у Пушкина или как у Гомера и т. п.?
  Аспекты рассмотрения:
    - связь формы и содержания;
    - адекватность эпохе, культурной ситуации;
    - соответствие качеству "человеческого материала" и особенно-
      стям восприятия у него;
    - эффективность непосредственного воздействия на читателя-
      слушателя;
    - дальние результаты воздействия на читателя-слушателя;
    - трудозатраты.

  Заметим, что если people что-то охотно хавает, это ещё далеко 
не значит, что "кормёжка" правильная с точки зрения общественного 
интереса (да и в чём он?).
  Может, от стихов Маяковского как-то портится подсознание. А 
может, оно портится от стихов Пушкина. Или портится только при 
условии неумеренного потребления. Или при потреблении в непра-
вильном сочетании. Никто же этого не исследует.
  Я могу только ПРЕДПОЛАГАТЬ, что любители стихов Маяковского --
более нервные, более склонные к экстремизму и чаще самоубиваются,
чем любители стихов Пушкина или Гомера. Маяковский же и сам вон
застрелился, а уж он-то свою поэзию знал, как никто другой.
  В общем, если тебя потянуло на стихи Маяковского, не поленись 
включить бдительность, самокритичность и осторожность, усиль
своё стремление к здоровому образу жизни, чаще отдыхай и наслаж-
дайся. И глистов в себе потрави, конечно: это само собой разуме-
ется.
  Статус Маяковского как "крупнейшего" и "талантливейшего" -- это 
из составляющих дурного наследия Сталина.
  И вот до чего же нам заякорили Маяковского[, мерзавцы]: я даже 
САМ СЕБЯ до сих пор не вполне убедил, что Маяковский по качеству
и общественной ценности своих стихов -- всего лишь "один из", 
где-то в первой десятке советских поэтов. А может, в сотне.
  Ещё одно соображение. Скажите, какой автомобиль самый лучший?
Дурацкий вопрос, да? Потому что грузовики нужны для одного, мик-
роавтобусы для другого, легковые автомобили -- для третьего и т. 
д. Далее, в разных странах и в разные времена были разные потреб-
ности в автомобилях с теми или иными качествами. Так вот, чего
вы взяли, что в поэзии ситуация не такая, как в автотранспорте?
О значительно более способных и значительно менее способных поэ-
тах говорить есть смысл, а выделять "крупнейших" -- нет, смысла 
нету.
  И я, кстати, подозреваю, что, скажем, поэт-песенник Юрий Энтин 
в советское время был значимее Маяковского: фамилия Энтина на 
слуху не была, станции метро "Энтинская" нет в Москве и теперь, 
зато потрясающие песни на стихи этого Энтина звучали ну очень 
часто. Они мне нравились и нравятся. Разумеется, я предпочёл бы 
видеть на месте Энтина кого-нибудь более русского. Или белоруса. 
Или украинца. Я ведь немножко националист (но где-то и сионист 
-- в пределах разумного, без эксцессов). Но вот поди ж ты. "Сла-
вянам" впарили в качестве образца этого Маяковского, [а сами...] 
а из него песенник был никакой.

                            *  *  *

  Большая тема -- Маяковский и евреи: Брики, Кассиль, Лавут, Пас-
тернак, Кирсанов, Тышлер, Гринкург, Гинзбург, Якобсон, Шкловский
и т. п. Опять же Бенедикт Сарнов (1927-2014) не просто так за
тему Маяковского взялся. Может быть, Маяковский раскручивался не
только по линии партии и правительства, но вдобавок и по еврейс-
кой линии -- как образец особо правильного "гоя". Но я думаю, он 
специально евреев себе не искал, а такова была культурная среда в 
российских столицах в первой трети XX века. Полагаю, он своевре-
менно подсёк, что для русского поэта его времени одно из важней-
ших условий успешной карьеры -- это [ладить] быть не разлей вода 
с евреями. Если бы евреями были, скажем, два из десяти "контак-
тов" Маяковского, то еврейский аспект его социальных отношений 
попросту не бросался бы в глаза. Но у Маяковского евреями были, 
наверное, наоборот, восемь из десяти знакомых/приятелей. Половина 
уж точно. Это если судить по книжке Сарнова "Маяковский. Само-
убийство" (которой я неслабо попользовался, спасибо). Впрочем, 
такое впечатление складывалось, может быть, отчасти потому, что 
сам Сарнов обращал внимание в первую очередь на евреев в окруже-
нии Маяковского. Обращал по привычке: таки есть у евреев эта на-
циональная черта -- непроизвольно концентрироваться на своих [
приблизительно как у нас, белорусов (не всех), -- концентриро-
ваться на евреях: привычка, сорри]. А поскольку книжка писалась 
уже после 1991 года, то Сарнов не особо старался эту свою наклон-
ность скрывать [как я -- свою; ура, хотя бы в этом у нас пока что 
сохраняется разумная свобода: не совсем зря мы с КПСС боролись; 
во времена же "государственного антисемитизма" меня бы за подоб-
ную вольность, как говорится, съели с дерьмом].
  Можно ли сказать, что Маяковского нам втюхали евреи? Нет, нель-
зя. Потому что основной импульс был придан этому делу товарищем 
Сталиным. Но идею дораскрутить Маяковского подсунули товарищу 
Сталину всё же евреи (точнее, Лилия Брик, но она действовала не 
сама по себе). И они поддерживали Маяковского ещё до того. И они 
же доформировывали его (портили, да?): та же Лилия Брик повоспи-
тывала Маяковского немало. Типа еврейская литературная и окололи-
тературная общественность своевременно рассмотрела и огранила 
этот брильянт. Сам он, конечно, тоже очень старался, чтобы вы-
рваться в наипервейший ряд.
  Что, евреи [в дополнение к убиенным на Пасху младенцам] винова-
ты ещё и в Маяковском у нас в печёнках? Ну, в некотором смысле, 
получается, немножко не без этого -- см. восторженную книгу Бене-
дикта Сарнова "Маяковский. Самоубийство".
  Хороший вопрос: отразились ли особенности воспитательского ев-
рейского менталитета на поэзии Маяковского? Я думаю, таки да: от-
разились. Но это дело тонкое и сложное, и убедительно ничего не 
обоснуешь, да и не стоит овчинка выделки. И к тому же надо ведь 
будет доказывать, что у Маяковского это было привнесённое, а не 
его собственное, обусловленное генами, впечатлениями кутаисского 
детства и какими-то естественными (частью не совсем хорошими) 
процессами в мозгу.
  Разумеется, и евреи, и русские бывают очень разными, и то, что 
очень характерно для некоторых евреев или русских, может быть 
очень нехарактерным для некоторых других евреев или русских. И 
вообще, мне очень не хочется соскальзывать в антисемитскую колею.
Но я хотя бы знаю, какая она и где находится. И Григория Климова 
я в своё время почитывал. Короче, если рассуждать по-григорийкли-
мовски (то есть, не по-моему; но я не знаю, насколько он неправ), 
то некоторым наверняка приглянулось (и было ими в Маяковском уси-
лено) следующее:
    - деструктивность (революционистость);
    - некрофильство;
    - двуличность;
    - манипулизм;
    - мегаломания;
    - потреблятство.

  Убедил ли я в этом хотя бы самого себя? Нет, не убедил. Но я
всё равно доверчиво поделился пришедшей мне вдруг в голову кон-
цепцией: мало ли что.
  В оправдание евреев, подраскручивавших Маяковского, а заодно в 
оправдание Сталина, назначившего его нам в величайшие, можно ска-
зать, что почти никто в Маяковского особо не вчитывался: читали 
только специально отобранное, частью предписанное школьной про-
граммой, а сверх этого он лишь служил дежурным символом и тем, 
кем можно называть всякие объекты. Вдобавок биография его была 
нужным образом отредактирована и объяснена, так что особо опасным 
примером некрофилии, жлобства, потреблятства, суицидальности и т. 
п. для молодёжи он не стал, а так, подгаживал помаленьку. Но вре-
дил он лучшим: вчитывавшимся, ищущим, честным, доверчивым, стре-
мившимся к светлому.
  Я не думаю, что Маяковского пропихивали какие-то сверхсекретные 
еврейские [подпольщики] борцы за еврейское мировое господство,
посчитавшие Маяковского удобным инструментом для чего-то там. 
Нет, точно не думаю (а не только стараюсь не думать). Скорее,
потешаюсь немного. Если бы его "вели", то, может, не дали бы ему 
так запросто самоубиться (или самоубийство Маяковского было час-
тью многоходового коварного плана?! а может, он стал "сакральной 
жертвой"?!). Сюжет в стиле Дэна Брауна ("Код да Винчи" и др.) 
просматривается, руки чешутся, но не хочется кропать ещё одну 
большую вещь "в стол". Да и вряд ли хватит способностей. Или всё 
же рискнуть?! Невидимая извечная война правильных евреев с непра-
вильными. Правильных российских евреев в эпоху Маяковского воз-
главляют, может, Лев Мехлис и Лазарь Каганович, а неправильных...
Соломон Михоэльс?! Или наоборот?

                            *  *  *

  Ещё в тему "Маяковский и евреи". Юрий Павлов "Бенедикт Сарнов: 
случай эстетствующего интеллигента":
  "Лиля Юрьевна очень остро воспринимала своё национальное проис-
хождение и отношение к еврейству вообще. По её словам, оно «было
больное с самого начала» из-за судьбы отца. Естественно, что В. 
Маяковский заразился подобным отношением от Лили. Однако у обоих 
«больное» периодически принимало неадекватно-гипертрафированные 
формы, как в случае с Белинсоном. Об этом Лиля Юрьевна рассказы-
вает в мемуарах, допуская в одном абзаце следующие фактические 
ошибки. «Биржевые ведомости» - это не альманах, а газета. Альма-
нах же назывался «Стрелец», где и были опубликованы стихи В. Мая-
ковского вместе, по словам Л. Брик, с «антисемитской статьишкой 
Розанова» («Дружба народов», 1989, №3). И не выходил В. Маяковс-
кий из «числа сотрудников» (потому что никогда не являлся
сотрудником ни «Биржевых ведомостей», ни «Стрельца»), а просто
заявил: «Появление столь неприятного соседа заставляет меня
считать себя впредь не имеющим к «Стрельцу» никакого отношения».
  Непонятно, почему в статье В. Розанова «Из последних страниц
истории русской критики» В. Маяковский увидел «охотнорядскую
гримасу». Ещё более непонятно, почему Владимир Владимирович
только через полгода дал «звонкую пощёчину» редактору «Стрельца»
Белинсону. Может быть, хотел покрасоваться перед Лилей, с которой
шёл рядом? А как же бедный Белинсон, он тоже был с дамой?
  В беседах с Романом Якобсоном В. Маяковский не раз говорил, что 
ничто его не приводит в такое состояние возмущения, гнева и нена-
висти, как юдофобство. Ненависть к любому народу – болезнь, и мне
непонятно, почему В.Маяковский, Л.Брик, Б.Сарнов и многие другие
зацикливаются только на евреененавистниках. Реакция на последних
у В. Маяковского всё же мягче, чем у легендарной Ариадны Скряби-
ной (Не путать с её матерью, у которой был роман с Мариной
Цветаевой). Владимир Хазан сообщает: «Однажды в её присутствии
кто-то заподозрил в антисемитизме поэта Г. Иванова. «Следует
раздавить его, как клопа, поставить к стенке», – последовала
незамедлительная и беспощадная реакция Скрябиной» (Хазан В.
Особенный еврейско-русский воздух. Иерусалим-Москва., 2001).
  Во многих мемуарах и исследованиях говорится о совместной «ев-
рейской» акции Л. Брик и В. Маяковского. В 1926 году друзья поэ-
та и Лиля Брик снимали фильм «Евреи на земле». Маяковский, как
утверждает В. Шкловский, сделал надписи к нему (Шкловский В. За
сорок лет: Статьи о кино. – М., 1965), а затем, по свидетельству
Брик, «устроил в Доме союзов гигантский писательский вечер, сбор
с которого пошёл целиком на еврейские колонии» (Цит. по кн.:
Янгфельдт Б. Любовь это сердце всего. В.В.Маяковский и Л. Ю.
Брик: Переписка 1915-1930. – М., 1991).
  В этом стихотворении особенно впечатляет финал, строки, которые
не могут не вызвать сострадания к жертвам погрома и ненависть к
тем, кто его творит: «И липнет // пух // из перин Белостока // к
лежащим глазам, // которые выколоты». Однако само стихотворение в
целом – это талантливая иллюстрация примитивных «левых» мифов о
царской власти как о вдохновителе и организаторе еврейских погро-
мов.
  Для меня не менее показательно то, что другой погром, жертвами
которого стали миллионы, В. Маяковский поддержал и по-разному
воспевал в лирике и эпике. Закономерно, что и Б. Сарнов не заметил
этот погром 1918–1922 годов. Зато, ведя речь о конце 20-х XX
века, он вслед за своим единомышленником Д. Быковым с грустью
повторяет: «От революции отлетела душа», и делает глобальные – из
серии ненаучной фантастики – выводы..."

                            *  *  *
  Сарнов:
  "Маяковский уже смирился с тем, что ЕГО проблем революция не
разрешила. Быть может, он даже уже сознавал, что это была НЕ ЕГО
РЕВОЛЮЦИЯ. Но из этого еще не следовало, что эта -- не 'его', не
для него предназначенная и не по его заказу сделанная революция,
делалась зря."
  Ну и какие у него там могли быть проблемы, не разрешённые даже 
революцией? Квартирный вопрос? Не печатают? Антисемиты заедают?
Зубы побаливают? Женщины неуступчивы?
  Сарнов ещё подводит к тому, что Маяковский слишком много узнал
о советских "карательных органах" и в конце концов не выдержал и 
ужаснулся репрессиям. Разочаровался, так сказать, в результатах
революции и в себе, страстно поддерживавшем её. А от разочарова-
ния в себе до кончания с собой -- один шаг...
  Почему это не убедительно? Да потому что Маяковский -- по моей 
версии -- был не столько "идеалист", сколько жлоб и приспособле-
нец (ну, не на 100%: человек сложен), а это облегчало ему смену
прогнозов в отношении советской системы.

  У Маяковского:

         "Столбовой отец мой
                           дворянин,
          кожа на моих руках тонка.
          Может,
                  я стихами выхлебаю дни,
          и не увидав токарного станка."

  Так уж и столбовой... Но быть привилегированным, лощёным ему 
очень хотелось, эгалитаризм не грел.

  Я думаю, Маяковскому очень понравилось жить в Париже и в Сое-
динённых Штатах, но было ясно, что остаться там ему не позволят 
советские "карательные органы": прибьют, как пить дать; как при-
били Склянского и т. п. Да и вряд ли удалось бы много зарабаты-
вать, а хотелось ведь жить широко... Русские литераторы, которые 
стремились много зарабатывать творчеством, наоборот, возвращались
из эмиграции в Советскую Россию: Алексей Толстой, к примеру.
  И вот тут хоть становится понятным, почему "любовная лодка раз-
билась о быт": хотелось зарабатывать, как зарабатывал в Советской 
России, но жить -- и ходить по дамам -- во Франции или в США.
  И получается, Маяковский ужаснулся не советским репрессиям "во-
обще", а тем репрессиям, которые наверняка достанутся ему лично, 
если он продолжит жить "на две системы" или вовсе сбежит с кораб-
ля революции.
  Заметим, что ДО 1922 года Маяковский за границей не бывал: у 
"столбового" дворянина не имелось на это средств. Блистательную 
Европу и блистательную Америку он открыл для себя лишь во вполне 
интеллектуальном возрасте, причём после советской разрухи. Поэто-
му впечатление от заграницы у него наверняка было очень сильным. 
На самом деле, думаю, у него имело место аж ПОТРЯСЕНИЕ, только он
скрывал это от бдительной общественности. А ведь хотелось потря-
саться ещё и ещё...
  (Я вспоминаю СВОЙ первый вожделенный визит за дальний бугор, в
Бельгию. После поднятия на курган в Ватерлоо на второй день при-
езда я попросту стал рыдать. Типа тяжёлый нервный срыв, да. Ну, 
откачивать и отпаивать меня не понадобилось: само прошло. Потом 
пообвыкся. Когда через много лет я восходил с семейством на Акро-
поль в Афинах, то предупредил всех, что, возможно, не выдержу 
счастья и пущу слезу. Поднялся, а слеза не полилась [мерзавка]. 
Сестра жены поинтересовалась почти ехидно: а слеза-то где? Мне 
за отсутствие слезы было стыдно.)

                            *  *  *

  Говорят, Маяковский как драматург чрезвычайно нравился Всеволо-
ду Мейерхольду. Галина Катанян ('Азорские острова'):
  "В маленькой столовой на Гендриковом переулке происходит чтение
'Клопа'. Владимир Владимирович читает в первый раз пьесу Мейер-
хольду.
  Маяковский сидит за обеденным столом, спиной к буфетику, разло-
жив перед собой рукопись. Мейерхольд -- рядом с дверью в Володину
комнату, на банкеточке. Народу немного -- Зинаида Райх, Сема с
Клавой, Женя, Жемчужный, мы с Катаняном, Лиля и Ося.
  Маяковский кончает читать. Он не успевает закрыть рукопись, как 
Мейерхольд срывается с банкетки и бросается на колени перед Мая-
ковским:
- Гений! Мольер! Мольер! Какая драматургия!
  И гладит плечи и руки наклонившегося к нему Маяковского, целует 
его."
  Папа Мейерхольда был немецкий еврей, перешедший в лютеранство, 
мама -- немка. Иначе говоря, и тут имела место раскрутка Маяковс-
кого более-менее по еврейской линии [а не по немецкой]. Похоже, 
Маяковский не мог без евреев и шагу ступить -- ни в литературе, 
ни в жизни. Не знаю, каково это. А Мейерхольда Сталин, кстати, 
расстрелял в 1940 году -- непонятно за что. Наверное, за то, что 
Мейерхольд был "неправильным". Ну, этот Мейерхольд нам не указ, 
надо самим оценивать пьесы Маяковского...
  Тезисы о "Клопе":
 1. Местами остроумненько, но, кажется, нигде не смешно. Но на 
    сцене, с добавлением интонаций, мимики и пр., наверное, могло 
    быть и эффектным.
 2. Не всевременно: слишком завязано на свою эпоху. Соответствен-
    но уже скучно.
 3. Обычная для Маяковского концептуальная нулёвость: ничего в 
    тему "куда идти и почему не идётся". Он боялся послать всех 
    подальше, да?
 4. Присыпкин частично передран с Голохвастова (комедия "За двумя 
    зайцами"). Есть даже такой одинаковый элемент, как замена фа-
    милии на более "благородную". Кстати, и что в этом порочного? 
    Не все же уродились Маяковскими, а хорошо жить хочется всем. 
    Вдобавок улучшается "информационное пространство". И не факт
    ведь, что Маяковские когда-то не были, скажем, Мудаковскими, 
    но потом решили, что хватит забавлять окружающих.
 5. Присыпкин -- простонародный вариант самого Маяковского: Мая-
    ковского ведь тоже шибко потянуло на "хорошую жизнь". На за-
    граничную даже.
 6. Нарисованный Маяковским вариант "светлого будущего" -- не 
    симпатичный. По сути Маяковский [пачкал] дискредитировал идею 
    коммунистической революции.
 7. Маяковский драматургически взъелся на "мурло мещанина" не 
    только потому, что был худо-бедно культурным человеком с 
    гимназическим образованием, но также потому, что захотелось в
    Париж и пр. -- подальше от российских физиономий. А руками 
    "мурла", между прочим, делалась революция, и Маяковский это 
    "мурло" поджучивал (на "весь мир насилья мы разрушим"), не-
    плохо зная, какое оно (ну, может, надеялся на быстрое массо-
    вое перевоспитание людей новым общественным строем, ладно).

                            *  *  *

  Отчего он всё-таки грохнул себя? Мнения:

  "Красная газета" (14 апреля 1930):
  "Сегодня в 10 часов 17 минут в своей рабочей комнате выстрелом 
из нагана в область сердца покончил с собой Владимир Маяковский.
Прибывшая 'скорая помощь' нашла его уже мертвым. В последние дни
В. В. Маяковский ничем не обнаруживал душевного разлада, и ничто
не предвещало катастрофы. Сегодня утром он куда-то вышел и спустя
короткое время возвратился в такси в сопровождении артистки МХАТа
N. Скоро из комнаты Маяковского раздался выстрел, вслед за кото-
рым выбежала артистка N. Немедленно была вызвана карета 'скорой
помощи', но еще до ее прибытия Маяковский скончался. Вбежавшие в
комнату нашли Маяковского лежащим с простреленной грудью." 

  Л. Ю. Брик в письме к Э. Триоле:
  "Стрелялся Володя, как игрок, из совершенно нового, ни разу не
стрелянного револьвера; обойму вынул, оставил одну только пулю в
дуле -- а это на 50 процентов осечка. Такая осечка была уже 13
лет тому назад в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу. За-
стрелился он при Норе, но ее можно винить, как апельсинную корку,
об которую поскользнулся, упал и разбился насмерть."

  Л. Ю. Брик в письме к Э. Триоле:
  "Последние два года Володя был чудовищно переутомлен. К тому же
еще -- грипп за гриппом. Он совершенно израсходовал себя и от
всякого пустяка впадал в истерику. Я проклинаю нашу поездку."
  Не понятно, какая там была ситуация с иммунной системой. Грипп
за гриппом -- это подозрительно. А СПИД ведь на горизонте ещё не 
появился.

  Лиля Брик ('Из воспоминаний'):
  "Как часто я слышала от Маяковского слова 'застрелюсь, покончу с
собой, 35 лет -- старость! До тридцати лет доживу. Дальше не
стану'...
  "Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, и,
как каждая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприят-
ных условиях. Конечно, разговоры и мысли о самоубийстве не всегда
одинаково пугали меня, а то и жить было бы невозможно. Кто-то 
опаздывал на партию в карты -- он никому не нужен. Знакомая девуш-
ка не позвонила по телефону, когда он ждал, -- никто его не любит.
А если так, значит -- жить бессмысленно. При таких истериках я или
успокаивала его, или сердилась на него и умоляла не мучить и не
пугать меня."
  "Но бывали случаи, когда я боялась за него, когда он, казалось 
мне, близок к катастрофе. Помню, когда он пришел из Госиздата,
где долго ждал кого-то, стоял в очереди в кассу, доказывал
что-то, не требующее доказательств. Придя домой, он бросился на
тахту во всю свою длину, вниз лицом и буквально завыл: я -- больше
-- не мо-гу... Тут я расплакалась от жалости и страха за него, и он
забыл о себе и бросился меня успокаивать."

  Виктор Ардов ('Из воспоминаний'):
  "Меня часто спрашивают, почему Маяковский покончил с собой... 
Так вот, я должен сказать, что когда меня спрашивают, почему
покончил с собой Маяковский, я говорю -- у него было пять причин,
которые сошлись вместе, из которых каждая одна достаточна для
самоубийства. Первая причина -- полный творческий крах, потому что
вот он все писал: советская власть -- хорошо, хорошо, а тут
началась пятилетка -- время, о котором Сталин сказал, что даже
вожди партии колебались в те годы. И я вот помню, на открытии
ЦДРИ в том же подвале, в Пименовском, Маяковского мы попросили
выступить, он выступал, читал первое вступление в поэму, и там
глупый Гальперин Михаил сказал:
-- Владимир Владимирович, прочитайте, пожалуйста, 'Хорошо'.
  Маяковский сказал:
-- Я не буду читать 'Хорошо', потому что сейчас нехорошо.
  Я отвечаю за каждое слово. Это было в феврале месяце, 27 февра-
ля... Он сказал 'нехорошо'. Было же непонятно: он все хвалил, а
тут -- карточки, арестовывают вождей революции и т. д. Это первое.
Вторая причина -- полное отсутствие признания со стороны
правительства. Пошляку Собинову дали орден, а на юбилей
Маяковского не только никто не пришел, не только не было никакой
награды, но даже по распоряжению Артемия Халатова -- глупого
армянина, который возглавлял Гослитиздат, -- вырезали портрет
Маяковского из журнала 'Печать и революция'. Третье, значит, --
Татьяна Яковлева, которую он любил, -- дочка художника Яковлева в
Париже -- отказалась выйти за него замуж. Она вышла замуж, как я
слышал, за сэра Генри Детердинга, а может это вранье, но не
важно, она отказалась выйти за него замуж. Кроме того, провал
'Бани', кроме того, Бриков не было в Москве, они были за
границей, и он был совсем один. Теперь -- у него был грипп. Он
очень плохо себя чувствовал, и все это вместе взятое на него
навалилось."

  Лиля Брик:
  "Всегдашние разговоры Маяковского о самоубийстве! Это был террор.
В 16 году рано утром меня разбудил телефонный звонок. Глухой, ти-
хий голос Маяковского: 'Я стреляюсь. Прощай, Лилик'. Я крикнула: 
'Подожди меня!' -- что-то накинула поверх халата, скатилась с
лестницы, умоляла, гнала, била извозчика кулаками в спину. Мая-
ковский открыл мне дверь. В его комнате на столе лежал пистолет.
Он сказал: 'Стрелялся, осечка, второй раз не решился, ждал тебя'.
Я была в неописуемом ужасе, не могла прийти в себя. Мы вместе
пошли ко мне, на Жуковскую, и он заставил меня играть с ним в
гусарский преферанс. Мы резались бешено. Он забивал меня темпера-
ментом, обессиливал непрерывной декламацией..."

  Михаил Зощенко ('Возвращенная молодость'):
  "Политические противоречия не раздирали поэта -- их не было. 
Тут главным образом была трагедия постоянной работы. Даже гуляя
по улицам, Маяковский бормотал стихи. Даже играя в карты, чтобы
перебить инерцию работы, Маяковский (как он говорил автору)
продолжал додумывать. И ничто -- ни поездка за границу, ни
увлечения, ни сон -- ничто не выключало полностью его головы. А
если иной раз, создавая насильственный отдых, поэт и выключал
себя из работы, то вскоре, боясь крайнего упадка сил, снова
брался за работу, чтобы создать повышенную нервную инерцию, при
которой он чувствовал, что живет...
  Известно, что Маяковский, выезжая, скажем, отдыхать на юг, ме-
нял там свой режим, -- подолгу лежал на солнце, вел размеренную
жизнь, но для головы, для мозга он режима не менял. Он продолжал
работать, продолжал обдумывать свои новые произведения... Это
был, конечно, не отдых, это создавало хроническое нервное
перераздражение. Поэт с каждым годом чувствовал себя все хуже.
Головные боли, вялость и разбитость усиливались.
  Следует отметить, что причины своих недомоганий Маяковский ви-
дел в другом. Свои частые недомогания поэт приписывал то туберку-
лезу, который якобы начался у него (как ему одно время казалось),
то табаку. Он бросил курить и вовсе бросил пить, отказываясь даже
от рюмки вина, однако никакого улучшения, конечно, не последова-
ло.
  Утомленный и ослабленный мозг не слишком заботился о внутреннем
хозяйстве, которым он заведует и которое он регулирует. Это и
привело поэта к гибели.
  Все другие причины и обстоятельства были чисто случайными. И 
если бы этих причин не было, нашлись бы иные причины, которые 
толкнули бы поэта на самоубийство. Настроение искало объект."

  Владислав Ходасевич ('О Маяковском', 24 апреля 1930):
  "Уже четыре года тому назад Маяковский почувствовал, что старе-
ет, выходит в тираж, что стихотворные фельетоны, в которые он
ввязался, роняют его в глазах даже советской литературной моло-
дежи.
  Он начал брюзжать на молодежь и выставлять напоказ свои былые 
заслуги: это было уже верным признаком старости. Он стал оплаки-
вать 'доброе старое время', скорбеть о забытых заветах, жаловать-
ся на упадок идеалов."

  В. Вешнев -- М. Вешневой (16–18 апреля 1930):
  "Маяковский -- крупный поэт. Но очень недалекий человек и при-
том -- плохой. Крайний индивидуалист, эгоист, тщеславный и гру-
бый, малокультурный и поверхностный. В последнее время он заметно 
выдыхался, все реже проявляя проблески таланта. Крах был неизбе-
жен в той или иной форме. Конечно, самоубийство -- крайне резкая
и острая форма банкротства, внутренней опустошенности. Будучи сам
опустошенным, ему ничего не стоило растоптать чужую жизнь, опус-
тошить чужую душу. Маяковский -- чрезвычайно колоритная фигура
богемы. Какая трагедия: с таким талантом выдохнуться в 36 лет."

  Из комментариев к этой статье:
  "...есть версия, что Маяковский покончил с собой по ошибке, то
есть фактически это был несчастный случай. Он выяснял отношения с
одной девицей и решил её попугать, для чего даже написал пред-
смертную записку (в этой версии текст записки назван несерьёз-
ным, т.е. настоящий самоубийца написал бы не такое). Но он не
остановился на этом и стал, предварительно разрядив пистолет, 
пугать её, что застрелится. Но, как говорит эта версия, Маяковс-
кий хреново разбирался в технике и забыл, что, кроме патронов в
обойме, есть ещё и один патрон в стволе. Он забыл достать этот
патрон из ствола и со словами типа 'Ах ты, стерва, решила бросить
меня? А я тогда возьму и застрелюсь!' нажал на спуск и... застре-
лился по-настоящему."
  Чем больше я думаю обо всём этом, тем больше склоняюсь к ука-
занной версии. Потому что ни одно обстоятельство (кроме само-
убийцского письма, но мало ли что) против неё не говорит.

                            *  *  *

  Кстати, раз уж пошёл такой откровенный нарратив. У меня сложи-
лось впечатление, что автор книги "Маяковский. Самоубийство" Бе-
недикт Сарнов -- из "голубчиков". Иначе он вряд ли выражался бы 
в стиле "я влюбился в Маяковского". К примеру, я говорю лишь, 
что я в востроге от стихов [Маяковского] Киплинга и что мне сим-
патична его личность -- и не более того.

                            *  *  *

  Примечательным человеком была сестра Маяковского Людмила 
(1884-1972)-- мастер текстильного дизайна. Правда, творила она
частью в стиле "авангард", что настораживает.

                            *  *  *

  Из менее пошлых анекдотов о Маяковском.

   Выходит из кабака Маяковский в обнимку с двумя девушками.
Перед ними в луже лежит пьяный человек. Девушки:
- Владимир! Вы ведь можете про что угодно стихи сочинить, да?
- Разумеется!.
- Сочините что-нибудь про этого мужчину, пожалуйста!

  Маяковский встал в театральную позу и начал:
- Лежит безжизненное тело / На нашем жизненном пути...

  Тело приподняло голову из лужи:
- А вам-то, чёрт, какое дело? Могли бы просто и обойти!

  Маяковский, смущённо:
- Пойдёмте, девочки, это -- Есенин!



  Владимир Маяковский однажды написал такой стих к агитплакату:
      "Народ московский, народ культурный,
       Не плюйте мимо, а плюйте в урны!"

  Этот плакат увидел Сергей Есенин -- и исправил:
      "Народ культурный, народ московский,
       Не плюйте в урны: есть Маяковский!"



Памятник Маяковскому в Москве. Либерасты, похоже, терпят Маяковского, поскольку он
явно был тайным любителем США и вообще Запада. И вдобавок объяснил им,
как это важно - кучковаться против честных способных людей
("а если в партию сгрудились малые...).

Литература
  Бунин И. А. "Маяковский".

  Карабичевский Ю. "Воскресение Маяковского".

  Куркин Б. А. "Собачья лира 'пролетарского поэта'", журнал
  "Наш современник",  № 4, 2020.

  Мариенгоф А. "Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги",
  Ленинград, "Художественная литература", 1988.

  Маяковская А. А. "Детские и юношеские годы Владимира
  Маяковского".

  Маяковский В. В. "Я сам", 1928.

  Маяковский В. В. "Моё открытие Америки", 1926.

  Павлов Ю. "Бенедикт Сарнов: случай эстетствующего 
  интеллигента".

  Сарнов Б. "Маяковский. Самоубийство".

  Музыка как судьба. М.: Молодая гвардия, 2002.